- И этого не понимаю... - прошептала ученица.

- По-нашему это: капля по капле и камень долбит. Продолжайте свои занятия латынью у брата: латинский язык также содействует умственному развитию, займитесь, если успеете превозмочь себя, и математикой. Мы же с вами примемся сряду за естественные науки. В начале я намерен посвятить вас в органографию растений: она доступнее прочего. Уж скоро семь, - прибавил Ластов, глядя на часы. - Прикажете начинать?

- Сделайте милость, - проговорила, не взглядывая, пристыженная экс-гимазистка.

Началась лекция. Юный натуралист имел дар говорить плавно, удобопонятно, картинными сравнениями, и того более: он говорил с любовью к излагаемому предмету, почему речь его приобретала некоторый поэтический колорит. Для большей наглядности он описываемое им чертил на листе бумаги, причем выказал также заметный навык в рисовании. Известно, что ничто так не располагает слушателя к внимательности, как видимое сочувствие самого повествователя к своей теме. Бреднева слушала учителя с притаенным дыханием, боясь проронить слово. Лицо ее зарумянилось, глаза увлажились; отблеск вдохновенной лекции натуралиста-поэта упал на непривлекательные черты ее и сделал их почти миловидными.

В соседней комнате пробило восемь. Ластов прервал поток своего красноречия.

- На сегодня, пожалуй, будет? Девушка очнулась, как от волшебного сна.

- Как время-то пролетело! В самом деле, вы, вероятно, утомились. Но вы, конечно, напьетесь у нас чаю?

И, не дожидаясь ответа, она, с непривычною для нее торопливостью, вышла.

Ластов хорошенько потянулся, потом вскочил на ноги и, присвистывая, прошелся по комнате. Теперь только разглядел он убранство ее в подробности. Поперек комнаты, против окна, стояли зеленые ширмы. Ненароком заглянув за них, он увидел платяной шкаф, обвешанный со всех сторон разнообразными женскими доспехами, и кроватку, усыпанную снятым бельем. Над изголовьем висело три портрета в простых, черных рамках: Герцена, Добролюбова и Чернышевского. Учитель огляделся в комнате: по одной из продольных стен стояли массивный туалет со сломанной ножкой и два-три стула; по другой - незакрытое пианино, на котором валялась недоеденная корка черствого хлеба, и далее - этажерка с нотами и книгами. Ластов взял со стола лампу и присел у этажерки. На верхних двух полках были навалены непереплетенные, растрепанные и засаленные номера "Современника" и "Русского Слова" за два прошлые года. Ниже были расставлены в пестром беспорядке отдельные тома сочинений Бюхнера, Фохта, одна часть истории Маколея на английском языке, какой-то роман Жорж Занд, "The'orie des quatre mouvements" Фурье.

Вошла Бреднева с подносом, уставленным всевозможными чайными принадлежностями.

- У нас нет прислуги, - пояснила она. - А! Вы ревизуете мою библиотеку? Ну, что, каков выбор книг?

- Односторонен немножко.

- Да, я и сама сознаю, что многого еще недостает; но курочка по зернышку клюет. Я попрошу вас когда-нибудь разъяснить мне некоторые выражения, попадающиеся зачастую в серьезных сочинениях, как-то: "индукция", "дедукция", "субъективность" и "объективность", "индивидуальность", "эксплуатировать"... За исключением подобных слов мне все понятно. Любите вы, Лев Ильич, музыку?

- Еще бы. А вы хотите сыграть мне что-нибудь?

- Да, чтобы чай вам показался вкуснее.

- Предупреждаю, однако, что в ученой музыке я круглый невежда.

- Мы попотчуем вас оперной.

- Вот это дело.

Она села за инструмент и заиграла. Играла она бойко и с чувством. Окончив пьесу громовым аккордом, она приподнялась и медленно подошла к учителю.

- Теперь вам известны все мои достоинства и недостатки. От вас будет зависеть развить первые, искоренить последние.

Ластов пристально взглянул ей в глаза.

- Все? - спросил он.

- Все.

- И вы не рассердитесь? Я присоветую вам как старший брат.

Легкое беспокойство выразилось в апатичных чертах девушки.

- Все равно, говорите.

