Нет, неудачи не обескуражили фельдмаршала, Он поспешно перегруппировал свои силы, чтобы нацелить их против левого крыла Ватутина. Для удара он избрал участок северо-западнее Звенигородки. Он подтянул туда от Умани крупные силы пехоты, артиллерии, танков. Лисянка — вот центр удара! Казалось, если Штеммерман нанесет встречный удар, — успех неминуем. А чтобы обмануть Ватутина и Конева, Манштейн применил и отвлекающие удары. Для согласования действий он направил к Штеммерману в качестве представителя своего штаба опытнейшего разведчика — барона фон Ягена. Но барон пропал. Видно, его схватили русские. Выдал он им план операции или не выдал? Нет, барон слишком опытен и изворотлив. Манштейн выставил больше сотни самолетов, чуть не две сотни танков, он пустил во главе ударных колонн «тигры» и «пантеры» эсэсовской дивизии «Адольф Гитлер». Штеммерман выставил навстречу прославленную дивизию «Викинг». Что это был за бой! Манштейн за день потерял треть своих танков, половину самолетов, массу пехоты. Зато на главном направлении ему удалось вбить танковый клин на глубину в пятнадцать километров. Но «викинги» Гилле сильно застряли. Им удалось взять всего одно село — Таращу. Откуда у русских такие силы в этом районе? Ведь у них нет общего перевеса в силах на всем корсунском фронте. Значит, подготовили, сосредоточили, выдвинули их заранее. Значит… — с этим не хотелось соглашаться, мириться, — значит, фон Яген все-таки выдал. Лучше бы не посылать[2].

На следующий день сражение разгорелось с еще большей силой. Танки Манштейна бешено рвались на Лисянку, на Медвин. Им удалось пробиться на северном участку фронта и несколько продвинуться вперед. Но Ватутин поставил стальные заслоны и, обескровив силы Манштейна, 7 февраля начал свои контратаки. Сдерживать их стало невмочь. К счастью, Ватутину не удалось отодвинуть немецкие танки на исходное положение.

Если их усилить свежими резервами, если хорошо поискать уязвимые места, еще можно рассчитывать на успех.

Но Штеммерман, Штеммерман! Его положение снова ухудшилось. Все попытки хоть сколько-нибудь пробиться в сторону Лисянки окончились крахом. Потерял Ольшаны. И где? На юге, где особенно дорог каждый метр. По всем швам трещит Городищенский узел. Дисциплина войск падает. Сам командующий окруженной группировкой в отчаянии. Манштейн невольно внял его просьбам и разрешил вывезти на самолетах часть офицерского корпуса. А что за войска без командиров! Истинно чертов круг!

Пусть бы только Корсунь. Нет, под ударом весь фронт. 2 февраля Ватутин отбил Ровно и Луцк. 3 февраля занял Здолбунов. Сейчас атакует Шепетовку. Уже десять дней наступают 3-й и 4-й Украинские фронты. Потерян никопольский плацдарм. Под угрозой вся криворожская группировка.

Сколько ни думай, выход один. Разорвать роковое кольцо, пробиться к Штеммерману, удержаться на Днепре. Тогда легче будет остановить советское наступление и отвести зловещую угрозу его войскам на всей Правобережной Украине.

Зазвенел телефон, и фельдмаршал невольно вздрогнул. Грузно встал с кресла, взял трубку. Звонил начальник штаба. Из Корсуня поступила шифровка. Русские радиостанции раз за разом передают сообщение. Сегодня в два часа дня их парламентеры вручат ультиматум. Встреча предполагается на дороге у Стеблева. Штеммерман просит разрешения принять парламентеров.

Манштейн вскипел. Какие еще встречи? Каких парламентеров? Ставка фюрера и слушать не станет. Не принимать! Отвечать огнем на любое предложение! Пусть Штеммерман вспомнит войска генерала Пузанова в районе Лисянки. На любое предложение капитулировать они отвечали огнем. Никаких парламентеров!

Начальник штаба терпеливо выжидал, и, когда фельдмаршал чуть поостыл, он продолжил доклад. Окруженным трудно будет понять мотивы отказа. Это усилит их агонию, убьет всякую дисциплину. Выгоднее принять парламентеров, пусть изложат свои требования. Дорог малейший выигрыш во времени, и потом легче будет объяснить любой отказ. Военная дипломатия даст им некоторые козыри.

