Вытекает ли такая постановка вопроса из нашей земной действительности? Да, на Земле немало еще отсталых стран, есть даже народности, живущие чуть ли не в каменном веке, но у них перед глазами пример более развитых стран, и особенно социалистических. Совершенно ясно, что отсталые народы не живут, а доживают в каменном веке. Также и феодализм, где он уцелел, дотягивает последние дни. Иная картина в Арканаре: там феодализм, и ничего больше, пример взять не с кого и помощи ждать не от кого. Как же, в изображении Стругацких, относятся к этому косному и невежественному обществу посланцы земной коммунистической цивилизации, по своим возможностям боги? А вот как:
«Румата (земной историк Антон. — Ю. К.) отступил от окна и прошелся по гостиной. Это безнадежно, подумал он. Никаких сил не хватит, чтобы вырвать их (рядовых арканарцев. — Ю. К) из привычного круга забот и представлений. Можно дать им все. Можно поселить их в самых современных спектрогласовых домах и научить их ионным процедурам — и всё равно по вечерам они будут собираться на кухне, резаться в карты и ржать над соседом, которого лупит жена. И не будет для них лучшего времяпрепровождения. Рэба (арканарский временщик. — Ю. К.) — чушь и мелочь в сравнении с громадой традиций, правил стадности, освященных веками, незыблемых, проверенных, доступных любому тупице из тупиц, освобождающих от необходимости думать и интересоваться».
Не слишком уважительно отзываются Стругацкие устами своих героев о людях, еще не достигших высот культуры. Иначе подходил к этому вопросу, скажем, Арсеньев, видевший в гольдах («Дерсу Узала») не стадные инстинкты, а прежде всего человечность. Правда, для этого нужно уметь видеть.
Своеобразен взгляд авторов и на законы общественного развития, четко выраженный в диалоге между тем же Руматой и арканарским мудрецом доктором Будахом.
«— Сделай так, — просит Будах, — чтобы больше всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным смыслом их жизни!
— Я мог бы сделать и это, — ответствует Румата. — Но стоит ли лишать человечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим? Не будет ли это то же самое, что стереть это человечество с лица земли и создать на его месте новое?»
Итак, в повести опровергается возможность вмешательства в ход истории. <…>
Утверждение статичной неизменности законов общественного развития никак не вытекает из философии марксизма-ленинизма, не подтверждается оно и практикой социалистических преобразований. В специфических условиях той или иной страны эти законы могут варьироваться в деталях, сохраняя суть. Неизменным остается лишь стремление человечества по пути социального прогресса: от менее совершенных и менее справедливых общественных формаций к более совершенным и более справедливым, с неизбежным переходом к коммунистическому строю.
Надуманные «концепции» Стругацких, легко опровергаемые социологом, могут бросить тень на самоотверженную помощь нашего государства освободительным движениям в малоразвитых и колониальных странах.
Сомнительной выглядит и более чем скромная помощь землян арканарцам. Там, где они на нее всё же решаются, она настолько незначительна, что не оказывает ни малейшего влияния на ход событий в Арканаре. Земляне, по сути, занимают позицию сторонних наблюдателей. Именно при них воцаряется странный арканарский фашизм.
Поверим авторам, что землянам из «высших» соображений категорически запрещено активное вмешательство, особенно вооруженное, но помогать-то можно не только оружием. Миклухо-Маклай тоже выглядел богом в глазах наивных папуасов. Но это был «бог» не безучастный и надменный, а добрый и человечный. Он лечил, учил, помогал советом и живым примером.
Ничего общего с реальным не имеет арканарский фашизм, «смоделированный» Стругацкими и совершенно произвольно втиснутый в феодальное общество. Фашизм известен нам как наиболее варварское проявление современного капитализма на его империалистической стадии. Правомерен ли творческий прием совмещения разных социальных закономерностей воедино? <…>
Как видим, основная идея повести, ее содержание, мотивировка поведения и действий героев искусственны и надуманны. В этом ее основной идейно-художественный просчет.
