Гнедой морду вырвал, отпрянул на пару шагов, фыркает возмущенно. А я стою себе и кобуру на боку поглаживаю.

Кара его седлать закончила, за луку схватилась и взлетела — даже стремян не коснулась.

— Слушай, — говорю, — а вторую лошадь ты вывести не можешь? Кобылку какую-нибудь, посмирнее.

— А ты что, — спрашивает, — за талию женскую взяться боишься?

— Да я, — говорю, — могу и повыше ухватиться. Я другое сообразил — седло-то не двухместное.

— И что же ты за воин, — усмехается, — если без седла на коня вскочить боишься?

Тут я уже злиться начал.

— Да что ты, — говорю, — заладила, — и тоже без стремян махнул. — То боюсь, это боюсь. Тебя бы в танковый десант — посмотрел бы, кто чего боится.

— Десант — это когда прыгают?

— Ага. Вверх тормашками. Особенно когда на мине подрываются. Как хоть зовут эту конягу? — спрашиваю.

— Гармат, — гордо так отвечает рыжая. — Так звали коня великого короля Торчела.

— Ладно, — говорю, — хоть не Буцефал.

— А кто такой Буцефал? — спрашивает.

— Не знаю. Тоже вроде чей-то конь. Просто капитан как-то сказал, что он двоих не выносит.

А Гармат-то этот, похоже, меня понял преотлично. На дыбы не становился, даже не взбрыкнул ни разу — в общем, вел себя тише воды, ниже травы. Рыжая, когда доехали, даже удивилась.

— Повезло тебе, — говорит. — Обычно он страшно не любит, когда на нем кто-то, кроме меня, едет. А сегодня смирный.

— Это все от сахара, — говорю. — Метод кнута и пряника.

Ага. Ста грамм и заградотряда. Только дверцу распахнул — а рыжая уже вспрыгнула и за рулем устраивается.

— Эй, а как же конь?

— Ну ты ведь обещал.

— Так я, — говорю, — от своего слова не отказываюсь. Раз уж вылетело. Я про коня спрашиваю.

Кара из кабины высунулась.

— Гармаг — домой.

Гнедой на меня фыркнул напоследок и умчался. Понятливая зверюга, ничего не скажешь. Умнее многих двуногих.

Ладно. Забрался в кабину «студера», задвинул рыжую к самой дверце, прикинул — до педалей дотягиваюсь.

— Значит так, — говорю, — твоя задача — рулить. То есть вращать в нужную сторону вот эту круглую штуку, которая и называется рулем.

— А что такое баранка? Ты!

— Иногда, — мягко так говорю, — руль называют баранкой. Делают это невежественные, темные люди, которые не могут выговорить слово «руль». Понятно? А теперь заводи — и поехали.

Хорошо еще, что у «Студебеккера» покрышки широкие и мотор нехилый. А то с таким механиком-водителем, как рыжая, только на танке и ездить. И лучше на KB — у него гусеницы пошире и скорость поменьше.

Правда, перед замком едва с моста в ров не кувыркнулись — еле-еле успел руль выкрутить. Но — доехали.

Вылезаю — пот ручьем катит. А Каре хоть бы что — счастливая, как вчера, с винтовкой. Интересно, кстати, куда она винтовку дела? Тоже в сундук заховала?

— Ну что, — спрашиваю, — прокатилась?

— Да.

— Тогда пойдем на кухню.

— А обед еще не готов.

— Какой обед? — усмехаюсь. — А про наряды свои ты забыла?

— Нет, — вздыхает. — Но я надеялась, что ты забыл.

— Не надейся.

Пошли на местную кухню. Открываю дверь — а на меня оттуда таким угаром повеяло. Что за народ, думаю, даже вентиляцию нормально наладить не могут. Условия приготовления пищи просто исключительно антисанитарные. А про гигиену, похоже, и вовсе никогда не слышали. Эх, Прохорова бы сюда, из третьего батальона. Вот повар был. Хоть ворюга — трибунал по нему не просто плакал, а прямо-таки горючими слезами обливался, — но жратва при этом была, будто и не крал он из котла ничего. А уж кухню свою как чистил — немцы по ней один раз даже артналет устроили.

Тут мне навстречу из дымных клубов бочонок выплывает — брюхо впереди на ремне несет, а на брюхе лапы горкой сложил. Одежда так засалена, что не то что суп — борщ хороший можно сварить. А если еще из самого котлет нарубить — роту полного состава накормить можно.

