И вдруг, в одно незабываемое утро, когда мы получили важный звонок из-за океана, настолько искаженный грозовыми атмосферными явлениями, что я даже не понял имя звонившего, внезапно у меня за спиной громко и отчетливо прозвучало: "Скажи! Скажи! Скажи! Скажискажискажи!..".

Вот он и клюнул, наш попугай, пусть даже не на ту удочку! По крайней мере, теперь мы точно знали, что он был обучен, что его дрессировали, что он мог говорить. Ему нужен был для этого лишь звонок из-за океана с как можно более плохим качеством связи, тогда все и получалось. Амир поклялся научить проклятую птицу говорить и "шалом", или он вырвет ей все ее серо-зеленые перья. Как подсказала ребенку эпоха технического прогресса, он установил в клетке магнитофон, который непрерывно вдалбливал ее упрямому обитателю одно и то же слово: "Шалом… Шалом… Шалом…". Лента моталась столь долго, сколько позволяли батарейки. Но ничего не изменилось.

Однако, двумя днями позже, как раз, когда по телевизору начались вечерние новости, из клетки раздалось: "Кто! Кто! Кто!..".

Что за — кто? Почему — кто? Кто это — кто? Только после долгих раздумий до нас дошло, что речь могла идти о моем заокеанском собеседнике. Еще один маленький шаг вперед. Мы решили назвать нашего попугая Ктокто.

"Необходимо, — разъяснил я семье, — хоть в чем-то идти навстречу животному, говорит оно шалом или нет".

По-видимому, оно больше предпочитало "или нет". На следующие выходные Ктокто расширил свой словарь в совершенно ином направлении:

— Вафф! — пролаял он. — Гр-ваувау.

Очевидно Франци, наша собака всех возможных мастей, тоже получила звонок из-за океана. Она пролаяла в ответ, и с тех пор они оба часто беседовали друг с другом, но это бывало, только когда к нам кто-то приходил. С уходом гостя Ктокто быстро замолкал. С другой стороны, он научился танцевать. Если ему напевать "Алелуйя" и при этом вдобавок двигать бедрами, он начинал раскачиваться, но только не пел. Он свистел. Этим он подражал футбольным судьям, которых видел по телевизору. Больше всего он любил это делать поздно ночью, чередуя крики "Скажискажискажи" и "Ктоктокто".

Я пошел к Злобнику и пожаловался:

— Наш попугай лает днем и свистит ночью. Где же ваше честное слово? Я спать не могу!

— Конечно, не сможете, — возразил бывалый зооторговец. — Клетку-то на ночь надо завешивать.

И он продал мне толстую полиэтиленовую пленку, бельгийское производство, никакой подделки. Я отправился домой, дождался наступления сумерек и нахлобучил пленку на клетку, после чего упал в кровать и проспал как куль с мукой до 3 утра, когда самая лучшая из всех жен встала и стащила пленку обратно.

— Разве бедная птичка должна жить в темнице? — спросила она.

Ее гуманистические побуждения делают ей честь. А попугаю это доставило радость. Мой же сон был попросту уничтожен. Иногда я искренне жалею, что попугаи не могут летать.

Когда Ренана простудилась, Ктокто немедленно начал кашлять. Ренана, как никто в нашей семье, радовалась состраданию Ктокто. Так продолжалось довольно долго, но однажды возымело нехорошие последствия. Когда наша умница Ренана находится дома одна, она никогда не открывает дверь без того, чтобы предварительно не спросить своим тоненьким детским голоском: "Кто там?".

Однако однажды дома оказался один Ктокто. Было это уже к вечеру. Человек из прачечной принес наше белье и постучал в дверь.

Изнутри прозвучал тонкий детский голосок:

— Ктотам?

— Белье, — ответил человек из прачечной.

— Ктотам?

— Человек из прачечной с бельем.

— Ктотам?

— Белье!

— Ктотам?

— Б-е-л-ь-е!

Как долго длилась эта фонетическая драма, никто не знает. Когда мы вечером пришли домой, мы нашли свой сад, покрытый рубашками, подштанниками и полотенцами, разбросанными во всех направлениях, как евреи в диаспоре. Человек из прачечной, как мы слышали, был найден в жутких конвульсиях и отправлен в больницу.

