– Я просто всегда знал, что это не все. Вот это, – он обвел рукой гостиную и то, что скрывалось за окнами с белыми занавесями. – Знал, понимаешь?

Хилл повел плечами, потом едва заметно кивнул. Выглядел он насупленным, но, как ни странно, злость его куда-то улетучилась.

– И да, я мечтал быть крутым, – помолчав, признался Том. – Всегда мечтал быть чуть выше, над остальными. А что получалось? Нет, ничего не получалось, я всегда тек, как вода, как молоко, огибал углы. А мне хотелось быть скалой, каменным столбом! Таким парням, как ты, этого не понять – вы же круты по определению: открываете дверь ногой, чуть что – двинул в зубы, девчонки без ума от тебя с тех пор, как ты сел на трехколесный велосипед… А потом и вовсе – черная кожанка, полицейский значок, детектив, убийства, интриги, расследования, рельефный пресс… Ты весь как киношный штамп, Тайлер. А потом оказывается, что, в довершение ко всему, ты еще и оборотень, к тому же, я ни секунды не сомневаюсь, какой-нибудь грозный альфа. Нет, тебе не понять…

– Ну, теперь ты можешь быть счастлив, – усмехнулся Тайлер. – Теперь я служу тебе. И пытаюсь спасти свою задницу. Хотя мне это вовсе не в кайф.

– Ты голоден?

Брови Хилла взлетели, как крылья ласточки.

– Ты ворвался в мой дом на рассвете, и я не успел позавтракать, – спокойно пояснил Том. – Держу пари, ты тоже. Пойдем, я налью тебе кофе. В конце концов, это становится традицией.

Хилл хмыкнул, но последовал за ним на кухню, снял неизменную кожаную куртку, оставшись в одной белой майке, повесил на спинку стула и сам устроился на этом стуле, неудобном, высоком, под стать модной барной стойке, заменявшей Тому обычный стол. Кофе они пили в молчании, потом жевали наспех сделанные сэндвичи с ветчиной и жухлым салатом. В кухне было холодно, но Том по-прежнему чувствовал себя расслабленным, как будто лежал где-то на белом шелковистом пляже под утренним солнцем. Однако он весь горел нетерпением узнать еще кое-что.

– Тебя послали охранять мою жизнь – как жизнь обычного человека, Тома Коллинза, или же помешать мне утратить человеческую натуру? Так полагаю, лицензия на мое убийство у тебя имеется?

Тайлер не торопясь дожевал сэндвич и тщательно вытер пальцы бумажной салфеткой.

– Подумай головой, – сказал он.

Том почувствовал, что начинает заводиться. Этот пес вел себя крайне снисходительно, и это постепенно вызывало бешенство.

– Мне просто интересно, – протянул он. – Сколько ты можешь стерпеть от меня, прежде чем реально причинишь мне вред?

И не успел Тайлер ответить, как Том с поразившей его самого скоростью метнулся через стол, схватил широкий кухонный нож для резки хлеба и полоснул оборотня по предплечью, буквально вспорол ему руку от плеча до локтя, с жадностью глядя, как расходится смуглая глянцевитая кожа, как начинает хлестать алая кровь. Он смотрел, смотрел и не мог оторваться, и не двинулся с места, так и продолжал сжимать в руке нож, когда услышал громовой рык прямо над ухом, и его рывком обхватили за горло со спины. Одна ладонь лежала поперек шеи, другая сжимала под подбородком, норовя свернуть голову, как цыпленку, и капли густой крови падали Тому прямо на лицо – горячие, соленые, и те, что попадали на губы, он слизывал и еще облизывался, улыбаясь и дрожа от возбуждения.

– Ты совсем больной, – прошипел Хилл, – ты знаешь? Ты псих! Тебе уже ничто не поможет!

Том улыбался, как безумный, и как только пальцы Тайлера оказались в досягаемости, впился в них зубами. Тот швырнул его с размаху на пол, так что Том саданулся плечом о ножку стула, и тот упал на него сверху.

Потом Коллинз лежал на полу и смеялся, глядя, как оборотень, шипя, смывает из-под крана кровь с быстро, прямо на глазах, затягивающейся раны. Скоро от нее остался только уродливый шрам, а потом и он исчез, словно поглощенный здоровой кожей.

