Его больше интересовала собственная работа – в этом месяце редакция в поте лица трудилась над толстым номером, посвященном Фрейду. Офис был заклеен фотографиями австрийского доктора, а остряки-дизайнеры притащили в свое бюро кожаную кушетку, где теперь постоянно кто-то возлежал и, имитируя психоаналитические сеансы, разражался душевными излияниями. Арт-директор на время продумывания дизайна фрейдистского номера перешел с сигарет на сигары и ходил по музеям эротического искусства за счет фирмы, оправдываясь служебными нуждами.

– Следуя логике событий, – вдумчиво изрек главный редактор, как-то в разгар рабочего дня пройдясь по редакции, – скоро мы всем коллективом отправимся в массажный салон определенного толка…

Однако у самого шефа на двери висела бумажка с цитатой: «Мой дорогой Юнг, обещайте мне, что вы никогда не откажетесь от сексуальной теории. Это превыше всего. Понимаете, мы должны сделать из нее догму, неприступный бастион».

Впрочем, шеф, как редактор мужского журнала, вполне мог себе это позволить. Сам он пил кофе, читал детективы в ярких мягких обложках на английском языке, закинув ноги на стол, и, казалось, ни о чем не беспокоился.

Антон попросил тему «Сны в толковании Фрейда и Юнга» – он иногда выступал в роли автора. Ему хотелось найти какие-то доводы в пользу столь трепетного своего отношения к собственным снам, но, прочитав пару статей из составленного списка, он только еще больше запутался. Его весьма удивило то, что именно вопрос сновидений проделал еще одну огромную пробоину в непростых отношениях Фрейда и Юнга. Они крупно поссорились, потому что учитель не желал говорить ученику правды о собственных снах. Впрочем, Фрейд даже падал в обморок, разговаривая с Юнгом, болезненных блоков в их общении оказалось предостаточно.

Разбирая тему снов, Спасский внезапно наткнулся в Сети на знаменитый рассказ «Сон Колриджа» Борхеса, где тот рассказывал одну весьма запутанную историю. Английскому поэту Колриджу в один из летних дней 1797 года приснился лирический фрагмент «Кубла-хан». Сон одолел его во время чтения энциклопедиста Пэрчеса, который рассказывал о сооружении дворца императора Кубла-хана, славу которому на Западе создал Марко Поло. Во сне Колриджа случайно прочитанный текст стал разрастаться; проснувшись, он подумал, что сочинил – или воспринял – поэму примерно в триста строк. Он помнил их с поразительной четкостью и сумел записать этот фрагмент, который остался в его сочинениях. Поэт видел этот сон в 1797 году, а сообщение о нем опубликовал в 1816 году. Еще через 20 лет в Париже появился во фрагментах первый на Западе перевод «Краткого изложения историй» Рашида-ад-Дина, относящегося к XIV веку. На одной из страниц там было написано: «К востоку от Ксамду Кубла-хан воздвиг дворец по плану, который им был увиден во сне и сохранен в памяти». Монгольский император в XIII веке видит во сне дворец и затем строит его согласно своему видению; в XVIII веке английский поэт, который не мог знать, что это сооружение порождено сном, видит во сне поэму об этом дворце, совсем недавно разрушенном. Размышляя об этом совпадении, Борхес задается вопросом: «Мог ли Колридж прочитать текст, неизвестный ученым, еще до 1816 года?» И здесь же Борхес говорит, что для него более привлекательны гипотезы, выходящие за пределы рационального. Почему бы не предположить, что сразу после разрушения дворца душа императора проникла в душу Колриджа, чтобы тот восстановил дворец в словах – более прочных, чем мрамор и металл. Первый сон приобщил к реальности дворец; второй, имевший место через 500 лет, – поэму, внушенную дворцом. За сходством снов просматривался некий план; огромный промежуток времени говорит о сверхчеловеческом характере исполнителя этого плана. «Если эта схема верна, – писал Борхес, – то в какую-то ночь, от которой нас отдаляют века, некоему читателю «Кубла-хана» привидится во сне статуя или музыка. И человек этот не будет знать о снах двух некогда живших людей, и, быть может, этому ряду снов не будет конца, а ключ к ним окажется в последнем из них...»

