Первое нападение англичане предприняли с южной стороны, против крепости Турель, прикрывавшей мост и ворота. После трех дней непрерывного обстрела французы были вынуждены оставить крепость. Это произошло 23 октября 1428 года.

На следующий день при осмотре взятой крепости Солсбери был тяжело ранен в голову. По одним данным, в него попал шальной снаряд, пущенный одной из пушек на крепостной стене Орлеана. По другим сведениям, снаряд ударил в стену рядом с графом и отбил от нее кусок, который поразил Солсбери в голову. Так или иначе, этот полководец, блестяще проведший несколько кампаний, погиб. Если бы этого не случилось, вполне возможно, что англичане уже тогда взяли бы Орлеан, а затем оккупировали южные области Франции. Вот и еще одно мистическое событие, сильно повлиявшее на ход Столетней войны.

Не желая более нести потери, англичане отказались от новых попыток штурма. Вместо этого они создали вокруг города систему укреплений, позволявшую блокировать подвоз продовольствия и даже обстреливать тех жителей, которые удили рыбу в Луаре. Орлеан оказался обречен на голод, следствием чего неизбежно стала бы капитуляция. Подобная тактика нередко использовалась ранее англичанами, например при осаде Руана. Тогда они одержали победу, но погубили многие тысячи горожан – как бедняков, умерших от голода, так и тех, кого убили озверевшие захватчики, когда перед ними открыли ворота. Конечно, подлая тактика должна была сработать и под Орлеаном.

Впрочем, в какой-то момент возникло сомнение. Не только осажденные, но и осаждающие нуждались в продовольствии. Английское командование не могло позволить себе отправлять солдат на ловлю рыбы и грабежи окрестных деревень – как из-за угрозы дисциплине, так и потому, что район уже разорили. Вместо этого к Орлеану периодически направлялись большие отряды с продовольствием. Один из таких отрядов, которым командовал сэр Джон Фастольф, был перехвачен французами 12 февраля 1429 года. Последовал бой, вошедший в историю как «селедочная битва». Французов разбили. Они понесли большие потери. С этого момента падение Орлеана представлялось вопросом ближайшего времени.

Итак, история Столетней войны была полна удивительных загадок даже до того, как в нее вмешалась Орлеанская дева. Но, пожалуй, самой удивительной из них оказалась загадка, которую мы еще не упоминали.

После того как королева Изабелла Баварская и герцог Филипп Бургундский навязали Франции зловещий договор (тот, что был заключен в Труа), получило распространение некое пророчество, которое приписывалось легендарному британскому магу и мудрецу Мерлину, другу и покровителю короля Артура, правителя Камелота, и рыцарей его Круглого стола. Версии этого пророчества различны, но суть такова: Францию погубит злая королева, а спасет простая, чистая, невинная девушка, пришедшая из дубовых лесов Лотарингии.

Как только договор в Труа был подписан, французы уверились, что первая часть пророчества сбылась, значит, вот-вот осуществится и вторая. Со дня на день из Лотарингии придет таинственная девушка, которая исправит свершившееся зло и спасет Францию от поработителей. Поэтому, когда Жанна заявила о том, что на нее возложена миссия по изгнанию англичан от Орлеана и коронации дофина Карла, многие сторонники последнего поверили: она и есть девушка из «пророчества Мерлина».

«Пророчество Мерлина» сыграло значительную роль в успехе миссии Орлеанской девы. Оно не только привлекло к девушке симпатии народа, но и побудило многих знатных арманьяков забыть о простом происхождении Жанны: ведь на него указал великий Мерлин! Очень возможно, что и сама Жанна вдохновилась предсказанием мага.

О том, что все якобы напророчено, говорилось и на Руанском процессе, осудившем Жанну: судьи, они же обвинители, пытались доказать, что приход девушки на помощь гибнущим французам был запланирован колдовскими, демоническими силами.

