Мы стоим на нравом берегу и не обращаем внимания на дымы, и на дождик, и на высокое уральское небо, и на очертания знаменитой горы.

– Ты помнишь, курносый, – Милочка все еще держится своего юмора, – помнишь, как мы пекли в золе картошку, которая была такой же редкостью, как клубника? А потом репетировали: «Мы в домнах и мартенах расплавим наш металл и этим непременно угробим капитал»?

– Альберт здоров? – осторожно спрашиваю я.

– Да, он здесь. Он прилетел раньше меня и поехал в короткую командировку на заводы-поставщики по своим профсоюзным делам.

– Давно я его не видел.

– Он болел. Как, впрочем, и ты. Мы с ним очень за тебя волновались. Что тебя занесло сюда? Я прочитала в газете, что ты прибыл собирать материал для новой пьесы. Ну как, получается?

– Нет пока.

– А я прилетела только вчера. Альберт не встретил меня, и я ужасно волновалась. Оказывается, все благополучно, срочное задание по профсоюзной линии. Зато меня встретили две сестры, их мужья, дети и даже два внука. Вот как у нас! У младшей сестры дочь невеста, сегодня выходит замуж за сменного инженера с листопрокатного. Хороший парень, знающий, только что окончил аспирантуру, собирается защищать кандидатскую, наверно в будущем году. Я тебя сегодня вечером возьму на свадьбу и со всеми познакомлю. Знаешь, сколько у меня здесь родственников? Шестнадцать. Конечно, считая с зятьями, их родителями, со сватами и золовками. Всех увидишь. Все кодло.

Я тут же перевоплотился в почтенного старика, утомленного своей известностью, но тем не менее простого и чуткого, ветерана, мудрого и улыбчивого.

– Смогу ли я помочь супругу твоей племянницы? Хочешь, я поговорю с директором комбината или с заместителем министра?

– Не нужно, Игорька и так все ценят. Увидишь, какой это прекрасный малый.

Мы идем на левый берег, в гостиницу. Милочка ходит быстро, молодо. Я тихонько прихрамываю, стараюсь не отстать.

Она говорит о своих родственниках, о каждом из шестнадцати, долго и подробно. А я стараюсь перевоплотиться во внимательно слушающего старого друга. Но все отвлекаюсь, не могу заставить себя сосредоточиться. Так неожиданна и безумна эта встреча.

Единственное, что я понимаю, – она уже не работает, ни на «Цинделе», ни в самодеятельности, нигде. Альберт более десяти лет находился на Севере. Она поехала к нему. Долго они жили на полуострове, а в середине пятидесятых годов вернулись в Москву. Альберта сразу заграбастали профсоюзы, загрузили по уши всякими заданиями, но искусства он все равно не бросает, руководит драмкружком во дворце строителей.

Судя по ее рассказу, они жили очень хорошо, были нежными супругами, заботились о чужих детях, а своих у них не было.

О том, что происходило здесь, на этом берегу, сорок два года назад, ни Милочка, ни я не вспоминали.

Милка покидает меня, пообещав вечером вместе с Альбертом заехать за мной в гостиницу.

Я сижу в номере один. Смотрю в окно, во дворе что-то горит в железном ящике, очевидно мусор, облитый соляркой.

Открываю дверь и силою страстного желания перевоплощаюсь в двадцатилетнего (с хвостиком) корреспондента центральных газет и секретаря многотиражки «Даешь чугун!».

Чем могу я помочь этой великой стройке, в которой участвует вся страна, да и не она одна? Здесь полно специалистов из Германии, Америки, Италии. Оборудование для будущего гиганта едет по железным дорогам, мчится по воздуху, ползет на гусеничных колесах своим ходом.

Да и нужна ли здесь моя помощь?

Что я знаю, что я умею, что окончил? Профшколу строительной специальности, да и то не сдал выпускных экзаменов.

Однако очень скоро, при помощи вагона-редакции, старших газетчиков и дружащих с нами инженеров и ударников-рабочих, я начинаю понимать строительство, доменный процесс, коксохим, добычу руды, внутризаводской транспорт. Вдруг мне открываются чудеса монтажа сложнейших механизмов. Теперь уж я сам даю консультации приезжающим журналистам и писателям.

