Дом Ребекки

Каждую ночь он приходит к моему дому. Я знаю — он меня хочет. Каждый вечер после захода солнца я вижу высокий черный силуэт под стройными кипарисами с восточной стороны двора. Сперва он стоял у заброшенного дома напротив. Потом — перед моей калиткой. Теперь — почти под окном, но так, чтобы я могла его видеть.

С тех пор, как я увидела его в третий раз — неделю назад — я каждый вечер обхожу дом, тщательно проверяя все засовы и замки.

Я процарапала на всех досках забора крестики, но он сумел найти какую-то лазейку. Или же во мне мало веры.

Я не хочу сдаваться ему.

Дело не в том, что я боюсь смерти — мне претит сама мысль, что все произойдет вот так, что своей гибелью я поддержу чужую жизнь… Не-жизнь. Не хочу становится пищей для этой твари.

Даже сейчас, выглянув в щелку между окнами, я могу видеть его. Поразительное терпение. Ни один из моих кавалеров не был и вполовину так настойчив.

Наверное, я сама отчасти виновата в сложившейся ситуации. За последние пару лет на меня свалилось слишком многое. Порою мне случалось задумываться о том, что намного проще было бы прекратить все. Я так устала сражаться с жизнью. Пока я ухаживала за матерью, обо всем этом думать было просто некогда. Все мои помыслы были сосредоточены на том, чтобы самой не сойти с ума.

А сейчас, в метаниях по инстанциям, в поисках подработки, в страхе перед бандами, боязни новых терактов и всеми выползшими из своих нор чудовищами… И неизвестно, кто из них страшнее. Чудища по крайней мере честнее. Им вроде как по природе положено быть такими. Чудовищными.

Говорят, Несси с удовольствием позировала местным фотографам после той бойни. А пару дней назад одна девчонка на работе хвасталась, что как-то в полнолуние высунула из форточки руку и ее облизал оборотень.

С каждым днём их становится все больше. Они чуют агонию человеческого общества. Это то, что их привлекает. Боль. Отчаянье.

Завтра утром я отнесу в ломбард украшения и поставлю себе на окна ставни.

***

Рабочий, который ставил мне ставни, рассказывал, какие необычные заказы сейчас поступают. Люди просят набить на штакетник и ставни символы веры. Кто побогаче даже покрывают серебром. Кто-то приглашает священника.

Только это не очень то помогает. Мы оказались перед ними беззащитны.

Серебро… Я не слышала, чтобы кого-то из чудовищ оно действительно отпугивало. Не слышала, чтобы кого-то убили серебряной пулей. Впрочем, с новостями сейчас вообще плохо. Раньше информацию по любому вопросу можно было за секунды найти в интернете. Сейчас и газета трехмесячной давности — редкость. Мне кажется, что однажды я вдруг проснусь и только год спустя узнаю, что тогда умерла.

Учитывая все истории о призрачных городах, это вполне вероятно.

В прежней жизни, когда я была подростком, мне нравилось пощекотать себе нервы ужастиками. Из них я помню, что вампиры не могут войти в дом жертвы без приглашения. Возможно, это правда. Может, нет. Может, ему просто нравится играть со мной.

Жалею, что отнесла в ломбард и серебро. Надо оставить, попробовать перелить на пули или хотя бы ножик. Хотя для этого тоже нужны деньги.

Мне никто не поможет. Я осталась совсем одна. Друзей у меня нет — спасибо матери, — а родственники, те, что живы, так далеко, что их считай нет.

У меня нет ничего, ничего, кроме этого дома, где год назад умерла моя мать.

Я не могу оставить его. Пусть и вид многих вещей здесь по-прежнему причиняет мне боль. А если все же осмелюсь уйти, то не могу быть уверена, что он не последует за мной.

Я всё жду, что однажды он станет скрестись в окно или ломиться в дверь. Но он ждёт.

Отпугнут ли его ставни?

***

Не отпугнули. Я не стала вешать замок на створки с южной стороны наверху. И перед тем, как лечь выключила свет, положила у окна на пол топорик и резко распахнула их.

Он стоял на своем обычном месте — тонкий высокий неподвижный силуэт. Над левый плечом сияет низкий жёлтый полумесяц. Он вскинул голову на звук удара дерево о дерево — бледное лицо с провалами глаз и рта. Цепляясь за ставни, я поспешила их захлопнуть, опустила щеколды, не сразу попав в пазы, продела в петли дужку замка. Я не уверена, но кажется, успела краем глаза уловить движение — он поднял в приветственном жесте руку.

Закрывшись, я сползла по стене на пол, поджала колени, пытаясь унять дрожь.

Я не хочу умирать.

Господи, как я не хочу умирать. Не хочу, чтобы меня подвесили под этими самыми балками, выпустили всю кровь, а затем выбросили тело на растерзание бродячим псам и чудищам рангом пониже.

Не хочу!

***

Нина, та девчонка, что хвастала, как ее ладонь обслюнявил вервольф, на работу сегодня не пришла. Надеюсь, с ней все в порядке, но внутри уверена, что чудовище достало ее.

Как же мы разобщены! В прежние годы можно было созвониться списаться, договориться о встрече или поболтать просто так. Можно было попросить о помощи…

Пару лет назад на городском собрании кто-то предложил восстановить голубиную почту для связи с соседними городками. Но что-то я больше ничего про эту идею не слышала.

Торговцы привозят новости, бывает, и письма. Но всегда мало, слишком мало.

