Да и потом, Антону за само это желание немедленно найти, немедленно поговорить, удостовериться – что это именно он, он, Эмиль! – было нестерпимо стыдно. Чем вообще объяснялось это загадочное влечение непонятного толка?

Он нервно ходил по квартире и пытался компенсировать хаос в голове упорядоченными движениями: засунул тарелки и кружки в посудомоечную машину, вытряхнул окурки из пепельниц, расставленных по всей квартире, вручную протер бокалы и подвесил их над мойкой головами вниз, словно бы приговорил. Вылил выдохшееся вино, выбросил бутылки, следом выкинул целую пачку ненужных бумаг, вскрыл, наконец-то, конверты с давно пришедшими квартирными и телефонными счетами, оплатил их через интернет-банк в айфоне… Подумал, что раньше бы эта операция потребовала похода на почту, размышлений по дороге, любования старинными домами и неспешно несущими свои воды каналами – а сейчас технологии этого лишили, все делалось слишком, слишком быстро и нисколько не отвлекало от кипящего в мозгу варева.

Само лето стремительно текло мимо зеленоватой водой – туда, к желтым осенним берегам; все чаще случались грозы, жара истекала кровью, а он почти не видел этого, не замечал. Да даже Софья. Разве он видел ее по-настоящему? Хотя Антон был внимательным мужем – всегда отмечал новое платье, макияж, прическу, всегда искренне восхищался – и вправду, летом София становилась еще эффектнее: она со знанием дела загорала, и тело ее покрывалось загаром нежного оттенка, без намека на куриные тушки гриль, красила губы новомодной золотой помадой, виртуозно подводила глаза, меняла туфли и украшения по пять раз на дню… Но что скрывалось за этими прекрасными глазами, такими ясными, такими веселыми? Что таилось за легкостью движений и улыбок? Почему ему так часто казалось, что она выпивает его до дна – берет от него каждый день по кусочку, по кровинке, по капле, по искре?

Их брак, в общем-то, всегда считался мезальянсом. Антону досталась самая красивая женщина в арт-Петербурге, бывшая глубокая провинциалочка без гроша за душой, а самой красивой женщине достался перспективный молодой муж, коренной петербуржец с раскидистым и даже где-то аристократическим семейным древом, наследственной интеллигентностью и огромной многокомнатной квартирой на четвертом этаже почти музейного дома, исторической достопримечательности, на которую иногда приходили поглазеть туристы. Водила изредка экскурсии сюда и сама Софья, конечно, не говоря о том, что это чудо, кроме всего прочего, еще и адрес ее проживания – но втайне этим гордясь. Любовь к собственному жилищу, пожалуй, дополнительно их объединяла – ярко-рыжий дом Шведской Евангелической церкви авторства Лидваля на Малой Конюшенной улице казался слишком идеальным, чтобы быть жилым, но, тем не менее, этого удостоились некоторые счастливчики. Сам Спасский мог часами бродить вокруг него, не смея привыкнуть, хотя здесь вырос сам и выросли его родители, а когда-то тут держала доходные квартиры его прабабушка, та, говорят, еще Салтычиха по характеру… Словом, это был классический пример исторического трофея. Но он все не мог насмотреться на эти рыжие, почти оранжевые стены, на высокие прямоугольные окна, на слегка выступающие, завершенные криволинейным карнизом ризалиты на обоих флангах фасада, на трехгранные эркеры в центре боковых крыльев, на длинные белые балконы, увитые цветами, на желтую глазурованную плитку отделки…

Софье повезло вдвойне: как только новоиспеченные молодожены поселились в квартире на Малой Конюшенной 3, родители Спасского быстро ретировались в дом под Петербургом – раньше он служил дачей, хотя и очень просторной, но старшие Спасские устроили грандиозную переделку и моментально превратили его в почти что барскую усадьбу. Теперь в самом Петербурге они появлялись не так уж часто, жизни Антона и Софью не учили, ждали, конечно, внуков, но укорами пока не терзали, веря, что все еще впереди. Сама Соня о детях, похоже, сильно не задумывалась, а что касается ее родителей – тема эта была наглухо закрыта, Антон ничего о родственниках жены не знал и не спрашивал, у них сразу был такой уговор, когда они только решили пожениться.