Колпак, правда, на голове еще помнит, что когда-го белым был. Давно, конечно, много вина с тех пор мимо пасти на одежду утекло.

— Чего надо? — гудит.

— Где у вас тут, — осведомляюсь, — посуда немытая? — Интересно, думаю, а мытая посуда у них вообще есть? Может, я вопрос неправильно задал.

— А кто… — Тут колпак в сизом тумане Кару за моей спиной наконец разглядел и так разнервничался, что даже поклониться попытался. Получилось у него, правда, только подбородки на пару сантиметров передвинуть.

Эх, нет на вас старшины Раткевича!

— О, госпожа Карален. Прошу вас, проходите. Извините, у нас тут…

— Крыса у вас тут, — говорю, — обожравшаяся. И не одна. — Бочонок на меня тревожно зыркнул — задумался, наверно, каких именно крыс я в виду имею. А я и про тех и тех сказал. Все они тут от жира лопаются — с места стронуться боятся.

Черт, были бы лишние патроны — достал бы «ТТ» и пристрелил пару штук! Сразу бы забегали. И куда только Аулей смотрит?

Ладно. Мне сначала на передовой надо порядок навести — а до кухни я как-нибудь в другой раз доберусь.

Прошли в другой конец, гляжу — груда котлов навалена. Я из этой кучи один, не самый крупный, выволок, заглянул — ну, думаю, ничего себе довели посуду. Этот жир не отскребать, это жир взрывать нужно.

— Ну вот, — говорю, — не-рядовая Карален. Тут тебе работы — как раз до обеда. И чтоб через три часа этот котел сиял, как твои ясны глазоньки.

Кара только носик наморщила. А вот колпак от моих слов чуть в обморок не хлопнулся.

— Но как же так, — бормочет, — высокородная госпожа и…

Я к нему медленно развернулся, свысока поглядел — с трудом, но получилось — и медленно так, каждое слово изо рта по капле роняя, процедил:

— Еще раз рот откроешь — остальные котлы лично вылижешь.

Колпак на меня ошалело взглянул — и унесся в сизую даль. В голубой туман. Причем, что удивительно, только один стол по дороге опрокинул.

Я обратно к Каре повернулся.

— Задача ясна?

— Ферштейн, — отвечает, а сама поглядывает в ту сторону, куда повар утек. Я этот взгляд перехватил.

— И еще, — говорю, — феодалочка. Я в твоем слове не сомневался.

Кара на котел посмотрела и так тяжко вздохнула, что у меня аж слезы из сердца закапали. Крокодиловы, правда.

— Ферштейн. Только не называй меня так, как ты меня сейчас назвал. А то я хоть и этого слова тоже не знаю, но сильно подозреваю, что ты меня незаслуженно обижаешь.

— Обо что шум, — отвечаю. — Не хочешь быть царицею морскою — будешь дворянкой столбовою.

Оставил я ее наедине с котлом — вот пусть кого многократным численным превосходством давит, — а сам пошел своих альпинистов разыскивать.

Нашел. С Арчетом во главе. Белобрысый уже заранее до ушей расплылся — очередную пакость предчувствует.

— Десятка лучших скалолазов замка в полном твоем распоряжении, Маляхов, — рапортует. — Что приказывать будешь?

Ну почему они все слова коверкают? Особенно мое имя с фамилией? По-русски же говорят, не немцы все-таки.

— Малахов я, — говорю. — Это во-первых. А во-вторых… Веревки приготовили?

— Все, как велено.

— Вот и отлично. Взяли и пошли.

Привел я их под вчерашнюю расщелину, как раз под то место, над которым ножками в воздухе дрыгал, и говорю:

— Вон ту щель в скале видите?

— Видим, — отвечают.

— Хорошо, что видите. Задача — добраться до нее и закрепить там веревки и лестницу. Вопросы есть?

Арчет улыбаться перестал. Посмотрел на склон, на меня, обратно на склон.

— Не так-то просто, — говорит, — до нее добраться.

— Ничего. Зато там место есть, где передохнуть можно. Это я точно знаю.

— Это откуда же? — интересуется.

— Да был я там вчера.

— Что, тоже мимо проходил?

— Ага, — отвечаю. — С земли на небо.

Арчет снова на склон посмотрел, на команду свою — и вздохнул точь-в-точь как рыжая перед котлом.

— Ну так как, — спрашиваю, — сделаете?

— Придется, — отвечает, — раз уж Кара там побывала, то нам от нее отстать честь воинская не позволяет.