Современная молодежь не похожа на молодежь двадцатилетней давности. Это мог бы сказать в любую эпоху любой пожилой человек, считая, что сказанное и ново и соответствует истине. Но сейчас мы имеем в виду нечто конкретно связанное с нашей теорией. Ведь если двадцать лет назад мы осторожно предположили, что некоторые молодые люди, возможно, страдают от более или менее бессознательного конфликта идентичности, то сегодня определенная часть молодежи заявляет нам прямо (открыто демонстрируя то, что мы когда-то считали латентным), что да, действительно, они страдают от конфликта идентичности и не скрывают этого. Расстройство сексуальной идентичности? Да, на улице и вправду иногда невозможно отличить юношу от девушки. Негативная идентичность? О да, кажется, они во всем стремятся быть не такими, какими хочет их видеть "общество": по крайней мере в этом они "конформисты". Что касается таких затейливых терминов, как "психосоциальный мораторий"1", они выж-Дут и злорадно примут их, пока не решат, нужны ли им те модели идентичности, которые предлагают конформисты.

Но имели ли мы в виду то, на что они предъявляют права? И не изменились ли мы сами и то, что мы имели в виду, после тех событий, которые внесли изменения в понятие конфликта идентичности? Этот вопрос открывает психоисторическую перспективу, рассмотрение которой мы можем здесь лишь начать. Но сделать это нужно, посколь-

35

ку ускорение перемен и в будущем, и в современном мире неизбежно. Либо мы пойдем с ними в ногу, либо отстанем от времени.

В каком- то смысле совершенно естественно, что та возрастная группа, которая ни за что не согласна принести в жертву развитие и участие в событиях тому, что старшее поколение устало называет "реальностью", -эта группа претворяет теорию в действие и демонстрирует нам, что и теория действенна. Мы говорили, что именно в юности идеологическая структура среды становится для "эго" важной, потому что без идеологического упрощения мира "эго" юного человека не способно организовать опыт в соответствии со своими конкретными возможностями и все большей вовлеченностью в события. Юность в таком случае - это период, в котором индивид гораздо ближе к данному историческому моменту, чем на более ранних стадиях развития, в детстве. В то время как в детстве идентичность осознается гораздо слабее и меняется очень медленно, сама проблема идентичности претерпевает исторические изменения, и это естественно. В таком случае рассматривать разные аспекты проблемы идентичности сейчас, когда к нам, врачам, прислушиваются, - значит писать историю культуры или, возможно, быть ее орудием.

Итак, многое из того, что мы раньше считали латентным, сейчас открыто выражается в лозунгах, на демонстрациях и в популярных журналах. Но если смешение сексуальных ролей превратилось для некоторых молодых людей в позу и способ бросить громкий вызов, означает ли это, что они - поколение в целом - хуже осознают половые различия, или парализованы, или в самом деле не ценят верность? Не думаю. Традиционное распределение сексуальных ролей, против которого они возражают, ни в коем случае не было для сексуальной жизни однозначно благотворным. Или они действительно находятся под таким сильным влиянием негативной модели идентичности, как это кажется, судя по их непочтительному поведению? Не думаю. Им действительно доставляет удовольствие нервировать родителей своей внешностью, ведь бравирование своим видом - средство заявить о позитивной идентичности, не основанной на конформизме или притязаниях родителей. Но подобный нонконформизм - это в свою очередь призыв признать родство, и тем самым

36

он приобретает новый ритуальный характер; это один из парадоксов идентичности всех бунтовщиков. Возможны, конечно, и более опасные проявления, по-настоящему негативные и уродливые. Например, девиз, которым щеголяли юнцы на мотоциклах, таков: "Чем отвратительнее выглядишь при въезде в город - тем лучше". Это уже ближе к потенциально преступной идентичности, которая подпитывается неприятием другими людьми, охотно это неприятие подтверждающими.

Иногда кажется, что некоторые молодые люди читают наши книги и употребляют наши термины почти как обиходные слова. Иногда они просто признают, что мы их понимаем, и я не всегда оказываюсь выше того, чтобы принять это как комплимент. Но вместе с тем я бы назвал это одной из сторон той старой игры, которую Фрейд называл "превращением пассивного в активное", то есть новой формой молодежного эксперимента. Своим поведением они часто как бы говорят: "Кто сказал, что мы страдаем от "кризиса идентичности"? Мы сами выбрали его, мы делаем все, чтобы он наступил". То же относится и к другим, прежде скрытым моментам, и прежде всего к естественной двойственности в отношениях между поколениями. Если когда-то мы осторожно доказывали ранимым молодым людям, что они ненавидят родителей, от которых зависят, то теперь они проявляют неприкрыто уродливое или равнодушное неприятие родителей, и нам трудно доказать им, что они все же любят их - по-своему. Слушая нас, многие из них понимают это и сами. Возможно, это новая, более явная форма адаптации к распространению психологического просвещения, которое раньше проходило в менее опасных, ибо чаще всего вербальных, формах. Со времен раннего Фрейда образованные люди под влиянием его теорий изменились: они громко произносят названия своих неврозов - и не желают расставаться с ними.

Вероятно, в прошлом эта игра была более опасной. Занимаясь историей истерии, мы определенно обнаружили, что сексуальные желания, подавляемые тогда, когда истерия котировалась на психиатрическом рынке очень высоко, в результате просвещения публики вдруг заявили 0 себе: симптомы истерии пошли на убыль, на их место пришли проблемы характера. То, что во времена Фрейда

37

было невротическими эпидемиями с социальной подоплекой, сегодня превратилось в общественные движения с невротической подоплекой. Это по крайней мере дает возможность совместно проанализировать много скрытых проблем и, может быть, говорит о том, что молодое поколение, отрицая мораль своих родителей, умело разрабатывает свою собственную этику и ищет свои источники жизнеспособности. В то же время мы, клиницисты, должны иметь в виду, что во всех этих шумных расстройствах идентичности много такого, что на горе Сион мы обычно называли "механизмом Пинск - Минск" - еще один непреходящий вклад еврейского остроумия в постижение фокусов бессознательного. В Польше на вокзале один человек встречает конкурента и спрашивает его, куда тот едет. "В Минск", - говорит тот, пытаясь убежать. "В Минск! - кричит первый вдогонку. - Вы говорите "в Минск", чтобы я подумал, что вы едете в Пинск! Лжец! Ты таки едешь в Минск!"

Иными словами, некоторые молодые люди, у которых спутанность идентичности носит какой-то нарочитый и злостный характер, действительно этим страдают. Полезно, однако, знать, что такого рода кризис в их возрасте естественен и что некоторые сейчас проявляют его более открыто, так как знают, что он должен у них быть. Но нам нельзя терять зоркости независимо от того, проявляется ли кризис в экстравагантном поведении, в психопа-топодббных состояниях, в правонарушениях, в фанатических движениях, в творческих взлетах или даже в сумасбродных общественных взглядах. Когда к нам обращаются за советом, мы можем лишь попытаться оценить силу "зго" индивида, степень, в которой противоречивые инфантильные стереотипы определяют его поведение, определить, каковы его шансы найти себя, отдав себя служению какой-нибудь увлекательной общественной идее.

Глядя на современную молодежь, иногда забывают, что формирование идентичности, хотя и носит в юности "кризисный характер", в действительности является проблемой смены поколений. И не стоит забывать о том, что старшее поколение в какой-то степени пренебрегло своим долгом