– Так и знал, – сипло резюмировал Том, отсмеявшись. – Регенерация, сказки не врут…

Хилл подошел, внимательно осмотрел его с ног до головы, точно какое-то диковинное животное, и внезапно с размаху пнул по ребрам. Рассчитал удар, сволочь, пнул со вкусом. Ботинки у него были крепкие, тяжелые, не какие-нибудь там щегольские туфли, и Том согнулся от боли, но почти сразу же снова всхлипнул от истерического смеха.

– И все же горло ты мне не порвал, – заметил он, задыхаясь.

– Моя задача – делать добро из зла, ведь больше его не из чего делать, – огрызнулся Хилл.

Том, кряхтя, встал с пола, поднял перевернутый стул и примостился на него, как попугай на жердочку. Тело болело в нескольких местах сразу, но схватка только сильнее его распалила, и если Хилл намеревался такими методами выбить из него дурь, то сильно ошибался.

– Кто он, Друид? – спросил Том. – Он сказал – я его знаю, мы все его знаем, но звук его имени будет камнем, от которого во всех вселенных пойдут круги… Давно ты его знаешь? Что он сказал тебе обо мне?

– Не сотрясай воздух, – отозвался Хилл. – Если хоть раз выплывешь из своих мечт о темных эльфах, все станет очевидно. Черт, после того, как ты только что распорол мне руку, ты всерьез думаешь, что я стану исповедоваться?

– Но имен известных друидических магов, которые сохранила история, десятки, – сказал Том.

– Разве? – язвительно спросил Хилл, выгибая бровь. – Коллинз, помни, чем больше цель, тем легче в нее попасть. Какое имя знает даже ребенок? Какая легенда до сих пор живее всех живых, хотя все другие давно забыты? Разве ты бы не мечтал о друге, который в трудную минуту достанет для твоей битвы эльфийский меч? А ведь тебе повезло именно так, глупец.

Том пораженно воззрился на него, открыл, а потом закрыл рот, как рыба. Действительно, глупец.

– Нет, – бессильно сказал он.

– Да, – кивнул Тайлер.

И тут Том почувствовал, как какое-то глубокое, сокрушительное чувство переполняет его, жуткое по накалу, – его как будто укололи иглой в самое сердце.

Он видел бесконечный могучий лес, и змеящиеся корни под ногами, и какое-то мерцание в глубине чащи, и убегающие в темные пещеры тропинки, и белые цветы, сияющие в ночи, и пляшущих светлячков, и над всем этим парила магия: как нечто легкое и тяжелое одновременно, как нечто, готовое лопнуть и разорваться в любой момент – и превратить реальность в ад или рай. Она была как некое темное, грозовое обещание, и Том уже знал, чья эта магия, он знал ее давным-давно, она даже вкус имела особый – как будто бы на язык положили медную монету, вкус кисловатый, металлический.

«Мерлин», – сказал кто-то внутри него, и этот внутренний голос, он в этот раз не был ленивым или снисходительным, в нем было и узнавание, и восхищение, и ненависть, и какая-то горькая радость, будто от встречи не то с другом, не то с врагом после долгой разлуки. Такие многомерные, переливчатые чувства были неведомы Тому Коллинзу, но теперь он был Томом Коллинзом только наполовину.

И на мгновение он испытал острую тоску по тому времени, когда был только самонадеянным журналистом. Оно показалось ему таким же умиротворяющим, как картинки в некоторых детских сказках: сказочные домики, приветливо освещенные окна, розы под окном, тропинка, убегающая в ржаное поле. Раньше ему казалось – окажись он внутри такой сказки, он мир найдет в разгар любой войны, но, похоже, он и здесь ошибался. Как всегда и во всем.

Но предвкушение, которое бурлило в нем, те сотни чувств, которые проснулись в нем, – все это оказалось сильнее, намного сильнее. Этот укол грусти был сродни гудку отъезжающего поезда, который уже нельзя остановить.

– Зачем ты пришел, Тайлер? Только чтобы прочитать мне нотацию? Нет же. Так ответь честно.

Тайлер взял чашку, поставил ее под краник кофе-машины и нажал на кнопку, наливая себе еще одну порцию кофе. Как будто и не дрались они только что посреди кухни, урча и разбрызгивая кровь. Только красивое его лицо, кажется, еще больше осунулось.

– Не сегодня, так завтра, ты пойдешь на ту сторону.

– Откуда ты знаешь?

Хилл проигнорировал его вопрос.