Мы осторожно вошли в квартиру. Нас приветствовал хриплый возглас:

— Белье! Белье! Бельебельебелье!..

Вместе со "скажискажискажи", "ктоктокто", "ваффваффвафф" "ктотамктотамктотам" и различными формами кашля это представляло прямо-таки значительный словарный запас. И вскоре он еще больше расширился с помощью мировой истории, которая от всех нас требовала принятия судьбоносного решения.

Часами сидели мы в эти дни у экрана телевизора и следили за долгими, трудными мирными переговорами от Кэмп-Дэвида до Эль-Ариша. Снова и снова слышали мы это слово, наполнившееся особым смыслом: слово "шалом"[1].

И на четвертый день это случилось.

— Шалом, — протрещал Ктокто.

Наш попугай стал голубем мира.

Три дня мы провели, развалившись в палубных креслах на борту гордого израильского судна, пассажирского теплохода "Иерусалим".

На третий день нас разбудил громкий радостный крик, разнесшийся по всему судну: "Земля! Земля!". Перед нами, окутанные таинственным утренним туманом, всплывали очертания острова Родос, о чьей сказочной красоте нам уже столько рассказывали многие пассажиры. Он совершенно уникален, говорили они. Сногсшибательная панорама. Вечное солнце. Дешевые электрические утюги. В общем, мечта.

Духовно мы были уже давно подготовлены к высадке на остров. Пока мы еще рассекали море, на доске объявлений появилась информация об организуемой местными властями коллективной поездке в живописную Долину миллиона бабочек. Те из нас, кто об этом уже знал, вспоминали с мечтательными взорами о бесчисленных множествах разноцветных созданий с тончайшими и нежнейшими крылышками… и как они порхают в лучах яркого солнца… и как они поднимаются в лазурную глубину неба… и какую незабываемую картину они собой представляют…

Едва "Иерусалим" бросил якорь, как его тут же окружило несметное количество местных моторных лодок, жаждавших перевезти нас на берег. Я перегнулся через ограждение и помахал одному из лодочников, коренастому старому моряку со сверкающими глазами. Памятуя о предостережениях, которыми меня снабдили опытные путешественники, я, прежде всего, справился о цене поездки:

— Хау мач? Вифиль? Комбьян? — Синкесенто, — ответил старик. — Хаха! — выдавил я самоуверенный смешок, не давая запутать себя недостаточным знанием итальянского. — Шесть тысяч лир и ни одного песо больше!

— Идет, — с необычайной скоростью согласился старик. Мы спустились вниз по качающемуся трапу и заняли место около руля. Морской волк терпеливо ждал, пока его лодка не переполнилась до того, что готова была перевернуться. Тогда он запустил мотор. Раскачиваясь и фыркая, лодка начала свой путь длиной в триста метров, отделявших нас от берега. Скорость лодки составляла в час те же триста метров. Это заставило старика начать нам повествование истории острова Родос, причем он использовал три языка одновременно. В одноязычном переводе его сообщение звучало примерно так:

"Много лет тому назад мы были захвачены римлянами. Потом нас захватили византийцы, которые оставались тут до того, пока остров не был захвачен мусульманами. Потом нас захватили иоанниты. Они построили на острове крепость для обороны от турок, что, однако не смогло помешать им нас захватить. В смысле туркам. После турок пришли итальянцы. И что сделали эти итальянцы? Они захватили нас. Но потом нас снова захватили турки, пока снова не пришли итальянцы. Потом пришли немцы, потом пришли греки и держат нас до сих пор".

На наш вопрос насчет самого лучшего из прежних захватчиков старый морской волк почесал затылок и выразил мнение, что тут, собственно, никакой большой разницы не было. Главное, что захватывали, но независимость не трогали, только налоги более высокие брали. Против нынешнего положения он, однако, ничего против не имел, поскольку сам происходил из греков. Его сыновья, однако, были турками. Но это-то как раз можно было понять — при таких постоянных захватах то теми, то этими, никто не мог точно знать, кто он есть.