Судья теряет терпение и начинает допрос по-испански. Гаитянин переводит:

— Вы французы?

— Да.

— Откуда прибыли?

— Из Кюрасао.

— А до этого?

— Из Тринидада.

— А до этого?

— Из Мартиники.

— Вы лжете. Наш консул в Кюрасао предупредил нас еще неделю назад, что мы должны опасаться высадки шести беглых французских каторжников.

— Ну, хорошо. Мы действительно бежали из тюрьмы.

— Из Кайенны?

— Да.

— Если такая страна, как Франция, решила вас сослать и так сурово наказать, значит, вы опасные преступники.

— Возможно.

— Воры или убийцы?

— Убийцы.

— Где трое остальных?

— Остались на Кюрасао.

— Вы снова лжете. Вы выпустили их на расстоянии 60 километров отсюда, в штате Кастилет. Но мы их, к счастью, задержали, и через несколько часов они будут здесь. