– Но все же решать, жить человеку или нет, по итогу партии… Очень нелепая смерть.

– Вчера неподалеку от этой чайной на девушку-пешехода, туристку из Америки, упал дорожный знак. Она просто стояла на переходе. Знак разнес ей череп. Гораздо более нелепая смерть, не так ли?

– Может быть, – усомнился журналист.

– Что ты знаешь о го? – фамильярно поинтересовался старик.

– В нем шестьдесят четыре белых и столько же черных камней, – улыбнулся Том.

– Похвально. Но ты удивишься, когда узнаешь, что в старину решали военные споры, играя в го и мачанг, и победитель часто после игры убивал соперника. А иногда люди играли с богами и злыми духами, и тоже не на мешок риса. Быть может, тебе тоже захочется поиграть?

– Да, но… – растерялся Том. – С кем я буду играть? Кто меня будет учить?..

– Я, – кивнул китаец, напомнив Тому старинных китайских фарфоровых болванчиков.

Жуткие были эти болванчики, если честно.

Да и Бон как-то подозрительно незаметно исчез.

***

Пашка просил привезти «что-нибудь действительно аутентичное, а не эти кошмарные фигурки драконов из золоченого пластика, таких и на Арбате навалом».

Имс вспомнил и хмыкнул.

Пашке было трудно угодить, звания «аутентичного» в его понимании удостаивались очень немногие вещи. Пожалуй, какой-нибудь древний самурайский меч, знавший руку самого Мурамаса, и подошел бы на эту роль…

Имс сейчас находился не в Японии, а в Китае, зато на территории древнего монастыря. Правда, монастырь был так яростно в свое время разрекламирован, что туристы вытоптали вокруг него целые пустыри, точно глупые овцы, непрерывно бродившие по уже изрядно пожухлому пастбищу. Так что без золоченого пластика не обошлось, пусть это были и не драконы.

Поехал Имс в Китай по приглашению бывшего одноклассника. Иван Грозный, чье имя, конечно же, служило неистощимым поводом для веселья в школе, некоторое время назад открыл интернет-магазин элитного китайского чая, и чай этот искал лично, не гнушаясь проводить две трети года в затяжных поездках по азиатской земле. Месяцами он пропадал в самых глухих провинциях Китая, ездил по забытым богом деревням и городкам, искал чайные жемчужины. В высокогорных деревнях плантаторы не только никогда не видели европейцев, но и на привычном-то китайском языке не говорили. Однако, как говорил Иван, «если фермер делает хороший чай, договориться удается непременно».

Грозный поил Имса редчайшими сортами и красочно описывал клиентов. «На прошлой неделе ушла посылка в одну церковь в Москву, потом в дублинский офис Google, а еще раньше я собирал заказ для магаданских зэков…» – вальяжно рассказывал он и сдувал со лба пряди отросших волос, которые шевелил легкий бриз.

С Имсом они не виделись несколько десятков лет, хотя изредка переписывались. Это не помешало им выпить за три дня не меньше двадцати литров чая и почти столько же хитрого китайского самогона, а потом Имс отправился в Лабранг.

Много о нем слышал – и раз уж оказался в Китае, то решил не упускать шанса.

Строения монастыря напоминали кучей высыпанные на пепельный дождевой шелк детские игрушки, чуть побледневшие от возраста: холодно-красные, желтые и шоколадные, увенчанные бледно-золотыми, розовыми и серыми загнутыми крышами, а вообще это оказался целый город под сенью невысоких круглых гор.

Позже Имс прочел в туристическом буклете, что «монастырь Лабранг включает в себя восемнадцать крупных молельных залов, среди которых особо выделяется семиэтажный зал Шакъямуни, две крупные ступы, а также приблизительно пятьсот небольших капелл и монашеских келий», а в первые мгновения застыл в ошеломлении.

А потом ему довелось оценить длину паломнической тропы и то обстоятельство, что во время ее прохождения паломник был обязан раскрутить каждую молитвенную мельницу из тысячи ста семидесяти четырех, стоявших по периметру тропы. Расписные красные мельницы выглядели живописно, но оказались тяжелыми штуковинами, и уже после первого десятка раз раскручивать их наверняка становилось пыткой. Никогда Имс не понимал религиозного фанатизма.