Рядом со мной, в других номерах гостиницы, уединились Катаев и Смолян. Они колдуют и на большом листе картона делают выкладки: сколько замесов в смену может дать бетономешалка «Егер» и сколько «Рансом».

А в соседнем номере Семен Нариньяни, Зиновий Островский, прораб Мишка Заслав и машинист эскаватора Чурак высчитывают, как четыре скупых рыцаря, сколько будет стоить кубометр вынутой земли при переводе «Ма-рион-12» на хозрасчет. Выходит, что вместо прежних одного рубля тридцати одной копейки получится рубль двадцать две. Будто это их копейки!

Результаты соревнований, олимпиад, состязаний механизмов и участков, бригад и городов будут описаны потом, в романе Катаева «Время, вперед!», в книге На-риньяни «Звонок из тридцатого года», у Малышкина, у Воробьева, у Богданова, у Авдеенко… Сейчас же еще этих книг нет, авторы готовят натуру для них. Это не просто созерцатели и описыватели, это еще и организаторы натуры.

Гостиница наша выкрашена в ярко-малиновый цвет. Потом, через сорок два года, ее покрасят в темно-зеленый, и вокруг будут заросли сирени. Теперь же о сирени и думать нечего, какая там сирень! Ведь это самый молодой город, вырастающий в степи…

Пора возвращаться в семидесятые годы.

Я готовлюсь на свадьбу и беру у дежурной электрический утюг, глажу брюки, чищу пиджак, посматриваю на часы. Нет, рановато. Приглашен на семь. Л спать поздно. Прогулка с Милочкой здорово меня утомила.

Однако еще больше утомляет мысль о том, что придется целый вечер сидеть за столом, отказываться от коньяка, беседовать с совершенно незнакомыми людьми, выслушивать и произносить тосты, улыбаться, жать руки и кричать «горько!».

Хоть бы не вернулся из своей командировки Альберт и забыла обо мне Милочка. Вот бы хорошо. Я смог бы погулять один по городу, вспомнить…

Но без четверти семь стук в дверь. Милочка приехала за мной на такси.

Альберта все еще нет. Он даже не позвонил. Синоптики предсказывают грозу, ливневые дожди, циклон. Милочка беспокоится.

Сорок два года она беспокоится о муже. Да и не о нем одном. О сестрах, о всех своих родственниках, стариках и юношах, обо всех.

– Но ведь ты слесарь-наладчик, большой специалист, активистка-комсомолка, талантливая актриса, ты была украшением нашей мастерской, тебя любой театр принял бы. В чем дело, почему ты осталась не у дел, только жена своего мужа, старшая сестра, свояченица, сноха, невестка, золовка и больше никто?

– Видишь ли, курносый, в каждой семье обязательно есть человек, который живет только ради своей семьи. Кто-то должен объединять всех, навещать, заботиться, быть в курсе жизни всех. Конечно, это неправильно, при полном коммунизме так не будет. Но пока что… Ну вот заболеет кто-нибудь, кто-нибудь родит, кто-нибудь защищает диссертацию, а кто-нибудь уезжает в далекую командировку, и некуда девать детей, кто-нибудь готовится к рекорду, а кто-нибудь приехал, а кто-нибудь поссорился, и дело доходит прямо-таки до развода. Ну вот все сразу к тете Милочке, спасай, старуха! И старуха появляется. Ты знаешь, как трудно было организовать сегодняшнюю свадьбу на сорок человек? Но я нашла большую квартиру, купила продуктов, вина, связалась с рестораном, выписала невесте свадебное платье из Польши, там у меня подруга детства. Ты увидишь, как будет сегодня хорошо. Только бы Альберт… Смотри, какие тучи, кругом все обложило, наверно, на дорогах потоп, гроза, как бы он не попал…

– Вернется твой Альберт, – с неожиданным раздражением говорю я. – Вернется… А может быть, мне неудобно ехать на свадьбу? Тем более с пустыми руками, цветов здесь купить негде, я пытался. У вас там все родные, друзья, все знают друг друга, а я…

– Очень удобно. Они все слышали о тебе, ждут. И Альберт будет рад…

Милка права. Меня встречают радушно, сажают на почетное место, а потом очень быстро забывают и начинают говорить о своих делах. О комбинате, о листопрокатном, о конструкторском бюро, о новых сдвоенных ваннах на мартенах, о людях, которых я совсем не знаю.