С командного пункта Ватутину видно, как с запада черным строем идут вражеские бомбардировщики. Тысячи бомб и снарядов сотрясают землю. Река кипит от разрывов, вздымающих пенные столбы воды.

Все высоты у противника. Нашей пехоте приходится карабкаться снизу вверх, и она героически отвоевывает пядь за пядью, а прорвать оборону не в силах. Атакующим танкам негде развернуться: как маневрировать на местности, иссеченной глубокими оврагами? Кажется, все окрест живет этим ожесточенным боем. Даже Днепр. Широкий могучий Днепр словно гневается и неистово бьется у берегов.

Итак, неудача. Пусть горько, а признаться в этом необходимо. Такова железная логика событий. Это понимали и генералы, руководившие боем на том берегу. Командующий знал, они бессильны сейчас решить задачу. Решить он должен сам. Спустившись в блиндаж, Ватутин склонился над картой. Он не слышал и не замечал теперь ни грохота боя на том берегу, ни рвущихся поблизости снарядов — он думал и решал. Кажется, и впрямь беспредельно трудно. Но не безнадежно. Нет! В конце концов, это не стратегическая, а тактическая неудача. Советские войска вышли к Днепру на семисоткилометровом фронте. Они удерживают завоеванные плацдармы, даже постепенно расширяют их. Вот только тесно. Попробуй развернись, введи в бой главные силы. Негде! Он не мог не верить в мужество и доблесть войск, в мастерство их командиров. Но враг жесток, упорен, искушен в искусстве ведения войны. Да, сложная обстановка, чреватая любыми неожиданностями. Как же использовать ее для победы стратегического масштаба? Изучая карту, командующий выбирал участок за участком. Мысленно передвигал войска и, нацеливая их на Киев, старался предугадать ответные меры противника, рассчитать время и возможности, предвидеть осложнения. Как ошеломить? Чем смять? Где пробиться? Вариантов бесчисленное множество. А нужно найти один-единственный, самый верный и надежный. Перед глазами командующего голубая полоса реки на карте разрасталась и, раздвигая поросшие лесом берега, приходила в движение. Живой могучий Днепр струился и переливался на солнце, и его крутой берег постепенно окутывался огнем и дымом нового сражения. Грохотали танки, увлекавшие за собой пехоту. Один за другим рушились неприступные рубежи, и перед взором вставал родной величественный Киев. Так будет, очень скоро будет! Но прежде всего нужно приостановить наступление здесь, на букринском плацдарме. Да, приостановить!

А что думает об этом член Военного совета? Командующий прошел к нему в соседний блиндаж и без обиняков высказал свои соображения. Лбом стену не прошибешь. А тут стена, и еще какая! На виду у, Киева их неудача была особенно огорчительна, и все же выход один — приостановить наступление и готовить новый удар.

Ватутин взглянул на Хрущева, Хрущев — на Ватутина. В-своем мнении они единодушны. Самое трудное сейчас взять трубку «ВЧ» и сообщить Москве о неудаче, Москве, что затаив дыхание ждет совсем других вестей с фронта, вестей, на которые она отвечает залпами своих салютов.

На пути к машине Ватутин повстречал раненого. Санитары остановились и опустили носилки на землю. Один из них бойко отвечал на вопросы командующего. Да, оттуда. Без передыху жарит. Всю землю исковырял. Раненых вывозить не успевают. А этот сапер — парень геройский. Комдива выручил. Конец бы тому. Как, говорите, выручил? Слышит, мина тяжелая шршр… шршр… Такую услышишь издалека. Здесь одно — ложись. А он видит, комдив открыто стоит в траншее, — в один миг к нему и заслонил. Ну, и зацепило. А за час до того танк подбил, и ничего. А на этот раз не повезло парню — в ногу угодило. Вот машин нет, в расходе.

Раненого смутило внимание генерала, и он молча смотрел на него черными блестящими глазами.

— Ну, спасибо, герой, — наклонился Ватутин и осторожно взял солдата за плечи, — большое спасибо. Орден в госпиталь пришлю. Валей Шакиров, говоришь? Очень хорошо. Спасибо, друг, запомню. Машину сюда! — повернулся он к адъютанту. — Лично отвезите в госпиталь. Я на другой уеду.

