— Степанов. Беги к Горшкову.

— Зачем, Елизавета Пална. — спросил худой непутевый мальчик.

— Он в третьем доме живет. На первом этаже. — думала Лиза. — Братья маленькие. Мама.

— Беги. Беги. — повторила Лиза. — Может быть козлик уцелел или мотоцикл. Ты же умеешь водить?

— Папа научил — с гордостью ответил мальчик.

— Папа — подумала Лиза. — Папа.

— Ну беги, беги. Мы будем ждать на Соколиной Горке. Толчки могут повториться. Нужно быть на открытой местности. Там будем ждать спасателей. Быстрей, быстрей. Степанов.

Степанов побежал. Отделение милиции находилось на отшибе и была надежда, что этот хлипкий на вид, но от этого почему то казавшийся особо надежным домик не развалится. Лиза шла уверенным быстрым шагом. Не оглядываясь.

«Главное не останавливаться. Пока дойдем. Устанут. А там, дай бог, заснут. А утром будет помощь». Про брата и дочь она старалась не думать, но, конечно, думала. Гнала от себя страшное, но оно то и дело возвращалось. Третий этаж. Славный третий этаж. Лиза поворачивалась и подгоняла своих выпускников.

— Быстрее. Быстрее, ребята.

«Надо будет через гастроном» — подумала Лиза. Гастроном был разрушен. С собой взяли, то что лежало наверху. Коробку с кукурузными палочками и неизвестно каким путем уцелевшую трехлитровую банку томатного сока и три кольца перченной краковской. «Ах, Верка» — не удержалась Лиза и ругнулась про себя. — «Вот стерва. Правильно ее на доску почета повесили. Чтобы все гадину в лицо знали. Не привезлиЛизон. Не привезли». По въевшейся в гены привычке самое драгоценное колбасу Лиза несла самостоятельно. Они взобрались на покатый склон Соколиной Горки и усталые дети повалились на холодную землю.

«Это хорошо» — думала Лиза. Она раздала кукурузные палочки, воды не было. «Надо будет послать. Кого? Семенова? Он достанет. В чу на копейки лучше всех играет» Затарахтел милицейский Урал. Это был Степанов.

— Нашел! — закричал он громко.

«— Надо в Оху! Срочно в Оху! Чтобы узнал хоть кто-нибудь. Выдать Степанову полкольца Краковской. Пусть поест перед дорогой». Лиза смотрела вниз на погибший город. Справа, у Дома Культуры, где взорвался газ, горело оранжевым. Было тихо. Тогда наконец она спохватилась. «А мои то мои? Неужели все?»

Ее рот скривился. Она отвернулась от детей. Позволила пожалеть себя. Самую длинную, дольше прожитой жизни, секунду. Ее спас Степанов.

— Елизавета Пална. Полбака всего.

Лиза повернулась. Крикнула твердо.

— Хватит! До Охи хватит! Перекусишь и поедешь. Мишенька. Надо ехать.

— Что ж я не понимаю, Елизавета Пална. — проворчал Степанов. — Как маленькая ей-богу.

Шершавкина и маленькую Лизу спасла бабушкина кровать с высокими коваными ножками. Когда покрытый тонким искуственного меха ковром, пол сорвался вниз Шершавкин успел схватить Лизу, прижать ее к себе. Наручники не отпустили их в свободное падение. Вместе с разбившимся на куски полом они упали на заднюю спинку широкой и крепкой румынской стенки «Кукуритацэ» в квартире Бембеков. Над Шершавкиным и Лизой встала кровать, сдерживая напор трехметрового хаоса из разломанных панелей и имущества верхних этажей.

— Лиза! Лиза! — тихо позвал Шершавкин. Он почувствовал как девочка слабо шевельнулась совсем рядом.

— Ты как кнопка?

— Ты отдавишь мне ногу. — тихо сказала Лиза. — И мне страшно.

— Ну в этом мы с тобой точно родственники. — ответил Шершавкин.

Они услышали отдаленный гул взрыва. Вся масса обломков над ними вздрогнула и пришла в движение. Кровать просела и Шершавкин уперся в нее головой.

— Что это? — услышал он испуганный шепот. Шершавкин уперся плечами в горбатый матрац. Пыхтел и сопел какое-то время. Кровать стояла мертво.

— А? — Шершавкин как будто только что услышал племянницу.

— Слышишь? — Лиза пошевелилась.

Шершавкин прислушался.

— Слышишь? — Лиза ушипнула его.

— Там кто-то есть.

