1. Уехали из Голицына.

2. Написали ответ на статью в «Изв»[37], послали в 5 инстанций.

3. Совещались насчет конфер<ен>ции.

4. Встречались с социологами.

5. Были в КомсПр.

За время работы Авторов оживляется периодика. И если в статьях Анатолия Бритикова («Начало галактического братства». — «Детская литература», № 3) или Михаила Анчарова («О фантастике по-земному». — «Советский экран», № 5) АБС упоминаются в положительном контексте, то Юрий Котляр в «Октябре» продолжает вколачивать идеологические гвозди в творчество АБС.

<…>

Книга Аркадия и Бориса Стругацких «Далекая Радуга» включает две повести — «Далекую Радугу» и «Трудно быть богом». Обратимся к первой. Эта повесть привлекает напряженностью сюжета, в ней есть ряд ярко выписанных образов, она пользуется известной популярностью среди молодежи.

На планете Далекая Радуга физики заняты важным экспериментом по мгновенной переброске людей через космические пространства («нуль-транспортировка»). Работа близилась к завершению, но физики просчитались, и возникла некая всесжигающая «Волна». Несколько часов — и всё живое будет сметено, а на планете всего лишь один небольшой звездолет, способный эвакуировать незначительную часть населения.

У наблюдательного читателя сразу же возникает недоумение. Один звездолет… А, собственно, почему? Ведь повествуется о далеком будущем, неужто наши высокоинтеллектуальные потомки окажутся столь беспечными и непредусмотрительными? Что-то сомнительно. Именно один (а не больше) звездолет понадобился авторам для того, чтобы искусственно создать безвыходную ситуацию: кого спасать — взрослых ученых мужей или детей? Что, мол, важней — сотни детских жизней или скачок науки в одной из ее отраслей лет на сто вперед?

И вот рассуждения Ламондуа, крупного ученого, фактического руководителя исследовательской работы на Далекой Радуге: «Но существует объективный закон, движущий человеческое общество. Он не зависит от наших эмоций. И он гласит: человечество должно познавать. Это самое главное для нас — борьба знания против незнания. И, если мы хотим, чтобы наши действия не казались нелепыми в свете этого закона, мы должны следовать ему, даже если нам приходится для этого отступать от некоторых врожденных или заданных нам воспитанием идей. — Ламондуа помолчал и расстегнул воротник рубашки».

Право же, расстегнутый ворот, символизирующий волнение Ламондуа, не делает его антигуманные доводы убедительней. Что касается «объективного закона», провозглашающего борьбу знания против незнания основой основ человеческого существования, то авторы здесь не совершили открытия. Технократические идеи, которыми пытаются подменить социальные, очень распространены на Западе. Они не новинка для нас и давно отвергнуты марксизмом как противоречащие диалектике развития человеческого общества.

К чему же приходит Ламондуа?

«Очень хочется жить, — сказал вдруг Ламондуа. — И дети. У меня их двое, мальчик и девочка; они там, в парке. Не знаю. Решайте.

Он опустил мегафон и остался стоять перед толпой весь обмякший, постаревший и жалкий».

Вот в это верится! Человек, в минуту смертельной опасности дрожащий за жизнь детей, иначе выглядеть и не может. Затянувшуюся дискуссию ученых о том, кого же спасать, прекращает капитан звездолета, сообщивший, что спорить не о чем: дети уже на корабле. В неприглядном же свете выставили ученых будущего наши авторы!

Теперь о самой «проблеме». Имеем ли мы основания причислять такую «проблему» к числу коренных проблем нашей эпохи? Да никаких! Этот вопрос решен человечеством давно, и независимо от общественного строя решен однозначно: при аварии прежде всего спасать женщин и детей. Против этого гуманного принципа возражений не встречалось даже в капиталистическом обществе, однако в коммунистическом будущем Стругацких он берется под сомнение по мотивам откровенного рационализма.

Вообще при чтении повести возникает ощущение, что имеешь дело не столько с далеким будущим человечества, сколько с прошлым и дурным настоящим. Вот образчик лирического диалога.

