— Давай, Зубчик, не тяни!

— Не все сразу, не все…

— А «Комсомолка» есть? — наседала молодежь.

— Есть и «Комсомолка», все есть.

— Так давай же!

Весело поглядывая на нетерпеливых, Зубец сноровисто развязал вещевой мешок и пачками протягивал газеты парторгам и комсоргам рот и батарей.

Все увлеклись газетами, забыв про бойкого разведчика. Зубец привязал своего коня к забору и пошел было в избу, но ему навстречу вышла высокая черноволосая женщина.

— Где тут у вас самый большой начальник? — обратилась она к солдату.

— Могу и за большого, — пошутил Зубец.

— Мне по серьезному делу, — строго сказала женщина.

Зубец поглядел по сторонам и увидел Березина.

— Товарищ майор, — крикнул он ему, — тут до вас!

Замполит подошел ближе. В чем дело? Женщина заговорила быстро и взволнованно. Муж ее погиб еще в гражданскую, а сыновья в партизанах. Сейчас в Карпатах. Уходили — наказывали: придут наши — указать место, где…

— Идите-ка сюда! — спохватилась женщина и повела Березина к забору. — Копайте тут, — радостно сказала она.

Вызвали солдат. На глубине одного метра обнаружили ящик. Раскрыли. В нем был сверток, обернутый в мешковину. К общему удивлению, внутри оказалось аккуратно свернутое Красное знамя, расшитое золотом.

Голев и Зубец осторожно развернули его, и все прочитали надпись: «Рабочему полку от уральских металлургов». Справа вверху мельче: «За нашу Советскую Родину!»

— В сорок втором один командир оставил, — пояснила женщина. — Наказывал, придут наши — выкопать и передать Красной Армии. А сам в партизаны подался, вместе с моими воюет.

Так рядом с боевым знаменем в полку взвилось славное пролетарское знамя уральских металлургов.

Кроме знамени в том же свертке оказалась обыкновенная, вернее совсем необыкновенная, патефонная пластинка. Изумленно и восторженно блеснули озорные мальчишечьи глаза у Зубца, когда он вслух прочитал надпись:

— Ленин. Обращение к Красной Армии. Девятнадцатый год.

— Это он сам, его голос! — обрадованно воскликнул Голев.

— Да, товарищи, это Ленин! — взволнованно произнес Березин, взяв в руку пластинку. — Мы сейчас же можем прослушать его выступление. Принеси-ка, Зубец, патефон из машины, — обратился он к разведчику.

— Товарищи, Ленин будет говорить! — громко крикнул Зубец, обращаясь к бойцам у машин и повозок.

В избу до отказа набились солдаты и офицеры. Их настороженные и возбужденные взоры обращены к патефону. И вдруг неповторимый ленинский голос:

— Товарищи красноармейцы! Капиталисты Англии, Америки, Франции ведут войну против России. Они мстят Советской рабочей и крестьянской республике за то, что она свергла власть помещиков и капиталистов и дала тем пример для всех народов земли.

Слушали затаив дыхание. А когда смолк ленинский голос, еще долго никто не нарушал тишины.

— Помню, как американские пушки по нас били, когда мы с Колчаком воевали, — первым нарушил молчание Голев. — Это о них говорит Ильич.

— Они еще рук не отмыли: они до сих пор в нашей крови, — возмущенно произнес Глеб. — А затяжкой второго фронта они и теперь гитлеровцам помогают. Чем не война против нас!

Подоспело время завтрака, и бойцы, гремя котелками, заспешили к кухне. Завтракать Жаров остался с разведчиками в большой комнате, битком набитой людьми.

Одни расположились за столом, другие примостились на лавках, третьи — прямо на полу. Покончив с горячим кулешом, разведчики со смаком пили крепкий чай, заметно приправленный блестками жира. Но что за беда! После промозглой и ветреной ночи горячий чай казался необычайно приятным.

— Ничего что с жирком, зато горяченький! — шутил Зубец. — Вот попарим сейчас нутро!

После завтрака завязался разговор — один из тех солдатских разговоров, без которых на фронте и жизнь была бы не в жизнь.

Первым заговорил Голев:

— Я вот воюю-воюю и все думки не оставляю: какая такая жизнь после войны пойдет?

