— Газ! Я думаю это был газ. Мы им надышались. Вот и все… Нет не все. Вполне возможно, что мы на пороге открытия. Предлагаю сегодня же приступить к изысканиям.

Довольный собой Бекетов сел, но теперь просто сел без всяких изысков. Присутствующие молчали.

«Неужели прокатит» — думал Егор, подозрительно присматриваясь — «В конце концов то, что они видели… Этого никогда не может быть. Они это точно знают. В отличии от меня». Засентябрилло колебался. Егор это видел и чувствовал, что носится в его засыпанной жирными волосами голове. «Может он и прав. Он начальник. А что это было? Я надышался этим подземным газом и мне почудилось, что четыре плюшевых чертенка сорвали с метеовышки полотняный флюгер и повесили вместо него меня!» — Засентябрилло поежился — «Да. Может это и газ, но снимал меня Бекетов прицепным студеным краном. Может и это я себе надышал? Он начальник… Пусть думает» Засентябрилло робко растянул губы в улыбке. Бекетов кивнул головой в ответ. Засентябрилло он переломил. Но что такое Вечный Почечуйка перед Стоптаными Сапогами? Но все вышло как нельзя лучше. Барклай тоже молчал. Сидел, надувшись, глядя перед собой. Он думал. «11 дней и шабаш вахте. А потом… Понедельник. И все на Камчатку ни ногой… Рвану куда попроще… В Бодайбо».

Все испортила Тюменцева. Она снова встала. «Чтоб тебя» — подумал Бекетов и сказал.

— Да старший геолог.

— Я понимаю вас, товарищ Бекетов. Вы молодец.

— Почему? — невольно вырвалось у Бекетова.

— Вы стараетесь нас успокоить. Это правильно. Но не правильно закрывать глаза. Может быть это газ. Может быть из-за газа Засентябрилло показывал шквалистый с небольшими прояснениями.

— Очень небольшими — вставил Зачентябрилло.

— Может из-за газа Барклая едва не размазал ваш ККС, когда его бросил этот чудовищный медведь.

— Вот уж и размазал. — недовольно буркнул Барклай.

— Может из-за газа мой муж оказался за 5 километров отсюда на вершине какой-то елки. Он вернулся домой только под утро.

«В первый раз что ли?» — зло подумал Бекетов.

— А Ровняшкина? Что они сделали с Ровняшкиной?

Раздались тихие всхлипы. Все посмотрели на Ровняшкину. Она пряталась за печкой. Проказники Келе всунули ее в алюминиевую кастрюлю. В камералку Ровняшкина пришла сама. Кастрюля качалась сзади. Снять ее пытались всей экспедицией. На автоген Ровняшкина не соглашалась. Так и сидела в кастрюле за печкой.

— Это тоже по-вашему газ? — спросила Тюменцева.

— Нет. Это были они! — закричала нервно Ровняшкина. — Эти колбаски-террористки.

Она залилась горючими слезами. У ней подошел Засентябрилло. Неуклюже потоптался рядом и зачем-то потрогал кастрюльное ушко.

— А Куэро? — продолжала Тюменцева. — Я была в шахте. Я видела что они сделали с несчастным стариком.

— Именно это меня и настораживает, старший геолог. — настаивал на своем Бекетов. — Все остальные на которых напали как они думают, эти страшные существа… Их же не убили.

Ровняшкина зарыдала совсем громко.

— Я не то хотел сказать… Ну вы поняли. То что произошло с Куэро может быть и не связано вовсе с нашим обшим помешательством. Контекстом так сказать безумия.

— А где ваша дочь? — вонзила всеми силами гонимый Егором вопрос Тюменцева.

— Дочь?

— Ваша дочь, Мия?

— Моя дочь. Она дома.

— Но я собственными глазами видела. Медведь ее схватил за куртку и закинул себе за спину.

— Я говорю вам она дома.

— Дома?

— Дома — повторил Бекетов.

Тюменцева молчала. Она ему не верила.

— Хорошо! — сказал Бекетов. Он поднялся.

— Идемте.