Трудно сказать, каково происхождение этого пророчества. Легче всего предположить, что его придумали арманьяки тогда, когда Жанна уже готовилась в свой путь к дофину Карлу, а то и раньше. Примерно этой версии придерживаются ревизионисты биографии Орлеанской девы. Однако такое объяснение имеет фатальный изъян, лишающий данное предположение смысла. Я неоднократно сталкивался с самыми удивительными предсказаниями, которые сбывались совершенно невероятным образом. Упомяну одно – куда более впечатляющее, чем «пророчество Мерлина».

За несколько лет до катастрофы корабля «Титаник» это событие почти точно было предсказано писателем-фантастом Морганом Робинсоном. Он не только описал столкновение парохода-гиганта с айсбергом, но и привел его технические данные, численность пассажиров и время события, с высокой точностью совпадавшие с тем, что впоследствии произошло. Даже название судна было «Титан». И предсказание это не носило характер «устного народного творчества», а было опубликовано в виде приключенческого романа. В результате писателю пришлось оправдываться, доказывать, что он не накаркал катастрофу.

Так что автор «пророчества Мерлина» смотрится более чем скромно по сравнению с Робинсоном. А раз так, вполне правомерно предположить, что этот автор был обычным человеком, менее проницательным, чем Робинсон.

Однако, возразят мне, прогноз Робинсона все-таки содержал некоторые неточности, пусть непринципиальные. Тогда как «пророчество Мерлина»...

А «пророчество Мерлина» оказалось не точнее, чем прогноз Робинсона. Потому что простая, чистая, невинная девушка, спасшая Францию от иноземных агрессоров, пришла вовсе не из Лотарингии, а из Шампани. Из того района Шампани, который граничит с Лотарингией, – именно там расположена малая родина Жанны, деревня Домреми. Да, очень близко к Лотарингии, совсем вплотную, и все же не Лотарингия. Да и не из леса пришла Жанна. Как ни мала была деревня Домреми, но не лес.

Может быть, не имеет значения, откуда пришла Жанна? Пусть не Лотарингия и не лес, а спасла-то Францию «невинная девушка». Тогда «пророчество Мерлина» должно звучать так: «Францию погубит злая королева, а спасет простая, чистая, невинная девушка». Конечно, это снимает проблему происхождения героини. Однако формулировка становится расплывчатой и приложимой не только к Жанне, но и к некоторым другим женщинам, оказавшим значительное влияние на события Столетней войны, – например к Агнес Сорель.

Ко всему прочему, губила Францию не злая королева. Разве? А Изабелла Баварская? – послышатся возражения. Но народная молва обвиняла королеву прежде всего потому, что она была иностранного происхождения. Намного правильнее было бы винить не злую королеву, а алчных и недальновидных мужчин-французов, герцогов из Орлеанского и Бургундского домов, затеявших распрю в трудную для страны пору. И еще можно вспомнить алчного короля Филиппа VI, позарившегося на Гиень. Тогда от «пророчества Мерлина» остаются рожки да ножки.

Для самой Жанны, которая была неграмотна и не знала географии и истории, вполне извинительно допустить подобную ошибку. Для большинства ее современников это также не имело значения. А вот великий, мудрый, всеведущий Мерлин едва ли имел право так оплошать – перепутать Шампань и Лотарингию, дубовый лес и деревню, королеву и мужчин из королевского семейства.

Более чем странно также другое: почему враги арманьяков – англичане и бургундцы – не использовали эту важную деталь для дискредитации Жанны, когда она еще только начинала свой путь? Девушку пытались захватить, устраивали засады на дорогах, где ожидался ее отряд, обвиняли во всех смертных грехах, но при этом забыли козырной туз: «Господа арманьяки, ваша Дева Жанна не может быть той, которую предрекал Мерлин. Она не из лесов Лотарингии, а из деревеньки, что в Шампани». Словно будущее чудо, шедшее вместе с Жанной, лишило способности трезво рассуждать всех, кто был готов ей помешать.

Тот факт, что Жанна осуществила, по сути, «пророчество Мерлина», говорит только о ее горячем желании помочь своему народу, использовании ею любой возможности для достижения этой цели. Заслуга в этом автора предсказания, кто бы он ни был, довольно сомнительна.