«— Можешь смеяться, сколько угодно. Я и без тебя знаю, что у меня сейчас жалкий вид. Мне хочется сунуть голову тебе под мышку и вертеть хвостом. И чтобы ты похлопала меня по спине и сказала: „Фу, глупый, фу!“

— Фу, глупый, фу. — сказала Таня.

— А по спине?

— А по спине потом. И голову под мышку потом.

— Хорошо, потом. А сейчас? Хочешь я сделаю себе ошейник? Или намордник.

— Не надо намордник, — сказала Таня. — Зачем ты мне в наморднике?

— А зачем я тебе без намордника?

— Без намордника ты мне нравишься.

— Слуховая галлюцинация, — сказал Роберт, — чем это я могу тебе нравиться?

— У тебя ноги красивые».

Не подумайте, что это лирический диалог стиляг будущего. Нет, так в любви изъясняются покорители космоса, высококвалифицированные специалисты.

Вызывает недоумение и, так сказать, морально-производственный облик героев «Далекой Радуги». Было время, когда ввиду бедности, нехватки и недостатков наши хозяйственники, изворачиваясь как умели, доставали стройматериалы, нужное сырье и т. д. как и где могли, лишь бы выполнить свои обязательства и планы. Немалую роль тут играл и трудовой накал, и нетерпение, и боевой задор пятилеток, когда казалось, что коммунизм наступит завтра и нечего считаться с формальностями. Сейчас такие приемы снабжения уже отживают не только потому, что в них отпадает необходимость, но и в силу возросшей сознательности и организованности советских людей. Никакому руководителю советской экспедиции и в голову не придет подозревать своих подчиненных в хищении, скажем, энергии передвижной электростанции, когда горючего в обрез. Зато у Стругацких такое поведение героев чуть ли не норма и даже своеобразная доблесть, якобы характеризующая самозабвенную увлеченность порученным делом.

«— Полчаса назад Симеон Галкин и Александра Постышева тайно подключились к зональной энергостанции и взяли всю энергию на двое суток вперед. — По лицу Конэко прошла судорога. — Машина рассчитана на честных людей. Они замаскировали подключение в густом кустарнике за оврагом, а поперек тропинки натянули проволоку. Они прекрасно знали, что я должен был бежать, чтобы предотвратить огромную утечку. — Он вдруг замолчал и принялся нервно вытаскивать репьи из волос».

Или: «— Слушайте, Горбовский, мы ничем не рискуем. Эти корабли мне отлично знакомы. Я сам летел сюда на десантнике. Мы проберемся в склад, возьмем по ульмотрону и запремся в кают-компании. Когда все это кончится, — он небрежным жестом указал на машины (стоявшие вокруг в ожидании дефицитных ульмотронов. — Ю. К.), — мы спокойно выйдем».

Непонятно, почему люди будущего в поступках и взаимоотношениях руководствуются у Стругацких архаическими нормами, уже отметенными нашей жизнью? Невольно создается впечатление, что их внутренний мир мало отличим от духовного мира иных наших сограждан 20–30-х годов.

Эта статичная проекция нехарактерных типажей недавнего прошлого в далекое коммунистическое будущее не только приходит в противоречие с нашим видением этого будущего, но прежде всего жестоко вредит самой повести, лишая ее достоверности подлинно художественного произведения и обращая в гротеск.

А теперь о повести «Трудно быть богом».

Где-то во Вселенной, на далекой планете, трудятся работники земного Института экспериментальной истории. Они посланы Землей для проверки и уточнения некой «базисной теории», разработанной в этом институте, взяв для эксперимента инопланетную феодальную империю Арканар. Заодно по мере сил они выполняют и просветительную миссию, но, между прочим, тайно: открытое вмешательство в жизнь Арканара им строжайше воспрещено. Поэтому все земляне приняли личины местных купцов, судей, аристократов и т. д. Однако повесть посвящена отнюдь не мифической «базисной теории», а двум проблемам, видимо, тоже причисленным к «коренным проблемам» нашей эпохи. Речь идет о допустимости вмешательства в ход истории и так называемом «понимании — непонимании», то есть возможности достижения понимания между представителями несходных общественных формаций, стоящих на различных ступенях развития.