— Я интересуюсь яйцом всмятку.

— Трехминутным?

— Да.

— Сей момент. Я знаю, господин Стейнберг, в Америке не принято столь непринужденно разговаривать с официантом. У нас в Израиле все по-другому. У нас особая атмосфера. Между прочим, я не всегда был официантом. Я изучал ортопедию, два года. К сожалению, без связей не пробьешься.

— Пожалуйста, принесите нам завтрак с одним яйцом всмятку.

— Три минуты, господин Стейнберг, я помню. Но вот этот "Зорбас" — это фильм! Хотя к концу вы немного переборщили. Наш повар сказал, что у вас есть еще пьесы и фильмы. Это правда?

— Да.

— Например, какие?

— Например, "По ту сторону рая"[29].

— О, я видел! Честное слово, видел! Смешно до коликов! Особенно та сцена, где они пытаются вывозить деревья из леса…

— Это из "Алексис Зорбас".

— Да, точно. Вы правы. А что вы еще написали?

— "О мышах и людях".

— Микки Маус?

— Если я сейчас же не получу свой завтрак, я умру с голода, мой друг.

— Сей момент. Только одну секунду. Мыши, вы сказали. Не та ли это история, где Батя Ланцет хочет переспать с этим идиотом?

— Как, как?

— Ну, с тем толстяком, таким идиотом, хотя на самом деле он не такой толстый, но ему набили подушки под одежду, так что он выглядел толстым, а тот друг, что был с ним, он тощий, и этот толстый парень хотел ловить мышей и… Разве вы этого не знаете?

— Я знаю содержание своих пьес.

— Конечно. Раз вы так считаете. В любом случае, с этим толстым идиотом надо быть постоянно начеку, чтобы он не бил людей, но ведь он сын босса и с Батей Ланцет ведет себя нагло, подкрадывается тихонько и идет за ней, и…

— Я могу поговорить с директором ресторана?

— Не нужно, господин Стейнберг. Сейчас все будет. Но эти мыши мне действительно понравились. Только конец истории, — извините, конечно, — меня разочаровал. Я от вас ожидал большего. Зачем вам надо было убивать этого толстяка? Только потому что он немного слаб на голову? Но за это не убивают, должен вам заявить.

— Хорошо, я перепишу сценарий. А теперь принесите мне, наконец…

— Нет, если хотите, я прочту его еще раз и скажу вам все, что там не так. Вам это ничего не будет стоить, господин Стейнберг, не пугайтесь. Ну, может быть придется съездить разок в Америку, чтобы встретиться с вами. У меня есть много, о чем вам рассказать. Наедине, разумеется. Но сейчас не получится. У меня дел полно. Если бы вы только знали, как я все переживаю. Вот взять "Алексис Зорбас"…

— Я получу свое яйцо или нет?

— Сожалею, но в шабат мы яиц не подаем. Но если бы я вам рассказал о своей жизни, господин Стейнберг, вы заработали бы целое состояние. Я мог бы ее сам описать, мне все так и говорят, мол, я дурак, что не пишу роман, оперу или что-нибудь еще. Но разве я им всем не говорю, чтобы оставили меня в покое, я это отдам Стейнбергу. Что вы на это скажете?

— Завтрак, или…

— Например, два года назад. Летом. Уже к концу лета, когда я с женой отправился в Содом. Вдруг, знаете ли, машина останавливается, шофер выходит, поднимает капот и — вы знаете, что он сказал?

— Любезнейший, оставьте мою бороду в покое! Оставьте ее!

— Он сказал: "Карбюратор накрылся". Вы представляете?! На полпути к Содому у него там карбюратор накрылся. Видно, он полагает, я его ему найду. Это же полная чепуха. Карбюратор накрылся. Целую ночь мы просидели в машине. А это была холодная ночь, очень холодная. Вы должны так и написать, господин Стейнберг. Вы должны из этого сделать настоящий бестселлер. Я вам говорю: то была такая ночь, что никакой Алексис Зорбас… Эй, куда же вы? Я еще не закончил, господин Стейнберг! У меня для вас целая куча историй! Как долго вы еще здесь пробудете?