Бесхитростный рассказ о подвиге сапера взволновал командующего. Возвращаясь в штаб, он всю дорогу обдумывал предстоящие бои, а мысли его почему-то беспрестанно перебивались воспоминаниями о раненом сапере. Герой и есть. Бесстрашный народ! С такими да не взять Киева! Не может того быть. И командующий чувствовал, как в душе постепенно таяла горечь всех неудач.

Новые планы и решения обещали успех. Лишь требовали осторожности, быстроты действий, скрытности. В своем замысле они ясны и просты. Обмануть Манштейна и, разбив его ударом на новом направлении, освободить Киев. Букринский плацдарм притянул главные силы киевской группировки немцев. Искусно продолжая атаки, надо сковать силы Манштейна, убедив его, что именно тут решающий удар. А тем временем основную массу пехоты, артиллерии и танков перебросить отсюда на север и, создав там перевес сил, ударить на Киев.

Значит, перехитрить Манштейна! Что ж, у Ватутина не первая с ним встреча, и он не раз уже бивал фельдмаршала на полях сражений. Судьба словно нарочно сводила их на фронтах войны одного против другого. В свое время оба они на одинаковых должностях служили в генеральных штабах своих армий, только Манштейн начинал эту службу лет на двадцать раньше Ватутина. Ватутин еще не выезжал на фронт, а Манштейн слыл уже за видного стратега. Он предложил Гитлеру план прорыва через Арденны на Дюнкерк. Его корпус первым прибыл к Сене. Его дивизии не раз отличались в боях с обезоруженной Францией. Он, Манштейн, разрабатывал план вторжения в Англию. Там, на западе, слава дружила с ним.

Не то на востоке. Будущему историку, как и любому современнику, трудно понять, почему в германской армии Манштейн прослыл за «лучшего стратега восточного фронта». Разве потому, что его — ирония судьбы, что ли? — нещадно били на всех восточных фронтах. В сражении под Псковом Ватутин подсек основание клина его ударной группировки, нацеленной на Ленинград. Немецкие дивизии километров на сорок были отброшены тогда назад и более месяца зализывали свои раны. В следующем году фельдмаршал возглавил котельническую и тормосинскую группировки. Этими силами он пытался пробиться на помощь Паулюсу и опять потерпел фиаско. Часть этих сил разбил Ватутин, другую часть — Еременко. Третий раз Манштейн встретился с Ватутиным на Курской дуге. Побили Манштейна и здесь, хотя его войска были вооружены до зубов. Лишь за первый день они выпустили снарядов больше, чем при захвате всей Польши, а за три дня своего наступления больше, чем за всю войну с Францией. И вот еще встреча, уже на Днепре. Что ж, замысел нового удара рассчитан, чтобы разбить Манштейна и здесь. Впрочем, Ватутин ясно понимал — это не просто столкновение двух полководцев, а скорее — двух школ, двух армий, из которых в конце концов побеждала самая передовая и самая сильная.

Итак, перехитрить! Насколько велик риск, Ватутин понимал прекрасно. Разгадает противник — и трудности возрастут в геометрической прогрессии. А на севере они и без того огромны. Киев прикрыт там лесным массивом. Сплошная полоса засек, завалов, рвов. Мощные оборонительные рубежи своими флангами упираются в Днепр и Ирпень. Натиск должен быть быстрым и решительным. Задержись, и враг стянет сюда дивизии с юга. Тогда нечего рассчитывать на успех операции.

Темной ночью батареи букринского плацдарма начали оглушительную канонаду, под гром которой сотни орудий и танков двинулись с юга на север. К утру встал густой туман, сильно облегчивший маскировку. Большие силы шли на северный, лютежский плацдарм, где полк Щербинина теперь уже со многими другими вел тяжелые бои с противником.

Ватутин молча окинул взглядом длинные шеренги бойцов и офицеров. Без слов ясно, как много их, героев Днепра. Все они застыли в торжественном строю, и в их глазах искрились живые огоньки радостного возбуждения. Много, очень много наград прошло через руки командующего фронтом. Не перечесть, скольким героям вручал он ордена и медали. Но такого еще не было. Днепр! Это подвиг народа. И вот перед ним лучшие из лучших его сыновей. Ощущение необыкновенного душевного подъема охватило командующего, когда он шагнул к строю.