Но светлейший не торопился удивляться. Он начал с расспросов:

— Почему князья объединились вокруг маленького города? Разве не нашлось другого, более крупного центра?

— Город действительно невелик, — ответил Швейбан. — Я бы взял его сам. Но крепость... Великий Киев не сравнится с ней — настоящее гнездо беркута. О неприступности этой крепости позаботились сами небеса... В недавнем прошлом Новогородок — окраинный город Руси. Но твои походы, повелитель, вызвали такое коловращение народов и государств, что нынче тут Русью и не пахнет.

— Надо поскорее разорить это гнездо, — сделал свой вывод Баты-хан.

Все-таки светлейший не придал особого значения сообщению племянника. Десятки государств и княжеств объединялись и распадались во время его походов и после, меняли столицы — все это никак не влияло на ту идею, которую он вынашивал и осуществлял. Баты-хан жаждал покорить половину мира. А потому ему было все равно, превратит ли он в руины столицу или просто возьмет очередную крепость. Иной городок с хорошей защитой держался куда дольше, чем знаменитая на весь мир столица. Светлейший знал, был убежден, что появление новых государств в эпоху разрушений не подкреплено настоящей силой, духом народа, что это появление обычно связано лишь с корыстным желанием отдельных более-менее энергичных и хватких князей и что народу по-настоящему все равно, в каком образовании государств жить, лишь бы был мир. В сообщении племянника его обеспокоило лишь известие о крепости, которая могла стать помехой на его пути. Всю жизнь проведя в походах, Баты-хан все-таки страшился того, что когда-нибудь встретит действительно неодолимую крепость. Мнительный, он чувствовал, что такая неудача повергнет его славу. Привыкнув побеждать, теперь, в зрелые годы, когда ему пора было подумать об окончании своих походов и об отдыхе, светлейший боялся любого, даже незначительного поражения...

— Хочу убедиться, действительно ли твоя хваленая крепость так неприступна, — добавил он...

Угадав его намерение отправиться к объекту осады сейчас же, Швейбан встал и подал дяде руку. Не сговариваясь, оба двинулись к выходу...

На площадке перед шатром к хану подвели невысокую лошадь, черной масти, с косматой длинной гривой. В седло светлейший вскочил сам. Смуглые, все с раскосыми глазами воины сейчас же окружили его, подняли девятихвостые флаги.

Швейбан, оседлав низкорослую белую лошадь, приблизился к хану, уставился на него взглядом, полным преданности и ожидания.

— Ну, — обратился к нему светлейший, — веди к своей непобедимой крепости!

Отряд численностью в сто всадников двинулся галопом по дороге, издали напоминающей брошенную в траву ленту. Впереди скакали воины с флагами, за ними — хан и его племянник, рядом — Багадур и Кайдан, еще один наместник хана. Замыкала отряд рать диких воинов, облаченных в кожаные безрукавые доспехи, каждый с колчаном, полным стрел, и луком за плечами. Длинные хвосты их лошадей стелились по земле, словно заметали следы.

Дорога тянулась по гребням возвышений. Двигаясь по ней, можно было видеть дали на многие версты. Всадники еще только выбрались из долины, а уже услышали впереди, в отдалении, мерный, словно надтреснутый, а потому тревожащий душу бой церковного колокола — где-то недалеко, за холмами, находился осажденный город...

Всего через четверть часа, когда всадники поднялись на очередное возвышение, им наконец открылся небольшой город. Баты-хан даже поморщился от досады — увидел то, чего опасался. Злосчастный город располагался на целой сети высоких, крутых холмов. Вокруг простирались заболоченные луга.

Отряд остановился как раз в том месте, откуда хорошо видна была крепость...

Крепость размещалась на краю города, на отдельном холме. Пять ее каменных башен были связаны толстыми бревенчатыми стенами, имевшими бойницы... Утомленные лошади фыркали и переступали с ноги на ногу. Но всадники не реагировали на это, со вниманием разглядывали открывшийся перед ними, словно мираж, город. Все молчали, ждали слова хана.

— Надежное гнездилище, — наконец признался светлейший. — Придется помозговать над тем, как его разорить...

