Вот разговор, который я записал потом со стенографической точностью.

— Можно я вам скажу… — она запнулась, — комплимент?

— Что?

— Я вот думала иногда, вот что в вашем поколении привлекательно? Вот попросту… Можно о поколении?

— Валяйте.

— Я раньше думала, может быть, вы покоряете комплиментами. И это есть. А женщине это всегда приятно. Вот вы утром сказали — плащи в грязь, под ноги… Сейчас этого не говорят. Сейчас под ноги кидают только обертки от мороженого.

— Не в этом дело.

— Конечно. И я говорю, не в этом дело. Всему этому можно научиться. И место уступать и целовать руку. Вы целуете руки женщинам?

— Ага.

— Я так и думала. Не это действует. Знаете, что действует?

— Что?

— То, что вы все боитесь разлуки. И замолчала.

Крепко она меня поддела. Мне это даже в голову не приходило.

— В этом что-то есть, — говорю я, а сам чувствую. — Есть! Есть!

— Вы поэтому и встреч боитесь.

— Занятно, — говорю я. — Каждая встреча — это потенциальная разлука. Вы это имеете в виду?

— Сейчас боятся драм, скандалов, а вы больше всего боитесь разлук. Это женщина сразу замечает. Разлук сейчас не боятся. Расстаются легко. А вы боитесь.

— Слишком их было много. Сердце не выдерживает.

— Так надо же дополнять! Надо не бояться встреч, как мы, и надо бояться разлук, как вы. Тогда все будет хорошо.

— Вы умная девочка.

— Знаете что! — сказала она и добавила: — Может быть, я старше вас! Женщина всегда знает, чего хочет, а мужчина никогда не знает. Главный недостаток мужчин, — сказала она задумчиво и важно, — что они как петухи… Откукарекал, а там хоть не рассветай… Покричал, доказал свое «я», смотрит — не о том кукарекал… Его, например, просто тянет к женщине, а он говорит «люблю»… Он любит, а говорит сдавай дружить» и так далее… Он хочет наукой заниматься или искусством, а добивается денег или, наоборот: хочет денег, а занимается искусством и так далее… Вам лишь бы доказать свое «я». Как купцы из Островского, честное слово. А себя никто из вас не знает. А женщина себя знает.

— А какой главный недостаток женщин? — спрашиваю я, дождавшись, пока она кончит. — Знаете?

— Какой?

— Склонность к торопливым обобщениям, — говорю я. — Это мне одна женщина сказала.

— Чепуха. Просто мы ориентируемся быстрей.

— Тот, кто ориентируется, тот не любит, Вы просто не любили никогда.

— Это вы не любили… — сказала она. — Что вы на меня смотрите? Не любили, и все. Я говорю правду. Вы просто боялись разлуки. А если бы ее не было? Еще неизвестно, остались бы вы с Катариной или нет.

— Полегче. Не так категорично.

— А вот Шурка любила вашего отца. Это сразу видно. И может быть, вы ее любили, только она была старше вас.

…ДОГАДАЛАСЬ ПИГАЛИЦА — ПОДУМАЛ ОН СО СТРАХОМ И МЫСЛЕННО ВЫРУГАЛСЯ… — ЗАЧЕМ Я ВСЕ ЭТО НАБОЛТАЛ?…

— А то, что вы боитесь разлук, это хорошо, — сказала она. — Значит, если будет любовь, она будет верная.

— А я еще хотел вас поучать… — сказал я.

— Ничего вы не хотели поучать, — сказала она. — Вы хотели понравиться… произвести впечатление.

— Между прочим, — сказал я скрипучим голосом. — Я тоже не люблю, когда меня поучают!…

— Опять вы не то говорите. Вы не поучений не любите, а искренности.

— Знаете что? — сказал я. — Нам обоим пора по домам.

— Тише, — сказала она. — Тсс…

— Почему?

— Тише…

Какой- то долговязый парень посмотрел на ночное небо и крикнул шепотом:

— Анюта… живей!

Анюта вышла из-за угла и остановилась. Парень посмотрел на нее и затянулся дымом сигареты. Анюта глубоко вдыхает ночной воздух. Разглядывает задворки школы о кучами шлака возле котельной, старые парты, забор, из-за которого торчат косые крыши цехов.

Я только сейчас вспомнил, что я ее даже не заметил на школьном вечере. Катя берет меня за рукав, и мы отходим в тень. Выйти нам уже невозможно. Одна надежда на то, что ничего не будет слышно.

