Условия, которые предлагал Корвус, выглядели чудовищными, но битвы, продолжавшиеся десятками лет, так истощили Сид, что ему грозила глобальная катастрофа. Корвус мог зайти еще дальше и разрушить менгиры до основания – все без исключения. Он мог просто сравнять Сид с землей, но вместо этого он захотел сыграть в нун. По неведомым Лугу причинам.

И Луг сыграл с ним.

И проиграл.

Переполненный горечью, он обратился к своим главным союзникам – друидам, но друиды ужаснулись. Они посчитали, что он мог бы попросить о помощи раньше, что он потерял свой шанс, что сотворил невозможное, совершил непростительную ошибку. Они боялись, что фоморы пойдут через ослабевший Эмайн Эблах войной на Землю и приняли решение запечатать все врата в страну сидов, а чтобы граница не была тонкой и зыбкой, поставить между мирами стену из магии, Стену, через которую никто не проникнет. И, как бы ни были поражены этим решением сиды, как бы ни были расстроены им сами друиды, оно было исполнено.

И все же Луг сумел уговорить друидов дать шанс расе туатов. Никто не знал, выживут ли они теперь, после того, как Корвус лишил их мир магии, никто не знал, не последует ли вскоре очередная серия войн, и туатские маги убедили друидов в том, что часть их крови должна остаться на Земле и возродиться, когда придет время, когда магия, спящая в этой крови, вновь забурлит и проснется. Никто не знал, когда наступит заветный час, это могло случиться через десять лет, через сто, через тысячу – магию сумело бы активировать множество явлений, на человеческий взгляд незаметных.

Мерлин и несколько других жрецов скрепили контракт своей кровью, и десятки магов в одну короткую летнюю ночь побывали в объятьях земных женщин, оставив в их лонах свое огненное семя, которому суждено было прорасти значительно позже, никто не мог подумать даже, что настолько позже – через три тысячи лет.

Возрождение крови было не единственным пунктом соглашения. Собственно, главным условием контракта стал все тот же нун. Как только магия в людской крови возрождалась, потомкам самых высших магов потомки друидов должны были принести нун. И маг начинал играть, так как было условлено, что каждый выигрыш открывает один из запечатанных порталов, постепенно ломая Стену. Друиды, так сильно в свое время любившие и почитавшие сидов, не могли представить полного и окончательного разрыва с ними и закрывали врата лишь на время. Многие из них плакали, когда порталы были запечатаны Мерлином. Некоторые из них надеялись, что доживут до тех времен, когда граница между мирами снова станет свободной. Они жаждали вновь увидеть волшебные города Эмайн Эблах.

Но Мерлин – Мерлин не верил ничему и никому. Возможно, он узрел страх, который внушал туатским магам, или же их черную зависть, и ожидал удара в спину. А потом решил не ждать и нанес его сам. За спиной туатов и друидов он заключил точно такой же контракт с фоморами. Корвус еще раз доказал, что умен – он сумел тайно встретиться с Мерлином и рассказать ему, что туаты давно лелеют захватнические планы относительно земного мира. Что союз друидов и туатов рано или поздно обернется против людей. Что не стоит верить красоте и чарам. Что всякая дружба с Эмайн Эблах призрачна, как сама эта страна. И что Мерлин заключенным контрактом дал туатам прекрасную возможность осуществить свои замыслы – ведь, вероятнее всего, говорил Корвус, магия крови проснется тогда, когда Сид там, за Стеной, полностью восстановит свою силу. А поэтому, сказал Корвус, раз уж соглашение нельзя повернуть вспять, нужно создать равновесного противника возрожденной Стране чудес. Так Корвус выпросил для себя точно такой же договор – посеять семя фоморов на Земле, в таком же количестве, с условием, что возродится их кровь точно в тот же час, что и кровь сидов, привязанная заклятьем.

Мерлин заключил этот контакт тайно от остального друидического круга, но сила его была так велика, так сильна была его собственная кровь, скрепившая соглашение, что других жрецов и не потребовалось. Тем более что через три тысячи лет все те друиды, которых знали туаты, сиды и фоморы, давно умерли, а вот Мерлин – остался.