Скрепя сердце Манштейн согласился. Время сейчас на вес золота, да что там — дороже всякого золота. Да, пожалуй, ценны и другие козыри. Пусть принимают! И давайте готовить новый удар!

Всю ночь генерала мучил кошмар. Снился огромный и безобразный бог войны. Скрестив под себя ноги, он восседал, как Будда, зло и хитро подсмеивался, подмаргивал страшным марсианским глазом и жадно раскрывал уродливо растянутый рот, куда тянулась грязная разбитая дорога, и по ней без конца тащились германские полки. А прожорливый бог глотал их одного за другим. Солдаты упирались, пытаясь уклониться, свернуть в сторону. Но кто-то грозно гнал их и гнал по этой дороге. Майн готт, да это же он, Штеммерман, гонит войска в губительную пасть!

Сам командующий в мрачном отчаянии подсчитывал жертвы. Чуть не полдивизии за день! В душе он протестовал, возмущался, готов был остановить жестокое смертоубийство. Но руки сами собой поднимали громаднейший бич, раздавался удар, и люди обреченно скрывались в сумраке гигантской пасти — полк за полком, рота за ротой!..

Генерал проснулся весь в поту и долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к звукам фронтовой ночи. Гулкие выстрелы орудий. Частые разрывы мин и снарядов. Выматывающий душу треск пулеметов. Со всех сторон, отовсюду. Нет места, где бы не гремел бой. Нет места. И сам он, мозг и душа этого беспримерного сражения, — здесь, в роковом центре. Отсюда, из Корсуня, идут его приказы, по его воле дни и ночи гремят кровавые бои. Это он каждый день из корсунского котла по полдивизии приносит в жертву алчному богу войны. Он, Штеммерман! Значит, такова его судьба. Сколько невероятного мужества, отчаянной решимости и железной воли нужно, чтобы пойти против течения, вырваться из потока, в который вовлекла его война. У него есть здравый смысл, есть свои соображения. Но нет у него самого главного — воли, решимости, сил. Нет! Вот его несчастье и трагедия.

И Манштейн, и сам фюрер категорически запретили пробиться из кольца. Тогда, в первые дни, это казалось еще возможным. Их роковой запрет остается в силе и сейчас. Они без конца обещают вызволить окруженных, восстановить фронт у Днепра, уничтожить силы русских, дерзнувших на эту операцию. Но пока что одни обещания. Фельдмаршал беспрестанно грозит. Его гнев порой не знает границ. Но там, за кольцом, у него силы, средства, свобода маневра. Почему же он сам не разобьет русских? Где его хваленые резервы? И чего он тогда требует от него, Штеммермана, если сам бессилен пробиться к окруженным?

Генерал ворочался с боку на бок и раз за разом перевертывал горячую подушку. Неужели капитуляция? Капитуляция или разгром? Русские пишут в своих листовках, что у окруженных два пути: в плен или в могилу. В самом деле, куда — в плен или в могилу?

Нет, он солдат. Ему дан приказ, и приказ должен быть выполнен. Значит, биться! Но ради чего, зачем? Кому нужны эти невероятные жертвы?

Так час за часом он метался в поту на горячей постели, и роковая тень Паулюса стояла у его изголовья. Неужели ему, Штеммерману, уготована здесь судьба Паулюса? Здесь, в Корсуне?

Он встал весь разбитый и злой на все на свете. Нет, он не кричал, не стучал кулаками по столу, как было на днях, когда без его ведома взорвали железнодорожную линию из Капитановки на Корсунь. Он кипел нутром, бессильный взяться за дело. Наконец командующий с трудом овладел собою. Вызвал нескольких офицеров и генералов, среди них фон Дарлица, Гилле, Либа, командующего корпусной артиллерией полковника Фуке и других. Надо было обсудить план действий.

А пока собирались вызванные, в приемной шумно обсуждалось положение окруженных и перспективы дальнейшей борьбы. Никто не говорил о капитуляции, но многие твердили о безнадежности борьбы, о неистовстве русских.

Сам Штеммерман угрюмо уселся в кресло и почти молчал. Разглагольствовал Дарлиц. По его мнению, их спасет дух фюрера. Он незримо носится над войсками. Воля фюрера — закон для солдата. Штеммерман поморщился. «Чего же ты не стоишь, фанфарон несчастный! Почему твои полки оставляют позицию за позицией?»