— Я улетаю ближайшим самолетом!

— Господин Стейнберг! Да подождите же, господин Стейнберг… Ну, вот, сначала говорит, что хочет пробыть тут целый месяц. Ты смотри…

В Израиле турист может найти все на свете легче, чем нужную улицу. Мы — воюющий народ, у которого нет времени карабкаться по пожарным лестницам и рассматривать дорожные указатели. Как предупреждение потенциальному приезжему я позволю себе рассказать следующую историю.

Как-то шатались мы с моим пресловутым другом Йоселе по бульвару Ротшильда. Темы для разговора были уже исчерпаны, а новый начинать нам не хотелось. Вдруг я увидел, как Йоселе вытягивается и прислушивается, как кто-то бормочет неподалеку непонятное слово "Церковиц". Сразу же вслед за этим он пристает к первому же безобидному прохожему: "Простите, вы не скажете, где здесь находится улица Церковиц?"

— Какой дом вам нужен? — спрашивает безобидный прохожий.

— Номер 67. Третий этаж.

— Церковиц… Церковиц… Видите вон ту широкую поперечную улицу? Да? Ну, вот, улица Церковиц будет на ней, первый поворот налево.

— Не второй? — спрашивает Йоселе.

— А почему она должна быть второй?

— Я думаю, что она будет второй.

Наш прохожий начинает проявлять первые признаки нетерпения:

— Если бы она была второй, я бы вам так и сказал, что вторая. Но она первая.

— Откуда вы это знаете?

— Что вы имеете в виду — откуда я это знаю?

— Я имею в виду: может быть, вы на этой улице живете?

— Один мой друг там живет.

— Бобби Гроссман?

— Нет, один инженер.

— А кто вам сказал, что Бобби Гроссман — не инженер?

— Извините, но я вообще не знаю никакого господина Гроссмана.

— Конечно, вы его не знаете. Первая улица налево — это бульвар Бирнбаума, а не улица Церковиц.

— Да, верно… Гм. Но какая же тогда улица Церковиц?

Если у Йоселе что-то спросить, он редко затрудняется с ответом. Так и сейчас:

— Церковиц… Церковиц… погодите-ка. Идите прямо, повернете в первую улицу направо, и там будет третья улица слева.

— Большое спасибо, — говорит безобидный прохожий, который больше уже не знает, что делать. — Извините за беспокойство.

— Ничего страшного.

Мы расходимся. Безобидный идет прямо, сворачивает направо и устремляется на улицу Церковиц. Вероятно, там он вскарабкается на третий этаж дома № 67, прежде, чем до него дойдет, что он там ничего не потерял.

Йоселе и я садимся на ближайшую скамейку.

— Самое смешное, — говорит Йоселе через некоторое время, — что улицы Церковиц вообще не существует.

Как-то одним незабываемым летом я решил провести летний отпуск с женой в Израиле. Наш выбор пал на широко рекламируемый отель на прохладном Севере, тихое и скромное здание вдали от шума больших городов. К тому же там не было ни рока, ни ролла. И там не нужно было пить неразбавленный виски, чтобы быть причисленным к "smart set"[30].

Я заказал телефонный разговор и заказал для нас с женой номер.

— Будет исполнено, уважаемый господин, — в голосе портье слышалось служебное рвение. — Вы прибываете вместе?

— Само собой, — ответил я. — Что за глупый вопрос?

После того, как мы совместно прибыли, я внес пару гениально исполненных подписей в карточку регистрации. И что же? Портье вручил нам каждому по ключу.

— У господина номер 17, дама занимает номер 203.

— Секундочку, — сказал я. — Я же заказал номер на двоих.

— Вы хотите в общий номер?

— Само собой. Это моя жена.

Искусными шажками портье подошел к нашему багажу, чтобы удостоверить на них ярлыки с нашими именами. В это мгновение меня озарило, словно слабой молнией: на этих ярлыках стояли не совсем наши имена. Точнее, не все. Моя жена принесла два чемодана от своей матери, и ярлыки на этих чемоданах несли, понятное дело, имя Эрны Шпиц.

Портье, не глядя на нас, сунул руку в стойку регистрации и вручил моей жене ключ: