Таня — тогдашняя подруга Фиалки, соответственно красива и соответственно уже устала. По ходу действа не говорит. Видны лишь «банкетные формы» и живая голова. Дело в том, что Таня спит. Но спит на коленях Фиалки, а значит волей-неволей, но принимает участие в разговоре.

Антон Фиалка — самодеятельный режиссер, предложенной вашему вниманию пьески. Обладает исключительным правом прекратить представление в любое время по собственному желанию. Правом этим не злоупотребляет.

Запеканкин — неотъемлемая деталь каждого произведения, где нет-нет да проскользнет добро.

Место действия: маразум. Стол покрыт клеенчатой «прошлой» скатертью с химическими цветами и резким неистребимым запахом. На столе — хаос: тарелки, бутылки, окурки при оскорбительно чистой пепельнице. Запеканкин у плиты. Творит пельмени в алюминиевой кастрюльке. С одной стороны стола — Гуз, приложился локтем в тарелку. Рядом Инконю прижался к кальяну. На другом углу Ланселотов, в центре Савраскин. Фиалка чуть в стороне, на софе с Таней на коленях.

Фиалка — Давайте, Савраскин. Только сжато кройте.

Савраскин — Други, истина открылась мне.

Ланселотов — Что же это не томите.

Инконю (отрываясь от кальяна) Наверняка, очередная пылесосия.

Савраскин — Философия, милейший Инконю. Именно философия. Если угодно хребет человеческой науки.

Гуз (смачно отрывая шкурку с колбасы) Это почему же? (голова Тани переходит в легкое пьяно).

Ланселотов — Коля не томи. Что же ты открыл.

Савраскин — Не бог весть что, конечно. Так зарядка для ума. Но все же, други. Дихотомия. Для Запеканкина грубо дихотомия — противопостовление. Для Гуза — дихотомия это как день и ночь. Так вот дихотомия святость — грешность неверна. Святость есть грех. То есть быть святым грешно.

Инконю — Забористый у вас кальян Антон. Непростой. Мозги, как ветром сдуло.

Савраскин — Архип вы не ослышались. Я сказал то, что сказал. Быть святым грешно.

Инконю — Блефуете?

Савраскин — Помилуйте. При полной козыри, какой блеф.

Инконю — А глаз туманится… Что ж тогда извольте вскрываться.

Савраскин — Извольте. Для начала. Ланселотов. Что есть святость?

Ланселотов — Безгрешность.

Савраскин — Принимаю как отправную точку. Ланселотов. Что грешно?

Ланселотов — То что не свято.

Савраскин — А что же свято?

Ланселотов (ликующе) — То что не грешно.

Инконю — Вот она родненькая. Пиковая, подленькая. Признайтесь Савраскин крыть нечем. Теперь если вы честный человек. Пуля в лоб. Гроб да поп.

Саввраскин — Без сомнений так бы и сделал, если бы вместе с вами качался в стылом купе до станции Однодумкино. Но по счастью висельника билет имею совершенно в другой конец, а посему…

Гуз — Что посему?

Савраскин — Прекрасно Гуз! Вы ловите мои мысли. А посему предлагаю вздрогнуть. Гуз выпишите мне 126 капель.

(Гуз наливает. Все выпивают, включая Фиалку, исключая Запеканкина и Таню).

Инконю (закусив соленым огурцом) Предлагаю еще.

Ланселотов — Неужели не распробовали?

Гуз — Куда не распробовал. Седьмая уже.

Инконю — У вас может и седьмая, а я через девятую перевалил. Считайте. У Илоны Арарат, добавьте обеденный дринк у стекляшки на пьяном углу. Да пиво. Ну пиво, мы как благородные люди в расчет не берем. Вот и считайте.

Ланселотов (с подковыркой) А вы бухгалтер.

Инконю — Я алкоголик. Простой алкоголик. Живу несбывшейся жизнью, и Гуз… перестаньте быть Гузом, будьте человеком.

(Гуз снова наливает. Все, кроме Запеканкина и Тани, выпивают).

Савраскин — Вернемся к нашим баранам. Что, имея ввиду последние события становится сделать все труднее.

Ланселотов — Вы отказываетесь сражаться.

Савраскин — Ничуть ни бывало. Сначала о казуистике и каз… дальше каждый может продолжать в меру своего понимания.

(Гуз всхлипывает и смотрит на Ланселотова).

Савраскин (замечая) Об этом и речь. Ланселотов скажите мне только честно, словно я Велемир неприкаянный. Вы денежные знаки в период юношеского созревания у матери из ридикюля тырили?