Он уже понял, почему племянник обратился за помощью... Перед ним была крепость, взять которую можно было только путем длительной осады. Ни ожесточенный штурм, ни использование метательных машин помочь тут не могли. В одном месте из-под холма бил ключ. Вода заполняла широкий ров вокруг крепости. Там, где крепостной холм был ближе к городу, стояла высокая щитовая башня, в которой находился откидной мост...

Всадники двинулись в объезд.

Лагерь Швейбана занимал все ближайшее пространство вокруг города: воины наместника оцепили его, как охотники волчью нору... Близился вечер. Жители затаились. Город виделся оставленным, молчал. Подобная тишина была знакома Баты-хану. За время походов он так и не привык к ней. Поэтому и волновался всякий раз. Сколько городов видел он вот так, со стороны, запертыми и будто бы брошенными! Эта тишина была вызвана страхом. Но светлейший угадывал в ней ненависть осажденных и их проклятия. Поэтому не любил ее. Обычно, покорив очередную крепость, он приказывал казнить оказывавших сопротивление. Жаловал только тех, кто еще до сражения сдавался в плен. Появляясь вот так, как волк перед овчарней, под стенами какого-нибудь города, Баты-хан всякий раз давал себе зарок, что это последний его поход. Кладбищенская тишина мучила совесть хана, в такие минуты он думал о расплате, которая его ожидала, о болезнях и о смерти...

В одном месте два городских вала межевались глубоким рвом. По этому рву стекали нечистоты из верхнего города. Городская стена в том месте проходила по низине. Обратив на это внимание, светлейший остановил лошадь и, указав плетью на ров, сказал, обращаясь к племяннику:

— Вот место, где ты войдешь в город, — он подумал и добавил: — Я дам тебе китайцев. Они начнут орудовать со своими машинами на противоположной стороне, будут создавать видимость подготовки к штурму. А позже, когда станет ясно, что нам поверили, ты отсюда начнешь настоящую атаку. Этот город мы возьмем за два часа.

— А крепость? Дядя, ты же видел! Мне не удастся взять ее сходу!

Баты-хан помедлил. Он опять воззрился на притихший город... Опять, как всегда, ему казалось, что город и крепость можно захватить без особых усилий, без жертв. Эта обманчивая мысль, настоящая мания, уже действовала на светлейшего как яд. Кто-кто, а уж он-то знал, сколько крови прольется, сколько возникнет суеты и будет боли, когда он отдаст приказ начать штурм. Затрещат деревянные пики, а с ними и кости тех, кто бросится выполнять его волю или станет противостоять ей. В его жизни не было ни одной бескровной победы. Всегда масса покалеченных, горы трупов, и над всем этим — громогласный, режущий как ножом по сердцу людской вой... Обдумав что-то, светлейший наконец задержал взгляд на церкви.

Церковь стояла в самом центре города, на одном из холмов. Даже теперь, в сумерках, она выделялась среди жавшихся к ней, словно цыплята к курице, бесчисленных деревянных построек своей исключительной белизной стен и отблесками на множестве луковиц-куполов.

— Отсюда, с низины, наверняка есть дорога к церкви. Вон туда, на гору. Сломав городскую стену, ты первым делом помчишься к церкви. И сожжешь ее!..

Молодой наместник устремил на светлейшего недоуменный взгляд. Он не понимал, какое отношение имела церковь к взятию крепости. Он собирался было спросить об этом, но Баты-хан опередил племянника, развеяв его сомнения:

— Как только сожжешь церковь, люди в крепости сами откроют ворота...

Успех любого сражения Баты-хан связывал в первую очередь со внезапностью нападения. Принимать неожиданные решения давно стало для него нормой и даже своеобразной чертой характера. Не столько сознанием, сколько интуитивно он научился предвидеть, где можно добиться успеха и в какую минуту следует проявить решительность, начать действовать. Это чувство было его даром. Походный же опыт только развил и умножил сей дар. Баты-хан являлся хорошим вожаком, мудрым и еще не старым. Он редко ошибался — может быть, по той причине, что двигался к цели уверенно, без оглядки.