Однажды на главной площади, у ратуши, появился оборвыш с пустыми глазами и гниющими ступнями. Он сказал, что больших городов больше нет. Что они сейчас, как помойки крысами, кишат ополоумевшими бандами. Что больше не осталось небоскребов — люди повзрывали их, пытаясь умилостивить бога, показав ему свое смирение.

Не хочу вспоминать, что было после его ухода.

Меня пугает этот новый мир. Не очень-то подходящее место для жизни. Но другого у меня нет.

***

Во вторник я вернулась позже обычного — пришлось задержаться на работе. Так спешила оказаться под защитой родных стен, что не заметила ничего подозрительного.

Взбежала на крыльцо, не глядя по сторонам открыла оба замка, вошла, тщательно заперла за собой дверь.

Прошла в кухню, зажигая тусклые зарядившиеся за день светильники.

Содержимое ящиков валялось на полу. Холодильник и морозилка тоже стояли выпотрошенные. Я замерла. Опустила руку в карман, сжала ключи. Самый главный вопрос — незваные гости ещё здесь или уже убежали? Надо выйти на улицу… Но я не могу выйти на улицу.

Подняв с пола тяжёлую скалку, я снова вышла в прихожую.

— Не дергайся, куколка, и все обойдется.

Медленно обернулась.

Передо мной — в моей доме! — стоял бродяга. Сбитые грязные волосы, рваная заскорузлая одежда, разваливающиеся ботинки, от которых на досках пола оставались следы… Мне стало дурно — так подействовала смесь страха и гнева, что я испытала в тот момент.

— Скалку кинь. Кинь, я сказал!

Разжала пальцы. Скалка брякнулась об пол и откатилась под стенку.

— Вот и хорошо. Вот и ладушки. Мы же понимаем друг друга, а? — он подмигнул мне. — А теперь расскажи где деньги. А то я, старый-глупый, все перерыл, все места проверил, а не нашел. Где деньги, куколка?

— У меня нет денег, — я с трудом смогла разлепить губы, чтобы произнести эти простые слова.

— Врешь. — Бродяга сделал шаг ко мне и покачал головой. — Ставни вон недавно поставила. Я все видел, я все понял! Говори! Где они! Ну!

Схватив меня за плечи, чувствительно приложил о стену. Он оказался сильнее, чем мне показалось на первый взгляд.

Что я могла ему ответить? В голове промелькнуло «Пожалуйста, не трогайте меня», но разве эта фраза могла что-то изменить? И я промолчала, отведя взгляд от его лихорадочно блестящих глаз. Ночь будет долгой, а звать на помощь… Никто из соседей не осмелится высунуть нос на улицу до рассвета. И он тоже это знает.

— Открывай дверь.

— Нет.

— Нет?!

— Ты не понимаешь… — он не дал мне договорить, быстрым движением ударил ногой в живот, а когда я упала, с силой приложил головой об пол и добавил по бокам несколькими ударами кулаком.

Ослепленная болью, я почувствовала, как он обшаривает мою одежду, вытаскивает из кармана ключи. К тому времени, как я более-менее очухалась, бродяга уже на всю распахнул дверь и хрипло, не снижая голос, звал кого-то:

— Кайл! Кайл! Ты где там, мать твою! Иди сюда!

Заметил, что я зашевелилась, повернулся:

— Что, куколка, недостаточно? Ничего, сейчас…

— Кайл тебя уже не услышит, — раздался из темноты сумерек негромкий, холодный голос.

С быстротой молнии бродяга повернулся к зияющему проёму. Я втянула носом кровавую юшку и встала на четвереньки:

— Это… вампир. Я…

— Кровосос, значит. Приходилось мне иметь дело с твоими сородичами. Значит, от тебя девка ставни ставила. Не знала, дурочка, что вы без приглашения ни-ни в дом. Выходит, денег у нее и правда нет? Все со страху отдала?

Бродяга отступил вглубь прихожей, встал надо мной, не отводя глаз от вампира. Он действительно был уверен, что чудовище нас здесь не достанет, но все равно оставался настороже.

Я поднялась на колени, тоже посмотрела на своего ночного гостя. Отсюда он казался почти человеком. Высокий, тощий, весь закутанный в чёрное, только белеет лицо с острыми чертами лица, большими глазами, торчащими нетопыриными ушами и тонким красным ртом. Он был спокоен. Преисполнен абсолютного терпения. Опустил голову, взглянул на меня, шагнул вперёд. Дернувшись назад, бродяга схватил меня за плечо. Хрипло рассмеялся, вздернул меня на ноги, заслонился мной, толкнул к двери.

— Слопал Кайла, значит? Ну и в ад этого труса. В окно подвала лезть забоялся, ишь. Ладно. Все равно ещё вся ночь впереди. Я тогда, пожалуй, развлекусь с куколкой, насколько ее хватит. Потом соберу все ценное и с рассветом адью. Ты не сможешь меня догнать. Я все про вас знаю, выродки бледотные. — Он снова рассмеялся, обдавая меня зловонным дыханием. — Ты ведь хотел забрать ее себе, да? Ну, а что. Я тебе Кайла, ты мне ее. Справедливый обмен?

Я смотрела на вампира. Теперь, когда он стоял ближе, с человеком его было не перепутать. Слишком странной формы череп (хотя в последних газетах я видела и не такое). Слишком широко расставленные глаза. Широкие скошенные скулы, мощные узкие челюсти. То, во что он кутался, оказалось его крыльями и, похоже, он стоял, опираясь на их сгибы. Он тоже смотрел на меня. Не моргая. Глаза у зрачка черные, к краю радужка светлела, становясь зеленовато-болотного оттенка.