<…>
Повесть «Хищные вещи века» — как бы своеобразный апофеоз и логическое завершение их «философских» поисков. Снова «модель»: «Мы построили модель Страны Дураков. Эта страна условная, как условен и сам гротеск, — пишут авторы в своем предисловии. — Мы не ставили перед собой задачи показать капиталистическое государство с его полюсами богатства и нищеты, с его неизбежной классовой борьбой. Поэтому мы ограничимся одним, но, на наш взгляд, очень важным аспектом: духовная смерть, которую несет человеку буржуазная идеология».
Авторское предупреждение вызывает законное недоумение: как же можно исследовать общественное явление в отрыве от сущности строя, его породившего? Против таких беспочвенных исследований справедливо предостерегал еще К. Маркс.
Итак, согласно авторскому предисловию, в Стране Дураков господствует неокапиталистический строй, то есть всё же капиталистический. <…>
Стало быть, в Стране Дураков распределение благ происходит по потребности, но ведь это непременный принцип коммунистического общества, а не капиталистического, даже если оно «нео»! Распределение по потребности противоречит самой классовой сущности капитализма, заключающейся в имущественном и правовом неравенстве. Значит, содержание повести находится в резком противоречии даже с авторским замыслом, оговоренным в предисловии.
Идейный замысел повести вращается вокруг «хищной сущности» вещей, проявляющейся якобы при их изобилии и общедоступности. Но жизнь свидетельствует, что «хищная сущность» вещей проявляется лишь там, где одни обладают ими в избытке, а у других их не хватает, там, где одним «вещи» достаются без труда, а большинству — потом и кровью. То есть «хищная сущность» вещей сопутствует органическому неравенству, характерному для капитализма, но в капиталистической Стране Дураков, изображенной в повести, таковое не показано, следовательно, там не должно было быть и «хищной сути» вещей.
Жители Страны Дураков почти сплошь инфантильные мещане, предающиеся неумеренным чувственным наслаждениям самого грубого свойства и различным порокам. Причиной, по мнению авторов, является опять-таки изобилие! Вот после таких «философских повестей» и доказывай молодежи необходимость борьбы за изобилие как одного из существенных признаков коммунизма!
В повести упомянуто военное разоружение — похоже на то, что произведено также и идеологическое, ибо о коммунистическом мире упоминается лишь вскользь, хотя герой Иван Жилин приехал как раз из этого мира. Зачем, кстати, он прибыл? Оказывается, в качестве агента какого-то Совета Безопасности на поиски зловредного наркотика под названием «слег». Поисками слега и ограничивается вся борьба за счастье человечества, показанная в повести. На классовую борьбу, неотделимую от капитализма, увы, нет и намека.
«Страна Дураков» оставляет впечатление не законченного художественного произведения, а предварительных набросков, авторской заготовки, над которой еще работать и работать. Пока же нельзя избежать заслуженных упреков и кривотолков, как нельзя авторам обижаться на тех, кто видит в «Стране Дураков» обидную карикатуру на наше близкое будущее.
<…>
Дорогой Аркашенька!
1. Путевки можно брать. Лучше всего таким образом, чтобы выехать обратно за неделю, примерно, до конца августа. Действуй, и да поможет те бог!
2. Общался я здесь по телефону с Мееровым, и звонил мне Дмитревский. Пока всё, вроде бы, благополучно. Только <…> Дмитревский чего-то такого наслышался в Москве и стал ужасным поборником описаний светлого будущего. Он и раньше этим страдал, а теперь прямо-таки свихнулся — твердит как попугай об основном направлении советской фантастики. В Москве <он> выскочил на совещании о темплане изд-ва «Мир» на иностранных языках и стал протестовать против того, чтобы Стругацких позднего периода переводили на иностранные языки. Пусть, мол, советская ф-ка предстанет перед зарубежными читателями не самыми литературно сильными, а самыми идейными произведениями: «Возвращение» там, ну и… «Полдень XXII век», конечно. Я сделал ему по телефону мягкое, но решительное внушение. Он был смущен чрезвычайно, но потом ничего — оправился.