- Я позвоню.

И это "я позвоню" крутилось в голове Мамонтова все полчаса, что он ехал к себе и пока поднимался в лифте, и когда принимал душ и чистил зубы, и в постели он лежал и думал: "Как же круто, что мы придумали телефоны, и люди вообще молодцы, и Москва в апреле, как чахоточная дева после тяжкого приступа - хочется отогреть ее в своих могучих объятиях".

Всю субботу Богдан проходил с телефоном в руках, несколько раз даже набирал себе с домашнего, дабы убедиться, что мобила работает на прием, к вечеру ему постоянно глючились то звонок, то вибросигнал.

Женя позвонил в воскресенье и, по закону подлости, Богданыч в этот момент лечил нервы в теплой ванне. Он вышел, шлепая босыми ногами по паркету и вытирая полотенцем короткие волосы, взял с тумбочки мобильник и увидел два пропущенных. Два - почему-то показалось, что это имеет особое значение.

- Алло?

- Привет.

- Я в ванне был, не слышал звонка.

- А... Ясно.

- Ну как там? - он хотел добавить "ты", но не стал.

- Все хорошо. Проект не завизирован. Больше.

- А ты?

- Я нормально... заболел немного.

- Простудился?

- Да... Кажется, то же, что у Тамары, мне до среды больничный выписали.

- Я приеду щас - завезу, чем полечиться.

- А? Нет, нет...сейчас ни к чему, я выпил колдрекс, спать хочется.

- Тогда завтра.

- Завтра?

- Да, - сказал Богдан твердо, но сердце зашлось, как на школьной дискотеке перед судьбоносным медляком, и выдохнуть он смог только когда услышал осторожное: "Хорошо"

А на следующий день начался ад. Утром Корольчук отправил письмо с пространным объяснением, почему проект не может быть завизирован, и с тонким, но хорошо читаемым намеком на то, что он лично, а также его сотрудники проследят за тем, чтобы все заинтересованные инстанции были осведомлены о возможных последствиях строительства. Ротштейн вызвал его к себе через пять минут, но в кабинет к начальству они пошли все вместе. Им рассказали, как они не правы в целом и по проекту в частности. Они покивали, но не согласились. Потом им рассказали, что их ждет - в каком Сыктывкаре и на каком лесоповале. Они огорчились, но пожали плечами. А потом их послали к чертовой матери и запретили покидать здание, что Мамонтова улыбнуло, так как очень уж кинематографично звучало. Через час приехали солидные дяденьки и начались переговоры, во время которых Богданыча и Пороха нарочито не замечали, а с Корольчуком разговаривали, как с нашкодившим ребенком, отчего он покрывался пятнами и сжимал в руках карандаш. К трем часам разговор плавно перетек к попыткам "договориться по-хорошему и назвать цену вопроса", а уже к четырем опустился до неприкрытых угроз. На прощание им пожелали приготовиться к пиздецу, на что Порох вытянулся по стойке смирно и гаркнул: "Всегда готов!"

У них не осталось никаких сил. Они схватили куртки и спустились вниз по лестнице, хотелось покинуть офис как можно скорее. На крыльце Богданыч достал сигареты, закурили все.

- Как же я скучал по тебе, родная, - Порох провел сигаретой возле носа.

- На меня столько дерьма за раз еще не выливали, - Корольчук ослабил узел галстука.

- А почему нас не уволили?

- Им невыгодно - в договоре есть пункт о неразглашении конфиденциальной информации.

- То есть увольняться будем сами?

- Ну так даже лучше...

- Мужики, да ну на фиг! - Порох тряхнул головой. - Нас, блин, не нагнули - это надо отпраздновать!

- Я пас, - Богдан затоптал окурок. - У меня дело.

- Дело о двучлене?

- Иди ты, - беззлобно отмахнулся Богдан, пожал протянутые руки и зашагал к машине.

- Богданыч! - крикнул ему вдогонку Корольчук.

- Че?

- Если двучлен до полуночи разложите, приходите. Оба. В "Летчика".

Богданыч кивнул и зашагал дальше, а в спину ему ударился надрывный хор:

"В углу заплачет мать-старушка, смахнет слезу старик-отец,

И молодая не узнает, какой у парня был конец..."

"Вот дурные", - усмехнулся Богданыч.

Сначала Мамонтов заехал в аптеку, где закупился витаминами, грудным сбором и какой-то разогревающей мазью. Продуктами решил отовариться поблизости, но зря - рядом с домом Перемычкина из продовольственных нашлась только "Пятерочка", и Богданыч полчаса откапывал в ящиках с фруктами не самые гнилые апельсины, не совсем черные бананы и не очень побитые яблоки. Стоя возле подъезда, обвешанный пакетами, и плечом прижимая мобильник к уху, Богдан...жутко стремался всего: что Женя ему не откроет или что откроет, но будет разговаривать с покер-фэйсом, или что он, Богданыч, опять отмочит что-нибудь вроде того недосекса по телефону, за который до сих пор было стыдно.

- Богдан?

- Код от двери какой?

- 93 ключ 2058

В лифте под сообщением, что Светка Красильникова дает всем, появилась надпись: "А тебя прокатила?" "Дружный подъезд", - порадовался Богданыч.

Дверь в квартиру была открыта, Женя встретил на пороге в футболке с нечитаемой надписью и спортивных штанах. Он посторонился, впуская Богдана внутрь. В прихожей висели большие до потолка зеркала. Направленные друг на друга, они отражали и множили Женю с Богданом, металлический светильник, картину с белым парусником на бордовой стене.

Разувшись, Богданыч шагнул за зеркала - на кухню, сгрузил на стол пакеты и снял куртку.

- Это что? - Женя смотрел с любопытством.

- Помощь голодающим Поволжья, - Богдан принялся выкладывать на стол продукты, - фрукты, колбаса такая, колбаса сякая, нарезной, черный, шоколадки...любишь сладкое? Еще икра, багеты с травами...травами? Офигеть... Яйца перепелиные, нормальные яйца, нарзан с газом и без газа, клубника-мутант, молоко домик в деревне, пельмешки без спешки... не помню, чтобы я их брал...

- Не стоило...

- ...Да ладно, не такая уж отрава, эклеры, корнишоны, соевый соус, творог...это, вообще, что-то странное...сыр с дырками, сыр без дырок, кофе дерьмовый, кофе зерновой, масло, сахар... И еще, - он смял в кучу пустые пакеты, -  к этому прилагается на выбор: рука, сердце, долго или счастливо.

Можно было принять последнюю фразу за шутку, если бы не решительный, без намека на иронию тон.