Если честно, Имса не сильно интересовали молельные мельницы. Он как был, так и остался атеистом, получив иммунитет к любым религиям от родителей, убежденных коммунистов. Вместе с именем-аббревиатурой, в которую вошли Идейность, Мир, Социализм.

Впрочем, по имени Имса мало кто знал. В старших его уже прозвали Кошаком за свойство бесшумно двигаться, неожиданно появляться и за двойственный характер – Имс тогда много улыбался, скаля крепкие белые и чуть кривые с правой стороны зубы, но дрался еще больше. Позднее кличка кочевала за ним по пятам, постепенно меняя окраску – в Академии внешней разведки она уже имела тонкий опасный привкус: Кошак умел быть очень незаметным, но очень эффективным.

Так вот, в Академии – или в Школе, как было принято говорить – их, в том числе, обучали восточным единоборствам. Поэтому Имса сильнее всего интересовало, какие боевые тайны скрывают тибетские монахи. Тут просто обязаны были храниться секреты, и очень ценные. К сожалению, доступа к ним у Имса никакого не имелось, как и у любого праздного туриста в панаме, глазеющего на молельные мельницы.

Хотя теперь секреты ближнего боя монахов ему не должны были пригодиться. Имс лет десять назад как сумел покинуть службу в звании майора и полностью оправдал свою кличку: приземлился на все четыре лапы, сумел выйти живым и даже сохранил хорошие связи. Наслаждаться выращиванием спаржи на даче он не стал, а начал консультировать крупные корпорации по вопросам безопасности. Даже лекции принялся читать, и в консультативный совет при директоре ФСБ, куда входили руководители частных охранных компаний, его одно время настойчиво приглашали, но Имс не пошел. Кошак – он есть и кошак. Гуляет сам по себе.

Правда, в последние годы его то и дело покалывала мысль, что он, пожалуй, при такой профессии стал заплывать жирком. Жизнь была сытая, многие навыки утрачивались, и Имс думал, что вечно настороженный и молниеносный Кошак уже превратился в толстого флегматичного, хотя и хитрого кота, прикормленного при огромной кухне. Кот, конечно, хорошей сдачи дать еще мог, но знаменитых реакций уже не демонстрировал.

Основание для перемен имелось веское: после отставки на Имса неожиданно свалился сын. Мимолетный роман обернулся наличием гиперактивного ребенка, которого мать, решив выйти замуж к тридцати годам, передала Имсу как запоздавшую на семь лет бандероль. В самом Имсе она разочаровалась еще тогда, когда многообещающий жених исчез на просторах Ближнего Востока.

Вернее, Тамара про Ближний Восток, конечно, ничего не знала, не знала и причин, по которым Имс тогда растворился в воздухе, – и все поняла по-своему. Сын каждодневно напоминал ей об этом разочаровании. Как только Имс снова появился в ее жизни, Тамара безумно обрадовалась.

Правда, не так, как предполагал Имс.

Тамара была рада избавиться от общего ребенка. Любовь юности прошла безвозвратно, наметилась новая партия, а тут еще неожиданно заблистала возможность вступить в эту партию свободной от старых промахов.

Так Имс внезапно стал отцом. И оставался им уже в течение восьми лет.

Пашка вырос в смышленого язвительного подростка, по-прежнему гиперактивного и слегка неуклюжего. От матери он получил невротический характер и янтарно-карие глаза с длинными темными ресницами. У самого Имса были серые глаза, а ресницы бледно-русые, да и вообще, если честно, не очень они с Пашкой были похожи. Однако ни разу это обстоятельство не омрачило их отношений.

Имс был просто счастлив. И все.

Пашка был чертовски плох в спорте, зато с блеском играл в школьном театре, бредил гаджетами и уже проявлял способности отличного хакера, чему Имс не только не препятствовал, но даже иногда преступно способствовал. В подростковом возрасте, размышлял Имс, он сам в чем-то соображал гораздо хуже, а уж дураком себя точно никогда не считал.

И, может быть, даже хорошо сложилось, что жены и матери в их жизни не присутствовало. Они никогда, ни словом, не упоминали о Тамаре.