— Я понимаю тебя, сын мой, и я уверен, что Бог с тобой. Я благословляю тебя и прошу Бога помочь тебе.

— В этой проповеди монсиньор Ирене де Бруйан говорил о самом себе, — сказал мне доктор Наал.

— Разумеется, господин. Что вы думаете теперь делать?

— Я попрошу губернатора повлиять на таможенные власти с тем, чтобы они дали мне возможность купить лодку, конфискованную у контрабандистов, по более низкой цене. Вы пойдете со мной и выберете самую удобную для вас лодку. Пища и одежда — это уже мелочи.

Со дня посещения нас священником, к нам постоянно приходят люди. Они усаживаются на скамье и обязательно что-нибудь кладут на одну из кроватей. В два часа пополудни обычно приходят бедные монахини с настоятельницей монастыря. Они хорошо владеют французским. И всегда приносят полные корзинки еды. Настоятельница довольно молода, ей меньше сорока. У нее голубые глаза и светлые брови. Она отправила в Голландию письмо с просьбой решить нашу проблему и не посылать нас снова в море. Много раз настоятельница просит рассказать ей и ее спутницам о наших приключениях. Если я забываю или умышленно упускаю какую-либо деталь, она останавливает меня: «Генри, не спеши так, ты пропустил рассказ про фазана… Почему ты сегодня не рассказываешь о муравьях? Это ведь очень важно — из-за них ты не заметил Бретонца в Маске».

Я видел лодку. Это настоящая яхта: восемь метров в длину, прочное днище, высокая мачта и отличные паруса. Она полностью оснащена, но на ней множество печатей таможенного управления. Аукцион начинается с 6000 флоринов (около тысячи долларов). После краткой, но убедительной речи доктора Наала, нам отдают ее за шесть тысяч и один флорин.

Через пять дней мы готовы к отплытию. Лодка заново выкрашена и оснащена. В водонепроницаемую ткань завернуты шесть чемоданов — на каждого по одному — с обувью и одеждой.

Мы отплываем с рассветом. Врач и монахини пришли с нами попрощаться. Ветер сразу отрывает нас от причала. Сияет солнце, предвещая безоблачный и ясный день. Я сразу обнаруживаю, что в лодке слишком много парусов и что она очень капризна в управлении, хотя во всем, что касается скорости, хороша. Плывем на запад. Мы решили подплыть к колумбийскому берегу и выпустить там троих наших спутников, что присоединились к нам в Тринидаде. Они и слышать не захотели о длительном путешествии, когда прочитали в газетах о том, что нас ожидает штормовая погода.

Это их право, и мы решаем выпустить их на пустынном полуострове Гуахира. Мы же направимся в Британский Гондурас. Отличная погода, звездное небо и почти полная луна здорово нам помогают. Я бросаю якорь около берега Колумбии и проверяю, смогут ли наши попутчики покинуть здесь лодку. Эти ребята были на высоте, и мне жаль, что они нас покидают.

Нам не везет: в этом месте оказывается очень глубоко и приходится еще больше приблизиться к опасному скалистому берегу. Пожимаем им руки, и они по очереди спускаются в воду, держа чемоданы на головах. В это время совершенно прекращается ветер. Дьявол! Только бы нас не увидели со стороны деревни, которая обозначена на карте как Рио-Хаша! Это первая точка, в которой имеется полицейский участок. Будем надеяться, что пронесет.

Ждать, ждать… Трое помахали нам белым платком и исчезли. Ветер, где ты? Нам нужна самая малость, чтобы отойти от берега Колумбии, которая представляется нам большим вопросительным знаком! Мы не знаем, выдают они беглых заключенных или нет. Все трое, мы предпочитаем безопасность и уверенность в Британском Гондурасе неизвестности в Колумбии. Только в три часа пополудни появляется ветер, и мы можем убираться. Я поднимаю все паруса, и мы начинаем медленно скользить по морской глади. После двух часов такого плавания замечаем идущую прямо на нас лодку, полную мужчин. Раздается предупредительный выстрел в воздух. Я не подчиняюсь приказу остановиться и пытаюсь выйти в открытое море, чтобы покинуть территориальные воды Колумбии. Но это невозможно. После непродолжительной погони мощная моторная лодка настигает нас. Двадцать мужчин направляют на нас ружья, и мы вынуждены сдаться.