Был ли он бессмертным по своей сути, или его наказали за предательство высшие силы, оставив скитаться и ждать, когда исполнится то, что он сотворил, или же такую долгую жизнь дал ему специальный ритуал, ибо Мерлин считал себя ответственным за будущее и хотел участвовать в нем лично, – Луг не знал. Это уже не имело значения. Но, в конце концов, именно Мерлин принес нун и первому проснувшемуся на Земле туату, и первому проснувшемуся фомору.

В каком-то смысле король фэйри считал это даже справедливым. В чем-то возвращение Мерлина наряду с возвращением Корвуса и Луга было прекрасно, как сложный узор реальности.

Хотел ли Луг убить Корвуса? Хотел ли Луг убить Мерлина? Хотел ли он, чтобы рухнули врата, а потом и вправду распространить свою власть и на земной мир тоже? Хотел ли он снова сразиться с Корвусом, неважно, на поле боя или на игровом поле нун, и взять реванш? Рассказал ли Луг правду? Происходили ли все эти события на самом деле или были очередным обманом Эмайн Эблах?

«О, мой дорогой Гвидион… – все так же ласково улыбнулся Луг, и Том увидел ямочки на его нежных веснушчатых щеках, и глаза его засияли, как две лазурные звезды, в них словно бы опрокинулось и заблистало вечернее небо. – Тебе не надо знать ответы на эти вопросы. Тебе надо знать ответ только на один вопрос: со мной ли ты? Любишь ли ты меня так же, как я люблю тебя?»

***

Снились ему деревья в тумане, и было ему хорошо, будто под пуховым одеялом в холодную ночь, но постепенно сквозь сон начали проникать какие-то металлические постукивания, шипение, мягкий шум и точно бы чья-то болтовня на заднем плане.

Том поморщился, вспомнив тех надоедливых и ужасно пискливых синих существ, которых смертные называли пикси, попытался перевернуться на другой бок… и поезд с шипением рассерженной кошки влетел на очередную станцию.

А на следующей станции Том, с безобразной грубостью выкинутый в реальность, едва успел соскочить на перрон, как алый состав умчался, оставив растерянного пассажира стоять столбом посреди все того же мрачного шахматного кафеля.

Ни Роуз, ни Хейла по-прежнему не наблюдалось, но Коллинза это мало волновало. Расставшись с Лугом, он словно бы оставил в груди открытую рану – и теперь чувствовал себя беззащитным и обнаженным, слабым, отвратительно влюбленным в каком-то совершенно неведомом, нечеловеческом, бесплотном смысле.

Возможно, поэтому, с каким-то непонятным злорадством думал он, пока эскалатор неторопливо вез его наверх, никто и никогда в жизни не мог дотронуться до его сердца. Оно хранило место для Страны чудес.

Он не беспокоился теперь, как в следующий раз попадет туда. Он теперь знал запах этой земли – терпкий, манящий, единственный – и знал то жаркое золотое сияние, которое окружало ее и оставляло блестящий теплый, хотя и быстро гаснущий след везде, где она просвечивала сквозь реальность.

И хотя теперь ему было хорошо известно, что Страна сидов вовсе не такая, как поется в милых детских песенках, и что там нет невинных млечных дорог и жемчужных полей, он также знал, что принадлежит ей до последней капли крови. И что готов пролить ради нее не только свою кровь, но и чужую, без всякого сожаления.

Когда он стоял на переходе, пережидая поток машин, откуда-то из открытых окон крохотного бистро донеслась незатейливая музыка, и постепенно Том различил слова:

– Ready to rock it, like rock n roll

You are the flower in glittering gold

Sleeping in the palm, the palm of my hand

They show you who to follow, it looks like a man…

Том улыбнулся, поднял воротник пальто и быстро пошел вверх по улице. Ему казалось, что сквозь вечерний туман проглядывают холмы и отовсюду доносятся какие-то встревоженные звуки, словно невидимый народец беспокоится за него.

Но беспокоиться было уже не о чем. Том намеревался биться во имя Луга Сияющего до тех пор, пока магия не покинет его кровь. Впрочем, разве дело было в магии? Вовсе нет. Он готов был биться во имя Луга, пока сама жизнь не покинет его.