Таким образом, Соня вытянула из этого брака все козыри, какие только возможно, и сейчас, видимо, пыталась прибавить к их впечатлявшему вееру еще один, уже из другой колоды: харизматичного любовника с сильным и авантюрным характером, большими деньгами и блестящими связями. Для таких женщин, как Соня, любовник был просто необходимым пазлом в конструкции удачного брака, поэтому собственно за брак Спасский не беспокоился. У Софьи обнаружилась действительно французская натура – она была женщиной стильной, циничной, жизнелюбивой и целеустремленной, продвинутой и прагматичной. Антон был уверен, что и без него она сумела бы закрепиться в Петербурге, став, например, арт-фанаткой нового формата при каком-нибудь успешном художнике, хорошо оплачиваемой нежной музой. И кто бы мог винить ее в этом? Таких женщин еще надо было суметь себе позволить. Но Антон сумел благодаря своей семье – и теперь ему не грозило ее потерять, пока ей не изменит здравый смысл. Так за что же он тогда беспокоился?

Раздирали ли его страсти потому, что он наверняка делит ее тело с другим мужчиной? Но он не был в этом уверен, а Софья действовала во всем точно так же, как и раньше – не изменилось ровным счетом ничего. Она по-прежнему вела светский образ жизни, где-то была рассеяна, где-то – вцеплялась в возможность, словно акула в добычу, мелькала там и сям, приходила и уходила беспорядочно и спонтанно, и они по-прежнему часто занимались любовью. Впрочем, Антон подозревал, что для Сони секс был регулярной поддерживающей форму процедурой, вроде аэробики или массажей, позволял излучать определенную ауру, что пригождалось ей и в делах.

Его больше волновали сны, чем реальная жизнь. Он нечасто общался с Соней, редко бывал у родителей, плохо помнил, как выглядит их «усадьба», да и друзей своих видел в последнее время мало, все больше с ним рядом находились коллеги, или полезные знакомые, или персонажи статей и репортажей. Людей вокруг всегда было море, но близких – ни одного.

Подумав так, Спасский понял, что по какой-то причине не хочет видеть жену. Зато нелишне было бы повидать родителей, тем более что начался отпуск, а сезон просто обязывал побывать в дачном раю: так и манили все эти завтраки на веранде, запахи нагретого душистого дерева, гамаки и качели в саду, обеды за круглым столом с обязательным букетом полевых цветов, походы за грибами и рыбалка, закипающий расписной самовар, заросли чубушника и сирени… Типичная русская пастораль, не потерявшая своей прелести за несколько веков. Он представил себе будни на даче: загорать, купаться, гонять чаи и жечь костры, сидеть с книжкой где-нибудь на скамейке, в тенистом уголке с папоротниками…

Он представлял все это старательно, вызывая в памяти каждую деталь, призывая на помощь все свое живое воображение, но виделось ему другое, чему он с трудом мог дать название: огромные, залитые солнцем шелковые газоны, простиравшиеся на бесконечно много шагов вокруг, ровные полосы подстриженных кубами кустарников, а в конце этой изумрудной равнины, как упавшая тень от летящей хищной птицы, как игрушка из марципана – барочный замок с венчавшим его круглым куполом и перед ним огромный фонтан с гигантскими фигурами языческих божеств, изрыгавшими водяные брызги. Спасский даже не знал, существует ли что-то подобное на белом свете. Но он знал, что этот замок также снился ему однажды, и совершенно точно где-то в его таинственных внутренностях он видел белых льва и единорога, державших перекрещенными красные мечи. Ногами и лапами они опирались на три латинских слова: «Sola Vitrum Invicta».