Солдаты или полицейские, которые нас задержали, выглядят очень странно: на них грязные брюки, которые когда-то, вероятно, были белыми, шерстяные рубахи, не знавшие стирки; все, кроме «командира», который одет лучше и чище остальных, босы. Но, несмотря на свою жалкую одежду, они вооружены до зубов: на ремнях болтаются полные обоймы патронов, кинжалы в ножнах, а в руках первоклассные боевые винтовки. У человека, которого они зовут «командиром», лицо убийцы, а на ремне, кроме всего прочего, висит большой пистолет. Эти люди разговаривают по-испански, и мы ничего не понимаем, но их взгляды, движения и тон не предвещают для нас ничего хорошего. Окруженные шестью юнцами, которые идут на расстоянии двух метров от нас с ружьями наперевес, мы идем пешком к тюрьме и пересекаем деревню Рио-Хаша. Все это делает дорогу очень неприятной и унизительной для нас. Подходим ко двору тюрьмы, окруженному невысоким забором. Около двадцати небритых и грязных заключенных, сидящих и стоящих, смотрят на нас. Их взгляды тоже враждебны. Ходьба дается нам нелегко, так как Кложе все еще носит пластинку и гипс и не может идти быстро. «Командир», с нашим компасом и плащом под мышкой остался позади. Он ест наши шоколадные пряники, и мы понимаем, что эти люди разденут нас догола. Мы не ошибаемся. Нас закрыли в отвратительном зале с огромными решетками на окнах. На деревянных полах деревянные возвышения: кровати.

— «Французы, французы», — зовет нас через окно один из заключенных после того, как приведшие нас полицейские удалились.

— Чего тебе надо?

— Французы, нехорошо, нехорошо.

— Что нехорошо?

— Полиция.

— Полиция?

— Да, полиция нехорошо.

Он уходит. Наступает ночь. Зал освещен очень слабой электрической лампочкой. Под самым ухом пищат комары, которые не брезгуют залетать даже в нос.

— Да, наше согласие оставить здесь этих парней нам дорого обойдется.

— Это из-за того, что не было ветра.

— Ты слишком приблизился к берегу, — сказал Кложе.

— Заткнись. Сейчас не время для споров — теперь мы должны быть более едины, чем когда бы то ни было.

— Прости, ты прав, Пэпи. Никто тут не виноват.

О, будет слишком несправедливо так завершить бегство, во время которого нам пришлось столько перетерпеть. Нас не обыскали. Патрон у меня в кармане, и я, не теряя времени, сую его в обычное место. Кложе делает то же самое со своим патроном. Хорошо, что мы их не выбросили. Эти маленькие металлические кошельки носятся без труда. На моих часах 8 часов вечера. Приносят горячий сахар — каждому по куску величиной с кулак, и свертки с вареным рисом.

— Это означает, наверно, «доброй ночи», — замечает Матурет.

Назавтра, в 7 часов утра, нам дают по деревянной кружке отличного кофе. Примерно в 8 часов приходит командир, и я прошу его разрешить мне пойти и забрать оставшиеся в лодке вещи. Он не понимает или делает вид, что не понимает. Глядя на него, я все больше убеждаюсь в том, что у него лицо преступника. Слева на поясе у него маленькая фляга в кожаном чехле. Он вынимает флягу, вытаскивает пробку, отпивает глоток, сплевывает и подает флягу мне. Поощренный этим первым дружеским жестом, я беру флягу и пью. На мое счастье, я отпил немного. Быстро проглатываю и начинаю кашлять, а он громко смеется, этот полунегр-полуиндеец! В десять часов появляются несколько гражданских в белых костюмах и галстуках. Их шестеро или семеро. Входят в здание, которое по виду похоже на тюремную контору, и посылают за нами. Все сидят на стульях полукругом в зале, одну из стен которого занимает портрет офицера в белом — президента Колумбии Альфонсо Лопеза. Один из этих господ предлагает Кложе садиться. Мы стоим. Худощавый господин с орлиным носом и в пенсне начинает меня допрашивать. Переводчик говорит мне:

— Этот господин — судья города Рио-Хаша, остальные — его друзья. Думаю, среди этих людей некоторые знают французский, хотя они в этом не признаются. Возможно, к ним относится и сам судья.