Ну что за бред? Какие замки? Какие фонтаны? Какие бархатные газоны? За окном шелестела и галдела туристическими голосами самая первая пешеходная улица Петербурга. Антон вышел на балкон: куда-то спешили дети с нотными папками (хотя что значит «куда», в музыкальную школу, конечно же), возле здания Стокгольмской школы экономики кучковались озабоченные своими специфическими заботами студенты, из какого-то флигеля доносились музыка и поющие голоса.

Здорово, что на Малой Конюшенной нет машин, в который раз подумал Антон и решил закурить для душевного спокойствия, но только вынул из пачки сигарету и начал хлопать по карманам домашнего халата в поисках зажигалки, как зацепился взглядом за лепные балки на соседнем здании и с досадой сплюнул: то были белые львы и единороги.

Львы и единороги, господи, да будь же ко мне милосерден.

И сейчас Спасский рассудил, что эти диковинные звери, да еще с оружием, да еще попирающие девиз «Одна лишь доблесть непобедима» (или «Одинокий, доблестный, неукротимый», Антон плохо помнил латынь с университетского курса), могли быть частью герба знатного рода, французского или английского. Скорее всего даже, ничем иным они быть и не могли.

Отлично, но каким образом герб английских графов или герцогов оказался на запонках у Эмиля?

Да очень просто – купил в Лондоне в очередной поездке, Софья же рассказывала, что он постоянно мотается по миру. Чего тут удивительного? Зачем подтасовывать факты под замысловатые теории, когда причина всего – глубоко загнанные комплексы, возможно, невроз, возможно, даже начинающаяся депрессия, нельзя ведь забывать, что в детстве у Антона часто бывали панические атаки. Так что вполне вероятно, некоторая психическая ущербность просто приняла другие формы. Боже, не дай мне только сойти с ума каким-нибудь совсем непотребным манером, взмолился Спасский. Не хотелось обнаружить себя голым и готовым к любовным подвигам ночью перед квартирой Александры Федоровны со второго этажа, не хватало еще нести своим появлением смерть от инфаркта.

Нет, все же надо ехать на дачу, маман будет рада, да и папа тоже, и, как всегда, наверное, там тетушка в гостях, а может быть, и бабушка… Хотя вот бабушку было не загнать в деревню даже летом, она была горожанка до мозга костей и даже в жару бодро шастала по музеям, галереям и театрам. Когда же бабушка собирала своих многочисленных подруг за чаепитием, они с легкостью могли уничтожить половину суточных запасов кондитерской «Север». Надо ли говорить, что у всех этих одуванчиковых культурных старушек, да и у бездетных тетушек, было по квартире в историческом центре северной столицы? Да, Соня не прогадала ни в коем случае, заключив брак со Спасским.

Антон лениво раздумывал, что привезти в подарок родственникам, а также что взять с собой, чтобы не умереть в деревне со скуки. Курил и стряхивал пепел в горшки с петуньями, идущие вдоль перил, – петуньи эти были примечательны тем, что цвели громадными цветами до самого ноября, даже при минусовой температуре. Софья говорила, что когда-нибудь эти цветы разовьют в себе интеллект и поработят мир, начав со своих владельцев.

– Эй, на балконе! – послышался снизу хрипловатый голос. – Тони! Это ты?

Антон прищурился в ослепительно солнечный двор и чуть не упал в горшки с интеллектуальными петуньями. Сигарета обожгла пальцы, когда он лихорадочно пытался затушить ее в фаянсовом блюдце.

Эмиль стоял внизу и ухмылялся, нагло и провокационно, прямо Бендер в темных очках, кремовых летних брюках, желтой рубашке и каких-то фантастических туфлях: сочетание мандариновой и медовой кожи, ярко-красная подкладка, нарочито грубый стежок. Все это, конечно, Спасский рассмотрел, когда уже впустил Эмиля в квартиру и тот разулся.

