Кофейничек гудел и булькал. Юлька машинально выключила газ и снова с замиранием сердца повернулась к окну. Но опустевший двор так и оставался опустевшим. Она прикрыла кофейничек крышкой и бесшумно пробралась в свою комнату. «Одно к одному», — подумалось угрюмо. Умом она понимала, что три фигуры — это либо старушки, которым на жизнь пенсии не хватает, а по свету стесняются искать в мусоре, либо бомжи. И тех, и других она не раз видела промышляющими по «мусоркам». Но три часа ночи… Но пробуждение после кошмара… И очень уж эти неизвестные походили на ворону…

Юлька осторожно тянула горячий кофейный напиток и смаковала мысль о том, как завтра, нет, уже сегодня, она пойдёт гулять и купит настоящий кофе — и растворимый, и молотый. Молотый она будет варить по утрам, а растворимый пить, когда душе вздумается. Родителям кофе нельзя — давление, зато мама обожает какао и растворимые чаи в гранулах. «Какие завтра у мамы глаза будут! — мечтала Юлька, но, глядя на листы с жутковатыми рисунками, с обидой обращалась к ним: — У, морды бессовестные! Не будь вас, я была бы такая счастливая!.. Не забыть бы новый альбом купить… Кстати… Вчера я проснулась, закончив их рисовать. И даже не проснулась, а просыпалась — не спеша, постепенно. А позавчера и сегодня резко. Почему? Сны разные?»

Призрачный голос прозрачно и коротко что-то проговорил в гулком пространстве.

Юлька закрыла глаза, чтобы явственнее ощутить мелькнувший в памяти обрывок сна. И — вспыхнула, как от пощёчины, услышав: «Дура!» Вот оно — слово, от которого она проснулась! Усилием воли заставила себя не открывать глаз и снова и снова вызывать к жизни слово, будто выплюнутое разгневанной женщиной из сна.

С закрытыми глазами же нащупала пачку бумаги для записей и привычно быстро начала воспроизводить фрагмент сна: «Я совершила или совершаю нечто, чего делать нельзя. Появляется женщина. Я вижу её мельком. У неё тёмные, рыжеватые волосы. Она злится на меня и кричит…» Юлька попробовала вызвать образ женщины перед внутренним взглядом, замерла на миг и дописала на отдельном листочке: «… и кричит: „Возьми чёрный маркер, дура!“»

Кофейный напиток остыл и стал противным.

Юлька застыло смотрела на стол, где живописно валялись вперемешку толстые альбомные листы и тонкие странички для записей. Сгрести всё это в охапку и вывалить перед Владом — реши загадку по своему ведомству! Может, хоть спать нормально буду.

Записанный на бумаге крик продолжал отчаянно звенеть в ушах. «Возьми чёрный маркер, дура!»

Есть сны символические, есть сны о настоящем и будущем. Это — символика? Маркер-то она купит. Кажется, он часть снов, результат которых — нарисованные чудовища. Надо проверить. Тогда и Владу рассказывать необязательно.

А каким боком здесь пристроился зайчишка? Почему именно с ним нет той бессонницы, которую она одну и помнит по прежним ночам?

Листочки, на которых она писала с закрытыми глазами, полетели в мусорную корзинку, а блокнот с первым пойманным за месяц сном вновь водрузился на своё место на книжной полке. Рисунки перекочевали в папку, а Юлька принялась составлять на завтра список необходимых покупок: «Кофе. Какао. Чаи. Чёрный маркер. Альбом. Цветные карандаши». Она заколебалась и добавила: «Зайти в магазин „Офис-центр“». Кто-то любит различную галантерейную мелочь — Юльке нравились мелочи канцелярские: привлекательные блокноты, оригинальные тетрадки с обложкой-фотографией известного художника; невообразимых форм ластики и много ещё чего. В общем, предвкушение четвергового загула по книжным магазинам смягчило напряжённое лицо девушки. «Олег был прав, устроив мне роскошный праздник вещей. Если у него есть такая возможность, если ему самому понравилось, с моей стороны будет настоящее жеманство, если начну мямлить: да не надо, да неудобно… Он же не переживает. Он захотел сделать мне приятное — и сделал. И я ему сделаю приятное. Приду завтра в кафе и буду жутко милой. Бе-е-ездна любе-е-езности! — вспомнилась блеющая фраза, и Юлька усмехнулась: — А сейчас — обними одинокого заждавшегося тебя зайчишку — и баиньки!»

