Напряжение в тире заметно спало… Седьмая пуля Якова была в «девятке», восьмая в «червонце», но теперь уже всем ясно — рекорд не состоялся…

Судейский возглас: «Осталось два пробега!» — который весьма не любят стрелки, — он, как всегда неожиданно вторгаясь в психику, секундно дробит сосредоточенность и отрешенность, — сейчас, по-моему, больше всего действует на Иогана…

Через минуту-две ему выходить на линию огня.

Я не думаю, чтобы он сильно уж «мандражил». Его команда, в составе которой помимо Иогана еще два члена сборной страны — Валерий Постоянов, элегантный, негромко говорящий человек, и энергичный, пока еще легко соскальзывающий с настроя Володя Полосин, — довольно прочно осела на третьем месте. Так что результат стрельбы Иогана вряд ли сможет приподнять досаафовцев на вторую ступеньку первенства. Другое дело, — Иоган завершает, как и Яков только что, работу всей команды, и если он сорвется, «схлопочет ноль», то есть умудрится промазать, — тогда второй коллектив «Динамо» поменяется с досаафовцами местами: перейдет с четвертого места на третье и получит призовые медали…

Не знаю уж, хорошо это или плохо, но ребята из команды «Динамо-2» хотели бы, чтобы Иоган «сходил за молочком»… Ничего не поделаешь — командная борьба…

Последняя пуля Якова в «девятке»…

— Стрельба окончена. Собрать гильзы! — приказывает судья.

Яков послушно собирает желтенькую шелуху стреляных гильз, ссыпает в ящик, расписывается в карточке, забирает винтовку и коробочку с оставшейся «экстрой» (марка патронов), валко шагает навстречу Иогану. Подмигивает ему: мол, давай, Ганя…

Сумма последней серии Якова — 93 очка. Свой «урок» он все-таки выполнил…

Я напряженно смотрю на них, расходящихся в разные стороны: один из пекла азарта, другой — в него, и думаю: черт возьми! — как все-таки знаменательна эта мало, наверное, кому понятная сейчас подробность: один из стрельбы, но — в бесконечность ее, все впереди: прекрасный возраст, удача… а другой — в стрельбу, но — с пониманием: океан позади, суша рядом, причал…

У меня щемит слева. Я люблю Иогана, этого (я долго искал подходящий эпитет) тщательного человека, тщательно прожившего огромную спортивную жизнь… В глаголах прошедшего времени таится сама по себе печаль… Иоган сейчас, конечно, не думает об этом. Я — думаю, потому что и до сих пор способен на наивное удивление: как это так забавно тасует время жизни и судьбы людей?..

Ну вроде бы не должны были сойтись в этой странной колоде жизненные карты Иогана Никитина и Якова Железняка…

Яша садится рядом со мной и улыбается… Я тоже улыбаюсь ему… Яков говорит, потирая ладони:

— Чайку бы сейчас… Грамм двести… — У него посиневшее от холода большое лицо. — За Ганю страдаешь?

Киваю ему.

— Я тоже, — говорит Яша. — Люблю посмотреть, как стреляют великие мастера…

Я смотрю на Якова: зубы-то у него при этой фразе открыты, а вот глаза серьезные…

Яков к Иогану неравнодушен. По-мужски. Я в этом убедился. И благодарен за это Якову. Сегодняшняя его слава не мешает ему уважать того, кто все эти годы, с пятьдесят шестого включительно — тогда в Мельбурне последний раз стреляли по движущимся целям, и антракт с возвращением на олимпийскую арену «кабана» затянулся на 16 лет, — одним из первых прокладывал, причем по глубокому снегу, тропу к сегодняшнему Яшиному успеху…

Иоган колдует с винтовкой на линии огня, готовясь к зачету; Яков, до нижней губы затянув «молнию» олимпийского свитера, наблюдает за ним…

Все у них разное: и география мест рождений, и время рождения…

Иоган 1929 года рождения. Летом семьдесят второго, 16 июля, перед личным первенством страны, на котором решался последний шанс — поедет или не поедет Иоган в олимпийский Мюнхен, — причем решался вот в этом же тире Минского стрелкового стадиона, — Иогану стукнуло сорок три…