- У вас есть некоторые достоинства вашего пола: есть неподдельное чувство, как показала сейчас ваша игра. Отчего бы вам не быть в полном смысле слова женщиной, не быть хоть немножко кокеткой?

- Что вы, Лев Ильич! При моем уродливом лице да кокетничать - ведь это значит сделать себя посмешищем людей.

- Кто вас уверил, что вы уродливы? Лицо у вас обыкновенное, каких на свете очень и очень много, а при тщательном уходе может и понравиться мужчине. Притом же я советую вам не кокетничать, а быть кокеткой, то есть заняться более собой, своей наружностью. Вы... как бы это выразить поделикатней?

- Ничего, говорите.

- Мы слишком небрежны... неряшливы. Бреднева потупила глаза.

- Да в чем же, Лев Ильич?

- Я заглянул как-то за ширмы - и решился дать вам совет быть более женщиной.

Девушка заметно сконфузилась и не знала, куда повернуть свое раскрасневшееся лицо. С минуту длилось неловкое молчание. Ластов взялся за шляпу.

- Когда прикажете явиться на следующий урок?

- Да через неделю...

- Не редко ли будет? Этак мы не скоро подвинемся вперед.

- Но мне нельзя, Лев Ильич...

- Время вам не позволяет?

- Не то... Мои денежные ресурсы...

- О, что до этого, то, пожалуйста, не заботьтесь. У вас есть охота учиться, а прилежным ученикам я всегда сбавляю половину платы. С вас, значит, это составит по полтине за час.

Ученица подняла к нему лицо, с которого светилась непритворная благодарность.

- Вы уж не позволительно добры! Но я не смею отказаться. Приходите, если можете, в четверг.

- Могу.

- Вы захватите с собой и учебников?

- Учебников, живых растений, микроскоп. До свидания.

- До приятного! Для меня, по крайней мере, оно будет, наверное, приятным.

V

Я целый час болотом занялся...

Лишь незабудок сочных бирюза

Кругом глядит умильно мне в глаза,

Да оживляет бедный мир болотный

Порханье белой бабочки залетной...

А. Майков

"Милостивый Государь Господин магистр in spe [в надежде (лат.)]!

Сколько по Вашему расчету дней в месяце: 30 или 40? К тому же теперь у нас февраль, где их не более 29-ти. Впрочем, цель этой записки вовсе не та, чтобы укорить Вас в забывчивости: не воображайте, пожалуйста, что по Вас соскучились. Дело в том, что к нам будут сегодня Куницыны с компанией, которых Вы, вероятно, давно уже не имели удовольствия видеть (хотя доза этого удовольствия и будет гомеопатическая). Сверх того - и это главное - у меня имеется для Вас одна старая знакомка (но премолоденькая, прехорошенькая! Куда лучше Вашей Бредневой), которой бы, Бог знает как, хотелось поглядеть на Вас. Все пристает с расспросами: "Да и ходит ли он к вам? Да когда ж он наконец будет?" Надеюсь, domine Urse [Господин, Время (Часы; лат.)] (имя Leo Вам вовсе не к лицу), что хоть ради этой особы Вы вылезете из своей берлоги.

P.S. Приходите пораньше".

Такого содержания письмецо было вручено Ластову гимназическим сторожем при выходе учителя со звонком из класса. Подписи не было. Но и по женскому почерку, как и по содержанию послания, он ни на минуту не задумался, от кого оно. Сначала он поморщился и, видимо, колебался, идти ли ему или нет; в восьмом же часу вечера он звонил в колокольчик у Липецких.

Отворила ему цветущая, полная девушка с большими, навыкате, бархатными очами и слегка, но мило вздернутым носиком, в народном костюме бернских швейцарок.

- Ach, Herr Lastow! - радостно вспыхнула она, чуть не уронив из рук свечи.

И по лицу Ластова пробежал луч удовольствия, но вслед затем брови его сдвинулись.

- Marie... вы здесь? Из Интерлакена да в Петербурге? - спросил он по-немецки.

- Да, в Петербурге... Признайтесь, вы не ожидали? Хотелось посмотреть, как вы живете-можете...

- Но где фрейлейн Липецкая изловила вас?