Андрей заспешил к рации. Олю он застал на опушке леса у блиндажа связистов. Прислонившись к белоствольному дереву, она сама напоминала сейчас тонкую березку на ласковом ветру. Правда, удивительно? Правда, редкое утро? Правда, лишь музыки не хватает?

— Вон наша музыка, — мрачновато сказал Жаров, кивнув в сторону, где гремела перестрелка.

Девушка ему нравилась. Но Жаров, всегда натянутый как струна, строгий к себе и людям, — разве он мог позволить себе хотя бы улыбнуться девушке?! Нет, Жаров всегда оставался Жаровым.

Доложив по рации о готовности к наступлению, Жаров возвратился к себе на КП. Задача их дивизии сего дня необычна. Полкам не придется прорывать оборону. Им предстоит на танках и бронетранспортерах проскочить через брешь, пробитую передовыми частями, и, вырвавшись на оперативный простор, обогнуть Киев справа.

В ожидании начала действий время тянулось нестерпимо медленно.

Канонада началась ровно в восемь. Такого огня Андрей не наблюдал и под Курском. Затем появилась авиация. Тысячи бомб и снарядов рушили вражеские укрепления, валили могучие деревья, расчищая путь штурмующим. Манштейн поднял в воздух свои эскадрильи, и в небе разгорелись яростные схватки.

В тяжелом лесном бою пехота медленно пробивалась через минные поля, и проволочные заграждения, через завалы и рвы. Артиллерия и танки рушили железобетон.

Наутро следующего дня Манштейн подвел свежие танковые дивизии. Поняв свой просчет, он гнал и гнал сюда резервы, чтоб остановить русских, которые медленно, но верно прогрызали его оборону. Число убитых и раненых катастрофически возрастало.

Вторые сутки длился штурм. Натиск наступающих был неистов. На одном из участков особенно явно наметился успех, и к вечеру бой разгорелся в дачном поселке Пуща Водица. Ценою огромных усилий и жертв войскам удалось пробить неширокую брешь.

Ватутину стало ясно, ждать нельзя. Иначе Манштейн создаст оборону на новых рубежах, выдвинет сюда новые резервы, и все придется начинать сначала. И хоть пускать танки в прорыв было рано, командующий пошел на риск. Пусть прорываются с боем!

Замысел был прост и смел: ослепить, оглушить, смять. Как это будет выглядеть на поле боя, Андрей еще не представлял. Он знал маршрут движения, старался предугадать рубежи вероятных столкновений с противником, предусмотреть порядок развертывания своих рот. Но картины боя еще не видел.

Приходилось с нетерпением ждать своей очереди. У него все готово, чтобы по любому сигналу кинуться в бой. Но шел час за часом, а сигнала не было. Завтрак сменился обедом, обед — ужином, кончилась тревожная ночь, и наступило утро. А сигнала все не было.

Там гремел бой, там лилась кровь, оттуда выносили тысячи раненых и убитых, и это еще туже закручивало пружину общего напряжения. А сигнала все не было.

Только к концу второго дня раздалась долгожданная команда — вперед! Сотни танков двинулись из лесу к поселку Пуща Водица. Пробитая там брешь еще узка и ненадежна. Нужно с ходу расширить ее, раздвинув немецкие фланги, и с боем пробить себе путь вперед.

Русский огонь застал Фреда Дрюкера в блиндаже, переполненном солдатами. Он забрел сюда в поисках офицера, которому передал свою роту. Самого Дрюкера вместе с Витмахтом отсылали в тыл на борьбу с партизанами. Фред был доволен, Пауль ехал неохотно. Что с него взять, с филантропа! Все же Фред радовался, что едут они вместе. Как-никак столько воевали в одном полку. Правда, Пауль морщился: каратели. Пусть каратели! Фреда не смущает это. Он покажет всем непокорным, как подымать руку на германскую расу. Черт бы побрал его преемника! Из-за него сиди теперь под сумасшедшим огнем. Пусть, завтра он будет далеко от всяких ужасов. А там скорее попадет к «викингам». Черный генерал любит «решительных молодых людей».