И Юлька пошла баиньки и, устроившись на мягкой игрушечной лапе, мирно уплыла в мирный, спокойный сон.

Солнечное утро, с быстро проходящими по небу низкими, тёмно-синими тучами, обещало быть слякотным. А пока чистый, но уже набухший сыростью снег явно намеревался сжижеть в откровенную грязь.

Стоявшая в ожидании троллейбуса Юлька изо всех сил старалась удержать серьёзную мину, но губы решительно расползались, и она боялась, что вот-вот прыснет и захохочет во весь голос. И ведь есть над чем.

Напротив остановки, второй месяц строили под небольшой магазин одноэтажное приземистое здание с круто покатой крышей. Сегодня крышу снегом здорово завалило. Два мужичка, очевидно посланные на уборку снега, на полном серьёзе осуществляли весьма смелую идею чистки снега без орудий труда.

Оба стояли на коньке крыши. Один хорошенько упёрся в конёк ногами, держа в руках верёвку. Другой обвязался той верёвкой, лёг на крышу и начал поперечным бревном съезжать вниз, ещё и руками сгребая слишком плотные участки снега.

«Ну пацаны, мальчишки и есть мальчишки!» — удивлённо и смешливо подумала Юлька. Первое впечатление она уже пережила и только улыбалась, глядя, как первый помогает второму вернуться на конёк, натягивая верёвку. Вокруг них копошились строители, готовые что-то делать с поднятой наверх платформой, полной кирпича, а эти двое деловито обсудили результат снегоуборочного спуска — и второй снова заскользил вниз, вытянувшись, словно струнка, чтобы увеличить убираемую площадь. Теперь они занимались своим делом не столько серьёзно, сколько играя… И доигрались: второй стянул первого — и оба с радостными воплями покатились в солидную кучу снега, скопившуюся на кромке крыши.

— Чисто детишки! — с укоризненной улыбкой сказала стоявшая рядом маленькая крепкая бабуля, которая наблюдала за действом на крыше, прикрываясь от солнца ладонью. — Чего удумали-то! Озоруют…

Белая толстая шаль, плотно обёрнутая на голове и основательно, в слои укрывшая шею, цигейковый полушубок, тяжёлая драповая юбка, разношенные, «разбитые» сапоги и грубые рукавицы из весёлой, желто-соломенной шерсти — бабуля была похожа на дорожный столб-указатель. Так решила Юлька. И Юльке понравилось морщинистое лицо бабули: морщинки откликались на каждое настроение своей хозяйки, особенно много их было по обеим сторонам рта — наверное, бабуля тоже была любительница посмеяться.

А ещё понравился Юльке выговор бабули, заметно окающий. И слово «озоруют» у неё получилось как «узоруют» и внезапно зазвучало по-новому: правильно, узоруют — свой узор в жизни придумывают и плетут на радость себе и добрым людям на потеху.

Подошёл троллейбус. Так ничего и не заметившие люди с остановки гурьбой двинулись к открытым дверям и вместе с бабулей уехали. А Юлька осталась. «Нас было здесь человек семь-восемь, а увидели только мы с ней, — почему-то подумалось ей. — Не хочу в троллейбус. Пока не растаяло, и прогуляться можно».

И Юлька прогулялась. И ничего не могло помешать её солнечному настрою: ни бесконечный поток машин, ни постоянный их шум или долетающая с ветром сизая гарь от больших грузовиков. По пешеходной дорожке девушка шагала быстро, размашисто и прижмуривалась, млея от чувственного касания по лицу солнечных лучей.

Людей на утренних пешеходных дорожках попадалось маловато, и Юлька позволила себе расслабиться. Ко всему прочему она неожиданно поняла: чем унылее и озабоченнее выглядит лицо идущего ей навстречу, тем солнечнее она улыбается. «Обожаю всё наоборот? Или назло им всем? Уж не печоринская ли манера противоречить всем? Что там Григорий Александрович рассуждал об оптимисте и пессимисте? Не похоже. Он менялся в зависимости от настроения человека по соседству, а меня чуть осчастливь — я человек непривередливый — и буду сиять долго и упорно…»

Её добыча, когда она вошла в кафе после прогулки, была не очень многочисленна: книги и та мелочь, которую иногда очень хочется, но без которой можно и обойтись. Любимое присловье самой Юльки.