Ласелотов — Честно признаться был грех.

Савраскин — Был грех, вы сказали. Симптоматично. А я вот не тырил.

Инконю — Был грех.

Савраскин — С точки зрения принятой морали делал ли я грех?

Ланселотов — Нет.

Савраскин — Стало быть, я свят?

Ланселотов — Позвольте.

Гуз — Лихо вы это его подковырнули.

Савраскин — Спасибо. Знали бы вы Гуз, какие я подлюганчики Шайбе своему устраиваю… Так вот значит все не так прямолинейно как вы сказали Ланселотов. Значит святость есть не просто жизнь без греха. Так бы от ангелов некуда было бы деться. И дома они и на работе и в вытрезвителе последнюю рубашку со слезами снимают. А поговорить то и не с кем.

Инконю — Так что же по-вашему святость?

Савраскин — Я в поиске… Гуз? Но на кое-что набрел.

(Все выпивают).

Савраскин — Глядите от чего иду. Все чего хотим мы. Это ублажить себя. Но ведь бог одел на душу тело не в подарок, а в наказанье. Так согласны ли вы с тем, чтобы прийти к святости следовало бы для начала разделаться с телом.

Ланселотов (уже влюблено) Абсолютно. Помните, я читал вам. «Мычащее туловище — эпихонтова грусть».

Савраскин — Замечательно. Школьный бант вам на кадык, халат на босу ногу и вперед на скалы, читать дурным голосом бушующим волнам: «Внемлите мне сыны Израилевы».

Ланселотов (с чувством) Вы не любите Хлебникова?

Савраскин — Скажем, остерегаюсь.

Инконю — Очень он на чертушку, на Карла Маркса похож. Словами, бородой. А это согласитесь, настораживает.

Ланселотов — Если вы еше раз… Я вас.

Савраскин — Спокойней, господарищи. Допустим. Тяжело мне. Устал. Все вокруг в скорлупе. Нет ничего, что правда. Скорлупа — все. Шелуха — сущность. Бежишь, бежишь — глядь и сам в коросте по уши. Тесть с мигалкой — ай, молодца — а дрянь у колен. Место которого не достоен — сочтемсу — за пупок зацепилась. Мышиная возня — знаете наш директор — сердце щекочет. И наконец. Финал. Жена в мехах, сын в Оксфорде. У меня две мигалки. Чувствуете две. И плыву я пароходом по Волге — матушке реке. Дерьмо изо рта выплевываю, иначе захлебнусь, но кажется наслаждаюсь.

Гуз — Непонятно совсем. Курбам-байрам какой-то. Но две мигалки… Это знаете. Привилегия. Это и пешеход не помеха, а новое слово в дорожном строительстве.

Фиалка — Молчите Гуз. Здесь такая макрель пучеглазая из глубин поднимается.

(Голова Тани подпрыгивает на коленях Антона. Запеканкин тоже с интересом прислушивается к разговору).

Савраскин — Продолжим. Итак, первым делом устав от мира перекрещиваю грудь веригами, на шею вешаю гири и пудовый крест. Когтями рою землянку. Удаляюсь, вообщем. Согласны, что первый этап постижения святости пройден?

Инконю — Так же определенно как святость Мадонны.

Ланселотов — Какой именно?

Инконю — Любой.

Гуз (чернея) — Но у нее дети.

Савраскин — А у другой был сын. И что это что-нибудь доказывает.

(Фиалка смеется. Голова Тани прыгает. Запеканкин конфузится.)

Инконю — И все-таки. Вот вы в симпатичном склепике жуете тараканов. Потягиваете дождевую воду.

Савраскин — Первую неделю безусловно так и наслаждаюсь. Мысли светлые, козявочки противные. Но в конце-концов и хлебушка захоцца. А семья. На кого я их оставил. Ведь как не возьми, а существа мы социальные. Мало ли что мы себе не навыдумываем, что никому не нужны. Наше место в общественном здании всегда останется нашим местом, кто бы его не заполнил. Еду нам носить надо. Загибайте пальцы. Откровения наши выслушивать тоже надо. А что все это как не грех. Как не преступление против предопределения, каждого ведущего по его пути.

Фиалка — Это спорно, Савраскин. Вы сами понимаете.

(Запеканкин опорожняет кастрюлю с готовыми пельменями в супницу, начинает раскладывать их по тарелкам).

Гуз — Запеканкин, что же это ты брат Ланселотову больше положил. Я считал.

Запеканкин — У вас хоть и меньше, да больше. Посмотрите они же все разные. Антоша, я свет выключу. Утро уже.