Русские совсем осатанели, и из-за них никак не выбраться из чертова пекла. Уж какой час бешено бьет артиллерия. Откуда у них столько орудий? А говорили, все силы русских там, южнее Киева. Они же бьют не с юга, а с севера. Опять просчитался фельдмаршал. Впрочем, что Фреду! Только бы скорей выбраться отсюда — документы теперь в кармане.

Грохот разрывов вдруг стих, и через какое-то мгновение перекинулся в глубь леса. Пора! Они выскочили с Паулем наружу и, услышав дальнее русское «ура», рванулись в тыл. Бежали они запыхавшись, пока не выбрались на окраину дачного поселка, где их ждала машина. А сзади все ощутимее нарастал гул стали. Да, русские танки! Надо спешить. Однако вот и машина. Еще сотня метров, и тогда их не догнать никаким танкам.

Но что такое? Сквозь черный мрак неудержимо пробился вдруг могучий поток света. Оглянувшись, Фред инстинктивно опустился на землю. Сквозь чащу леса по всему фронту, насколько хватал глаз, с зажженными фарами мчались танки. Путь боевым машинам также освещали мощные прожекторы.

Зрелище величественное и устрашающее. Длинные тени вековых дубов и сосен метались из стороны в сторону, а шквальные потоки света, казалось, гнали перед собой тьму. Фред с трудом опомнился и, вскочив, бросился к машине. Рывком завел мотор и, не оглядываясь, погнал ее вперед, в самую гущу мрака.

Сидя в открытой машине, Пауль беспрестанно оглядывался назад. Его страшила огневая волна, все сметающая на своем пути, но вместе с тем ему почему-то хотелось остановиться, пойти ей навстречу. Кто знает, может, там сразу кончились бы все его мытарства, страдания, ужасы. Кто знает! Но машина Дрюкера уносила его в черную жуткую тьму, где опять кровь и смерть. И против воли Пауль с обреченной покорностью мчался в черноту ночи, которая его спутнику, что сидел за рулем, припав к нему всей грудью, казалась такой желанной и спасительной…

А Жарову она представлялась опасной и коварной, способной укрыть любые силы, с которыми нужно вести бой. И, вглядываясь из открытого люка головного танка в темноту ночи, он хотел одного — чтобы ничто не остановило их боевых машин. Весь полк Щербинина, посаженный на танки, стремительно продвигался вперед. Смяв немцев за дачным поселком, танки на ходу перестроились из боевого порядка в походный и неудержимо устремились дальше, охватывая Киев с запада, хотя сзади, на только что пройденном рубеже, еще долго гремел упорный бой.

Андрей радовался стремительному бегу машин, и на прохладном ноябрьском ветру дышалось ему легко. Мелкие стычки с противником почти не задерживали движения. С каждым километром небо становилось выше и светлее. Из-за Днепра торжественно поднималась заря. Разрастаясь, она прижимала к земле еще чернеющую ночь, гнала ее все дальше на запад. Потом взошло большое и ясное солнце, и над Украиной зазолотилось и заголубело высокое небо.

Андрей оглянулся. Прильнув к броне, бойцы возбужденно всматривались в даль дороги. На рытвине машину изрядно тряхнуло, и Зубец еще плотнее припал к броне танка.

— Держись, Зубец, не то Киева не увидишь, — слегка наклонился Жаров к солдату.

— Держусь, товарищ капитан, як нужно держусь.

— Вин як припаян, — пошутил Глеб, — насильно не оторвешь.

По танковой рации сообщили, что над Киевом уже реет красное знамя. Киев свободен! От машины к машине прокатилось радостное «ура». Что теперь в Киеве? Андрею вдруг вспомнились слова приказа командующего: «Ослепить, оглушить, смять!» Вот оно как получилось! И как же хорошо, что над этой освобожденной родной землей вставал такой чудесный день, день непобедимой торжествующей жизни.

Из окна штаба Хрущеву видно, как еще горит освобожденный Киев. За город геройски сражались русские и украинцы, узбеки и казахи, башкиры и татары, чехи и поляки. Сопротивлялись немцы отчаянно, и ожесточение борьбы было невероятным. Но враг опрокинут и уничтожен. Сметены все преграды, и страна переживает триумф великой победы. Но в сердце Хрущева смешались два чувства: ликования и горечи. По дороге сюда он видел, во что обошлась победа. Тысячи могил оставлены у стен Киева. Вся земля пропитана кровью его освободителей.