А Железняк объявился на свет в 41-м…

Иоган пережил кочевое детство — отец был военным: Свердловск, Одесса и так далее, а Яков сызмальства осваивал город у самого Черного моря — Одессу…

Иоган после школы закончил Свердловский политехнический и с дипломом инженера махнул в Сибирь, строить Ангарск, а Яков после техникума промавтоматики служил в армии и уже спустя время (когда его в шестьдесят седьмом, мягко скажем, не очень аргументированно «попросили» выйти из сборной страны и Яков не попал на чемпионат мира в Италию, было такое дело, было…) со зла и завершил учебу в педагогическом… «Свободных минуток прибавилось…» — сказал Яша и, не улыбаясь, показал зубы…

Я хорошо успел подружиться за минувший год с этими людьми, привязаться к ним. Но если с Яковом это время можно считать только началом нашей дружбы, то с Иоганом — ее продолжением…

Еще в 1953 году мы вместе с ним стреляли под Москвой за Иркутскую область, оспаривая первенство России. Я — за юношескую команду, Иоган — за мужчин…

Когда мы заново «познакомились» весной во Львове через двадцать лет, нам, естественно, было что вспомнить…

ЗАВЕТ КАЗАКОВА

…В пятидесятых годах в Иркутске основалась целая школа прекраснейших спортсменов-стрелков. Борис Хлебников, Александр Кузнецов, Петр Точилов, Юрий Любарский, Леонид Гусевский, Володя Ротовицкий…

Ох-хо-хо… Сколько они принесли стрелковому спорту побед и рекордов…

Я с трудом удерживаюсь, чтобы не удариться в «мемуары», потому как никогда не смогу забыть нашего родного сорокасемиметрового пенала-тира под Иркутским театром юного зрителя…

Что театр? — у нас, в тире, вот где разыгрывались комедии и драмы… Здесь царил великодушный и справедливый, мужественный и добрый мир, заправлял которым отличнейший режиссер — Борис Ильич Хлебников.

Долгих ему лет и поклон за бессрочный паспорт в мире стрельбы.

…Запах оружейной смазки, приглушенность трепа в небольшом квадрате перед линией огня, ноги прохожих в зарешеченных окнах, простая, казалось бы, но так трудно решаемая загадка точного выстрела, сорок семь шагов до мишени, под испеченным до черноты яблоком которой только что плавал, не поддаваясь и обманывая, пенек прицела…

Позавчера, в Минске, ребята из Иркутска рассказали, что у них в городе помер Александр Константинович Казаков…

Память не сохранила точного снимка его лица… Почему-то видится только шрамик у подбородка… Кирзовые сапоги… Да и выговор слов наш, сибирский: твердоватый, с обрывистыми интонациями…

В восьмом классе я пришел к нему в стрелковую секцию при Дворце пионеров. Комнатка секции была метров пять, не больше… Наши пули с хрустом и лязгом уносились в такие специальные уловители — «улитки». Их, наверное, сочинил Казаков, неприметный в общем-то даже для такого города, как Иркутск, где все, по-моему, друг друга знают, человек…

Впрочем, почему человек должен непременно быть приметным для всех? Разве только в этом его предназначение?..

Казаков запомнился навсегда своеобразным заветом, которым он наделял каждого, кто приходил к нему в секцию и уходил из нее.

Казаков ложился рядом на мат, направлял положение винтовочного ремня на руке своего очередного подопечного, ждал выстрела и азартно переживал его…

Казаков завещал:

— Ты не дерьгай, милый. Главное в жизни — это никогда не дерьгать…

Гипотезы утверждают: наше умение приспосабливаться ко времени было бы невозможно, если бы жизнь наша не строилась на повторяющихся вещах.

Не существуй во времени повторяемости, мы не смогли бы компенсировать необратимость жизни, были обречены на страдание под все возрастающим грузом пережитого, не в силах освободиться от него…

Повторяемость движет нас в мысленных странствиях во времени, и благодаря ей мы способны приближать к себе или отдалять от себя то, что отгремело когда-то…

Память услужливо предлагает запавшие в нее давным-давно строчки Леонида Мартынова, наверняка уже вольно, на свой лад, авторизованные в интонации, но суть свою, по-моему первоначальную, хранящие точно: «…душа беспокоится? Не надо душе беспокоиться… Где что-нибудь рушится — там что-нибудь строится…»