– Неравнодушен к обуви? – прищурился гость.

– Я работаю в журнале, который пишет о мужском стиле, Эмиль, только и всего, – пожал плечами Спасский. – Конечно, я сразу отмечаю некоторые вещи.

– А я вот неравнодушен. Тащусь от туфель, как баба. Это Jeffery-West, шьются в Нортхемптоне. Рекомендую.

Антон молча кивнул и снова потянулся за сигаретой. Определенно, он не мог спокойно воспринимать этого человека.

– Выпить нальешь? – поинтересовался Эмиль.

– Да, конечно, – встрепенулся Спасский. – Вино, виски, коньяк?

– Сейчас десять часов утра, какая к черту разница? Виски, конечно. А содовая есть? Все-таки чистый сейчас хлестать не буду.

Антон нашел и виски, и содовую, хаотически побросал на тарелку какую-то закуску, что нашел – сыр, оливки, еще сыр. Подумав, себе тоже налил виски, даже разбавлять не стал.

– Вот что, Тони, – сказал Эмиль, вальяжно развалившись в кресле и сразу глотком осушив полстакана. – Я решил, что нам с тобой кое-что надо обсудить.

Спасский ощутил, как что-то горячее плеснулось в районе сердца – больше всего на свете он не любил выяснения отношений. Да и не о том ему с Эмилем хотелось поговорить, а объяснять было немыслимо. Тот еще психоаналитика из себя разыгрывал. Как же все противно-то, а.

– Насчет Сони? – вслух спросил он и сам поразился, как это прозвучало спокойно, почти безжизненно – а ему казалось, что он эти слова просипеть как-то должен, проскрежетать, так не хотели они покидать горло.

– Что? – Эмиль удивленно на него взглянул, даже брови выгнул. – Насчет Сони? А что с ней?

– Я не знаю, что у т е б я с ней. Ты мне скажи.

– Что у меня с Соней? А, так ты думаешь, я пришел у тебя женщину отбить? Дурак ты, Спасский. Это было бы слишком легко. Тшш, не заводись! Я бы вовсе не приходил по этому поводу, не смеши меня. Я к тебе по более серьезной причине пришел. Так ты говорил мне, Тони, помнится, что снились тебе в последнее время странные сны?

Спасский так долго смотрел на него, что снова обжег пальцы сигаретой.

– А тебе-то что? Все же решил примерить на себя роль психоаналитика? Что-то я тебя недопонимаю.

Эмиль даже не ухмыльнулся, а как-то ощерился.

– Ну, если я спрашиваю, значит, есть мне до этого дело. Что ж ты такой пугливый-то, как кролик! Я ведь не с пистолетом пришел, мы сидим на твоей прекрасной кухне, пьем виски с утра, совершенно одни, я чертовски привлекателен, так чего время тянуть? Шучу, шучу, Тони, прекрати взвиваться при каждом моем слове… Я не по твою задницу пришел, клянусь. Хотя, честно скажу, твое явление в клубе меня совершенно зачаровало, никогда не видел парня с такими глазами. Но так случилось, что нужен мне ты для другого. Так что тебе снится?

Что я теряю, подумал Спасский. Он уже совсем измучился от своего состояния на грани реальности и бреда, к тому же Эмиль был почти ему незнаком – можно было воспользоваться эффектом попутчика.

В пустой квартире висела солнечная тишина, и сама квартира из-за этой сияющей пустоты казалась в два, в три раза больше своего настоящего размера, точно и не квартира вовсе, а холст с нарисованным интерьером, закрывавший проход куда-то вдаль и внутрь, как рисунок очага в сказке о Пиноккио. Виски разливал тепло в груди и животе, слегка кружил голову, а Эмиль смотрел, и смотрел, и смотрел, выжидающе, точно знал все наперед, необычный, незнакомый, яркий, распространявший вокруг ауру опасности и пряного вкуса жизни, незнакомого Антону... И Спасский решился.