Вместе с Бекетовым пошли все. Никто не хотел оставаться в одиночестве после этой необычной ночи. Ровняшкину вместе с кастрюлей посадили в тачку. За ручки взялся Засентябрилло. Егор шел впереди. Шел быстро, чтобы остальные поменьше смотрели по сторонам, пытаясь не отстать. Смотреть тут было не на что. Айлек и Келе разворотили все до чего смогли дотянуться. В щепу разнесли крышу шахты. Обвалили камералку. Келе похватали баллоны с пропаном. Пустые баллоны по словам Барселонова. Егор неодобрительно посмотрел на шедшего сзади воротоватого домостроителя. Что не сожрали то разбросали вокруг и подожгли. Так сгорел барак Барклая. И да. Тюменцева права. Айлек забрал с собой Мию. Если бы не Мужик… Егор толкнул дверь. Мия сидела на кровати и читала книгу, качая ногу в розовом сланце. Вокруг Егора никто не закудахтал от неожиданности но закудахтали все. Про себя.

— Здравствуйте. — сказала Мия.

Тюменцева оперлась на косяк двери.

— Я видела. Я сама видела.

Егор с опаской, но обстоятельства требовали, коснулся ее плеча.

— Так бывает. Поверьте. Самое необъяснимое всегда объясняется очень просто. Главное выбрать нужный угол зрения. Бекетову неожиданно помог Засентябрилло.

— Верно, товарищ Бекетов. Я теперь понял как я на вышку попал. Это меня пропан вознес.

— По поводу пропана. — Егор пробежал взглядом по дубовому не школьным рубанком тесанному лицу бурового мастера. Барклай вернувший себе свой низкий хриплый голос вертеть не стал.

— Моя вина командир. Котел у меня. Сам знаешь. Как не…

Сюда так и просилось то великое емкое слово, которое стыдятся официальные словари и культурные интиллигентные твари. Слово объясняющее больше про экономику России чем вся. Академия Наук и сивогривый эксперт Леонид Гозман. Продолжать Барклай не стал. Виновато махнул рукой.

— Напишите объяснительную. — сказал Егор.

«Конечно не убедил» — думал Бекетов — «Но сомнение уже полдела. Забыть не забудут, но признаваться в том, что видели будет накладно».

— А мой муж. — вмешалась Тюменцева. Несгибаемая. Она продолжала верить своим собственным глазам..

— Мне кажется — мягко ответил Егор. — Здесь не место обсуждать ваши семейные проблемы.

Вот так. Подло. Но что делать. Айлек шел по земле. Айлек. Его нужно было остановить. Остановить во чтобы то ни стало. Теперь у него была Мия. Да. Эта девочка, которую он всем предоставил, не была Мией. Вернее она то и была настоящей Мией, но его Мию забрал с собой Айлек. Такая вот хитроперекрученная закруть. Почти как казаки с чубатыми лампасами кричащие «Лююбо! Любо!» Борису Абрасовичу Березовскому. И Бекетову это не нравилось. Также как четвертая кнопка Центрального Телевидения. Бекетов, вообще, не любил цифру 4.

Поле было миллионолетнее. Кратким, меньше обычного вдоха мужчины средних лет, камчатским летом на нем росла всякая разноцветная чепуха со скупыми цветками и белесыми листочками. А больше ничего и не было на этом поле. Так бы и дождалось оно своего персонального апокалипса, не подозревая о собственой ненужности и зряшности, так удобно расположившихся между кривляюшимся руслом Летучей реки и серыми бегемотными тушами мелких гор, если бы не толстопятый хохол Банджо. У него были корочки наладчика бурильных установок 3 разряда и буфетчица Люська Рейнгардт с улицы Красных Зорь. На первый взгляд две вещи несовместные. Но именно из-за них безымянное поле, осколок эры Палеозоя навсегда потеряло свою невинность. Корочки наладчика забросили Банджо из родного хутора с поросятами в лужах и лужах в поросятах на Камчатку. Здесь Банджо не долго страдал энтузиазмом отцветающих строек социализма. Пошел к Барселонову. Теперь домой отсылал не переводы на вишневый с муравьями садик и беленую мазанку, а не отсылал ничего. Все это решил сделать здесь. На Камчатке. Прямо вокруг Люськи Рейнгардт. Вся состоящая из больших и маленьких скатанных шариков сдобного теста, Люська возлежащая в самом бестыдном виде, но с накрахмаленой белоснежной трубой на голове среди кирпичной кладки, бетономешалки и нанятых за хлебную тюрю китайцев из Рязани манила к себе Банджо. Гнала в Крашенинников, а надо было в Пенжин! Курва. — выругался Банджо и всадил свой БТР по самые борта в обманчивое расцветающее простенькой флорой поле.

— Подтопило. — хмуро оправдывался Банджо, глядя себе под ноги, ища там утешение.