— Господи, прости непутевого сына Андрона!

Сидит Андрон в исполкоме — приказ за приказом.

В бывшем дому священника немедленно оборудовать сцену для разного представления. Столяра Тихона Белякова и плотника Кузьму Вахромеева мобилизовать без всякого уклонения. У Прохора Черемушкина взять восемь досок поделочного тесу на общую пользу.

Ругается Черемушкин маленьким языком — большой молчит.

И Тихон с Кузьмой ругаются маленькими языками — большие молчат.

— Вот так правитель!

Секретарь исполкомовский пишет:

"Немедленно всем коллективом села Рогачева запахать озимое красноармейкам".

Вся волость ругается маленьким языком:

— Вот так правитель!

Ничего не поделаешь. Тихон с Кузьмой "сцену тешут", топорами громко постукивают, Стонет старый батюшкин дом. Трещат доски, ломаются перегородочки. Везет Прохор восемь досок на общую пользу, хлещет лошадь под задние ноги. Глаза под шапкой огнем горят, на зубах — песок хрустит.

Ничего не поделаешь.

Пашут мужики озимое красноармейкам, сердито почвокивают:

— Ну и порядки!

Перевернулась земля другим боком, взошло солнышко с другой стороны. Пришла Анютка Панфилова с ролью домой, начала по избе ходить.

— Ах, оставьте меня, Володя! Я не могу в таком положенье.

Поглядел отец на девкины причуды, губами надулся:

— Брось бормотать!

А она словно глупенькая:

— Ты зачем, тятя, ругаешься?

— Глядеть на тебя тошно.

— Это роль такая у меня: барыню я по книжке разыгрываю.

Мать вздохнула:

— Бегай больше с коммунистами — они тебе сделают роль…

Отец от досады лаптем грохнул в половицу:

— Башку оторву, если с брюхом придешь!..

Ничего не поделаешь.

Глядит Ваньча: и Лукерья губами шевелит.

— Ты чего бормочешь?

— Заучиться хочу.

Десять лет стояла жизнь на одном месте.

Двадцать лет стояла на одном месте.

Думали: еще будет стоять пятьдесят, а она повернулась.

Куда пошла — никто сказать не может. И когда повернулась — никто сказать не может. В этот год или в тот.

Печи топятся, собаки лают. Все, как было. Поглядишь одним глазом — есть где-то чего-то, только руками не сразу нащупаешь.

Андрон в исполкоме думает.

— По доброй воле мужички не сломаются. Пиши!

Большая чернильница у секретаря. По старому режиму в год не испишешь чернила, теперь каждый день подливают.

Компания — лучше не выдумать…

Гришка Копчик с деревянной ногой — голь.

Яшка Мазла — голь.

Федька Бадыла — голь.

Наплевать! На то они и коммунистами называются — нет у них ничего. Как вот Мишка Потугин попал к этим людям? В молодой союз записался. А в молодом союзе вечеринки каждый день. Девки там, и парни там. Хорошо бы только девки — жены замужние украдкой заглядывают. Идет Ваньча в десять часов — ночь. Тут спят, там спят. Вообще как полагается в крестьянском сословье. Спят! Только в батюшкином дому на выструганных досках, взятых у Тихона на общую пользу, прыгают девки с парнями из молодого союза. Глядит Ваньча — и Лукерья там, покатывается со смеху.

Здорово рассердился Ваньча:

— Ты, Лукерья, не наводи меня на грех. Смирный я человек, сама знаешь. Выведешь из терпенья — плохо будет.

А она в темноте улыбается:

— Ладно тебе, Иван, ругаться. Я корову искала, гляжу — огонь.

— Смотри, корову. Принесешь ты мне теленка краснолобого. Наперед говорю.

Она бочком к нему прижимается!

— Иван, я сыграю разок.

Правильно сказано про бабу: кошка. Одной лапой царапает, другой зализывает. В которое ухо правду говорит? Надо будет поучить маленько за это.

Разыгралась молодая кровь у Прохоровой — не удержишь. Слова нерусские выучила от Андрона: культура, равноправие. Добро бы девки — жены замужние слушают. Добро бы молодые — старые через забор лезут. У Ерофея ли не баба? Золото! Елозит, бывало, Ерофей животом на печке, она ему ласково:

— Вставай, мужик, обедать пора.