— Как какая? Расчудесная! — выпалил Соколов.

— Не скажи: все видали, сколько добра порушено, — заспорил Сахнов. — Это ж восстановить надо.

— Строят уже и восстанавливают, не сидят сложа руки, и как строят еще! — перебил Голев. — Вот только что письмо получил с Урала. Читаешь и диву даешься — какая сила в наших людях!

— Почитай, Голев, — послышались просьбы.

— Можно и почитать, — польщенный просьбами, согласился Голев. Он достал из кармана большой конверт, склеенный из газеты, и не спеша вынул письмо: — Сейчас найду это место…

— Зачем искать, читай все.

— Все?

— Конечно все.

— Ну, ладно, пусть все.

Расправив исписанный чернилами лист серой бумаги, он начал медленно и внятно:

— «Здравствуй, Тарасушка, дорогой мой, — читал он, — шлем мы тебе большущий поклон и от всей души желаем жизни и здоровья…»

— Какая она у тебя ласковая, — не удержался Глеб.

— Такая уж, — с гордостью согласился Голев.

— «…Сами мы живы и здоровы, о детушках по-прежнему слыхом не слыхать. Тоска по них все сердце источила. Сыщутся — вот бы счастье нам с тобою…»

— Это она о детях пишет…

— Да читай ты, не топчись на месте.

— «…Я работаю теперь в другом цеху, — продолжал Голев, видимо опустив часть письма. — Заказы растут с каждым днем. Работаем днем и ночью: знаем, на вас, на победу свою работаем. Потому ничего не жаль: ни сил, ни здоровья. Бейте только проклятущих, гоните их с родной земли…»

— Вот правильная жинка! Молодец! — восхищенно произнес Зубец.

— «…Был у нас доклад вчера, из Москвы товарищ один приезжал. Послушали — на душе легче стало и работа лучше спорится. Говорит, сил у нас без числа. Надо будет — и сами с немцами без «союзников» управимся. А потом сказал, мы не только воюем, — и строим: два крупных завода за день!..»

— Смотри ты!

— Два завода за день — вот здорово!

— Попробуй-ка угонись за нами!

— Такая война — и два завода!

— Это да! — восхищались разведчики.

— «…Да мы и сами видим, что вокруг делается, — продолжал читать Голев. — Сколько новых цехов, сколько новых заводов настроили. Весь Урал гудит. Приезжали к нам сибиряки, и у них то же самое. Кругом столько заводов, приедете — родных мест не узнаете».

Андрей с интересом дослушал письмо, и на душе у него потеплело. Письмо из дому! Сколько он слышал их, и в каждом — живой голос родных и близких, что трудятся там не покладая рук.

А солдатский разговор все продолжался, то притухая, то вспыхивая с новой силой.

Сразу после утренней гимнастики Ватутин пешком направился в Первомайский парк, раскинувшийся над Днепром. По-своему хорош был парк в эту пору поздней осени. Лучи восходящего солнца сквозили в голых ветвях деревьев. Жухлая трава на полянках была чуть опушена инеем. Своими стеклянными голосками бойко перекликались синицы.

Парк напоминал о молодости. Еще в пору своей краскомовской юности Ватутин часто бывал в этом старом парке. Над книгой, бывало, засиживался. Любил вечерней порой побродить по аллеям с женой Таней. Подумать только — совсем почти безграмотной девушкой была, и он учил ее грамоте!

У крутого спуска Ватутин загляделся вдаль. Там, на отлогом берегу, он когда-то водил в наступление взвод, потом роту. Обучая солдат, он наступал на фронте самое большее в шестьсот метров. Его армии теперь наступают на шестисоткилометровом фронте. Еще тогда он тренировал бойцов в форсировании Днепра, и разве это не пригодилось теперь, когда его войска с блеском преодолели и эту водную преграду.

Привольная украинская земля! Она для Ватутина была родной и близкой. Здесь прошла его юность, здесь он учился, здесь формировался его командирский характер.

В Полтаве Ватутин кончал курс военной школы. Как все памятно и дорого! На знаменитом Полтавском поле Фрунзе зачитал им приказ о производстве курсантов в командиры. Фрунзе! Вот кому всегда он старался подражать, вот у кого всегда учился. Какой талант полководца, какая глубина идейной убежденности, какая красота души!