Шершавкин услышал стон. Где-то совсем рядом был живой человек.

— Эй! Друг! Подруга! — закричал Шершавкин. — Болек ты?

Они упали в квартиру Бембеков. И Шершавкин справедливо полагал, что если кто и мог оказаться рядом, это должен был быть кто-то из этой семьи. Через тишину они услышали слабый голос.

— Кто? Кто это?

— Я это. Шершавкин.

— Мы — подсказала Лиза.

— Согласен. Мы. Шершавкины. Ты как?

— Руку придавило. Жену мою не видел?

— Нет.

— В кухне она была.

— У тебя стенка где стоит?

— В зале.

— Мы у тебя в зале Болек.

— Покричи Шершавкин. Может услышит.

Шершавкин громко закричал.

— Ася! Ася!

Никто не откликнулся. Шершавкин пробовал еще несколько раз. Никто не откликнулся.

— Болек. Слышишь?

Болеслав ответил несразу.

— Болек. Ты держись. Не отключайся, старина.

— Больно мне старина. Потерял я руку.

— Держись Болек. Дети у вас. Слышишь? И Аська где-то здесь. Что ты?!

Шершавкин как всегда врал. Но теперь это было самое нужное оправданное вранье. Как то и Шершавкин пригодится.

— Все мы здесь. — услышал Шершавкин. — Только я еще не с ними.

— О чем это он? — спросила Лиза.

— Да — Шершавкин старался выглядеть бодро. — Все чики пуки будет говорит. Что ты?!

— Ты врешь.

— Я? — Шершавкин помолчал. — А что мне остается, кнопа?

ГЛАВА12. А БЫЛ ЛИ АЙЛЕК?

Егор оглядел присутствующих самым своим невозмутимым «ятутвахтер» взглядом. Они были в камералке. Вернее в том что от нее осталось. Брезентовая крыша была разорвана адскими вомбатами-келе. Туша страшного Айлека слегка задела кирпичный бок камералки и теперь испуганный Засентябрилло сидел на задней, чудом уцелевшей лавке, среди руин, на свежем воздухе.

— Значит так… — Егор устало сел за стол. — Главное сейчас смотреть на вещи здраво.

— Ты издеваешься, командир. — От налитого железной боцмановской полнотой Барклая трудно было ожидать такого претонкого пресняковского фальцета. Тем не менее он визжал как стадо диких мартовских котов, нализавшихся велерианки.

— Что это вообще было!

Егор неумно вставил.

— Что было то сплыло.

Тогда заволновался как белье на веревке в ветренный день Засентябрилло.

— Они меня чуть не убили. А вы говорите сплыло. Сплыло.

— Тихо. Тихо. — Егор попытался снова неуклюже успокоить присутствующих. Одним словом, понес откровенную пургу.

— Надо… Надо проверить все выходные данные. Сделать соответствующие выводы… Чтобы не вызвать привычного головотяпства… А что касается процесса формирования фондов я проработаю этот вопрос с товарищем Понедельником. — Егор деловито и очень убедительно размазал по щеке сажу от сгоревшего барака, где проживали Барклай и Засентябрилло. Раздался хлопок. На пол упал складной стул. Это встала Тюменцева. В руках она крутила концы своего цветного платка. Она была необычайно-необычайно взволнована. Верхняя пуговица рабочей стеганной куртки была растегнута, а она совсем-совсем этого не замечала.

— Перестаньте, Егор Юрьевич. Вы разговариваете с нами как с маленькими детьми. А тем не менее мы все это видели.

— Да. Вот именно. А что вы видели, старший геолог?

На высоких скулах и впалых щеках Тюменцевой вспыхнул бледный розовый румянец. Тюменцева в своей высшей точке накала ярости.

— Егор Юрьевич. Товарищ начальник пенжинской экспедиции…

Бекетов собрал лоб тульской гармошкой и постарался выглядеть таким же пряником.

— Да старший геолог.

Тюменцева выдержала округлившиеся полудебильные внимательные глаза Бекетова, смотрящие прямо в нее.

— Хорошо. Давайте. Так значит так. Вчера ночью мы все, включая, я подчеркиваю и вас, были свидетелями того, что из нашей шахты вылезло это. То что мы все с вами видели.

Тюменцева подобрала стул. Раскрыла его и села. Егор пожевал губы, помолчал. После этого он планировал как заправский бюрократ откинуться назад и закинуть ногу за ногу. Типа мне все и вы и ваши… По колено… От падения с табурета его не спасло ничего. Пока Егор поднимался его осенило.