Спасский был настолько впечатлен рассказом и статьями, что засиделся за столом допоздна, не заметив, как яркий день за окном поблек, постепенно сменившись светлыми лиловыми сумерками. Очнулся он только тогда, когда трубка разразилась раздраженными трелями. Софья уже ждала его в клубе, на китайской вечеринке, возбужденно звенела голосом, и Антон, чуть поморщившись от неожиданного выпадения в реальность, вызвал такси.

***

Клуб запомнился ему низкими потолками, резной мебелью, крашеной в зеленые и ярко-красные цвета, драпировками из гладкого пестрого атласа и ужасной духотой, происходившей от табачного дыма, неисправной работы кондиционеров и огромного скопления людей.

В особо тесном кольце расфуфыренных тусовщиков всех возрастов восседала дама в лисьих (как показалось Антону, сильно траченных молью) мехах и бархатной маске лисицы, закрывавшей все лицо. Судя по рукам с многочисленными кольцами, она была уже очень немолода. «Ведьма» раздавала какие-то пакетики с порошками и вместе с ними бокалы чего-то зеленого… Зеленая жидкость очень походила на абсент, но, скорее всего, это была какая-нибудь подделка, нацеленная на наивных псевдоэстетов, такая же фальшивая, как и «китаянка». Тем временем «китаянка» вульгарно раскинулась среди разноцветных вееров, которыми по очереди обмахивалась. В зубах она держала длиннейший перламутровый мундштук.

– Мужчина, возьмите моего порошка долголетия! Лунный заяц толчет его в агатовой ступе нефритовым пестиком под Деревом жизни – волшебной кассией, и лунными ночами видно, как он усердно молотит своими маленькими лапками, – нараспев проговорила она.

Голос у нее был как надтреснутый хрусталь.

– Порошок долголетия? – хмыкнул Спасский.

– О, не только, не только долголетия, – хрусталь превратился в шипение и шорох, какой издают змеи в траве. – Порошок Лунного зайца еще исполняет желания, но желания, которые глубже самых глубоких кладов скрыты в нас… То, что мы не осознаем до конца или просто боимся осознать.

Рука в почерневших кольцах протягивала ему белый пакетик и чуть дрожала. «Уж не кокс ли», – мельком подумал Антон, но тут же отогнал эту мысль. Скорее все это – просто аттракцион.

– О нет, это не наркотик, – колюче рассмеялась «ведьма-лисица». – Просто порошок тайных, совсем тайных желаний. У всех ведь они есть, не правда ли?

Спасский машинально зажал в руке пакетик и так же машинально взял поданную ему рюмку «абсента». «Китаянка» между тем, подавшись к нему, переходя от шипения к переливам, декламировала стихи:

– Какая сила скрыта у Луны,

чтоб умерев, на свет рождаться снова?

На полном диске спутника ночного

нам очертанья заячьи видны.

Луне есть польза от его хлопот?

Но в лунном чреве заяц как живет?

Антон попятился – темные глаза нехорошо сверкали сквозь прорези маски. Еще не хватало было быть отравленным на очередной глупой тусовке ужасно душным летним вечером. Однако, видимо, аура этого места делала свое черное дело: силясь удержаться от безрассудства и обзывая себя последним идиотом, Спасский высыпал в рот пакетик и прислушался к ощущениям – на вкус обычный сахарозаменитель. Антон вздохнул и приложился к «абсенту». «Сейчас я увижу хоровод из лунных зайцев и зеленых фей, – подумал он. – Или сдохну посреди этой гламурной толпы».