Соберет на стол, опять ему ласково:

— Вставай, мужик, щи остынут.

Как за пазухой жил Ерофей. Думал, до смерти останется в таком положенье. Идет раз вечером, из трубы дымок вылезает. Хвалится себе Ерофей:

— С моей бабой можно жить. Дай бог каждому такую женщину.

Подходит к воротам, Анна из окошка торчит наполовину. Ну, что же? Торчит и торчит. Значит, дело есть, без дела не высунется. Вошел в избу — верно: печка топится и чугунок на лавке стоит.

— Анна, брось говорить!

— Погоди, мужик, некогда мне.

— Дрова прогорели. Слышишь, что ли?

Анна голову повернула чуть-чуть:

— Ох, мужик, воды у меня нет. Беги скорее!

Что-нибудь случилось.

Сроду баба не говорила таким языком.

Принес воды Ерофей, Анна руками всплеснула:

— Ох, мужик, изба у меня не метена. Подмахни на минуточку!

— А ты чего делала до этих пор?

— Да вот с Пашуркой Захаровой заговорилась. Собранье устраивают бабы насчет женского отдела и меня зовут прийти. Мети, Ерофей, мети!

Главная причина не в этом.

Можно и пол подмести, если жена захворает. Но хорошо ли мужику с веником пачкаться, когда баба в женский отдел торопится?

Сел на лавку Ерофей — под сиденьем горячо. Сел на другое место — еще горячее. Дымные стали глаза. Анна — в тумане, вся изба в тумане.

— Смеяться хочешь надо мной?

— Какой тут смех?

— Брось, пока не рассердился!

Тут и Анна стала не Анной.

— Ну, миленький мой Ерофей, я тоже не двужильная… Ночью тебя ублажай, днем за тобой ухаживай. Каких грехов наделала, чтобы отдыху не знать?

Слушает Ерофей, левая нога ходуном ходит.

Словно лихорадка бьет левую ногу.

— Вот он — женский отдел! Слетела одна гайка, теперь не удержишь.

Перевернулась земля другим боком.

Взошло солнышко с другой стороны.

Сенин-старик при смерти — причаститься негде.

Родила Евлаха Кондратьева — крестить некому.

Хороши порядки!

Тринадцать человек родила при старом режиме — такой заботы не было.

Злой ходит Никанор, Евлахин муж. Ленина ругает, Андрона ругает, всю коммуну ругает.

— Выдумали штучку!

Глядит в чулан — чугун большой. Целого поросенка посадишь.

— Неужто в чужое село скакать за попом? Сколько сдерет? Туда лошадь гнать, оттуда лошадь гнать. Сам окрещу.

Затопил печку, воды несет.

— Ладно, назову Ванькой — Иван Никанорыч будет. Все равно вырастет, если не умрет.

Евлаха на кровати дивуется:

— Ты чего, мужик, делаешь?

— Мальчишку хочу крестить.

— Будет болтать чего не надо. Лучше некрещеного оставить пока…

Никанор шибко ругается:

— Ты у меня брось больше родить. Или до сотни годов буду я мучаться? Шутка ли дело, лошадь гнать в чужое село?

— Чай, не одна я рожу. Сам лезешь каждую ночь.

— Молчи!

— Ваше дело сладкое, только о себе думаете…

Насупился Никанор:

— Не расстраивай меня, Евлаха, в таком положенье. Знаешь, вспыльчивый я человек. Лучше молчи, когда я сержусь.

А Евлаха ему:

— Благодарим покорно. Тридцать лет молчала…

Тишина.

Очень вспыльчивый характер у Никанора.

Стоит боком к Евлахе Никанор, думает:

"Черт ее знает! Ударишь не в то место — повредишь нечаянно, опять склока. В больницу двадцать верст, из больницы двадцать верст. А мы вот говорим: свобода! Разве можно в женском положенье свободу давать?"

Ничего не знает таракан. Шевелит усами, сверху вниз спускается.

Сердцу Никанорову легче.

Шлепнул таракана ладонью — смерть. Плюнул на ладонь, о штанину вытер.

— Вот она какая жизнь у нас — все умрем! Придется, видно, ехать.