Волосы Кати касаются моей щеки.

— Хорошо бы, если бы было слышно… — говорит она мне на ухо.

— Садитесь… — доносится голос парня. Катя немедленно высовывает нос. Оторвать ее от зрелища невозможно. Положение, мягко выражаясь, щекотливое. Теперь мы уже не совсем невольно свидетели. «Анюта, — мысленно возопил я, — Анюта, веди себя прилично, Анюта, не подведи…»

Анюта опирается на руку парня, взбирается на старые парты и садится, свесив ноги в черных туфлях-лодочках.

— Совсем светло, — говорит она. Музыка доносится сюда еле-еле, и Анюта чуть мурлыкает песенку шестьдесят первого года, совсем веселую джазовую песенку, означающую, что ночь уже кончается. Они там наверху, в актовом зале, уже дотанцевались до шестьдесят первого года. Значит, осталось три каких-нибудь танца, и наступит родимый шестьдесят четвертый год. Год, когда я потерял веру в себя, в свои способности и в то, чем я занимался последние годы. Я слушаю песенку, и мне сейчас уже как-то не до приличий. А что? Посмотрим, как выглядит типовое свидание в шестьдесят четвертом году. Граждане, век-то уже кончается, последняя треть пошла, Анюта, не подведи, Анюта, не показывай типовое свидание.

Анюта обхватывает себя за тонкие локти. Парень накидывает на нее свою куртку, и она принимает ее зябким движением плеч.

— Толич, почему мы сюда пришли? — спрашивает Анюта.

— Вы красавица, — говорит Толич. — Как я этого раньше не замечал! Она улыбается.

— Теперь заметили?

— Еще бы, черт возьми! — говорит Толич и ерошит волосы. — Сейчас я вам подарок сделаю.

— Какой?

— Сейчас… Глядите туда, — Толич кивает на забор, на косые крыши цехов. — Сейчас я скажу: раз… два…

Толич останавливается.

— …Три, — говорит он.

Над забором появляется слепящий край лунного диска.

— Ой… — говорит Анюта и зажмуривается. Помаленьку выползает луна. Глаза парня Толича широко открыты.

— Здравствуй, луна, — говорит он. — Здравствуй, визитная карточка ночи.

— Здорово, — говорит Анюта и смотрит на Толича.

— Я, конечно, не умен, — говорит Толич. — Но я чертовски талантлив. Анюта, это ирония. Я вас завлекаю.

Анюта не отводит глаз от Толича и тихонько улыбается.

— Толя… — говорит она. — Какой вы еще мальчик! Не обижайтесь.

Она протягивает ему руку и спрыгивает с парты.

Потом они уходят со школьного двора.

Вдалеке на улице затихают их голоса.

— …Я еще не умею с вами разговаривать, — доносится голос Толича. — Понимаете? Я не волшебник, я только учусь…

Мы выходим из укрытия и усаживаемся на их место.

Лицо у Кати печальное.

— У всех одно и то же, — говорит она. — А потом они распишутся. Или так будут жить. А потом у них кто-нибудь родится, и опять будет то же самое.

— Пошли домой, Катенька, — говорю я.

Нет, — говорит она. — Я еще с вами побуду.

Зачем?

Расскажите мне про разлуки.

Зачем?

Вам станет легче. Отделаемся от этого дела.

Идет, — говорю я. — Пора от этого отделываться.

Свист и скрежет огромного пространства врываются в нашу квартиру. Это я у себя в комнате настраиваю новенький приемник. Мама сидит в столовой одна, опустив голову. Отца нет.

Раздается звонок в дверь. Я поднимаюсь и бегу к дверям.

— Папа пришел, — бросаю я на ходу. Мама поднимает голову и смотрит в коридор.

Я отворяю дверь и отступаю назад. Это пришла Шура, нарядная и красивая.

Мама побледнела и встала со стула. Шура медленно пошла к ней и остановилась.

— Николая Сергеевича нет… — говорит мама.

— Я к вам. Вера Петровна. Поздравьте меня… — говорит Шура. — Я выхожу замуж… Дороги наши расходятся… Не думайте ничего плохого… Николай Сергеевич — святой человек. Мама обняла ее за плечи и заплакала. И тут опять раздается звонок в дверь. Мама идет открывать. Входит отец, Шура отшатывается к вешалке.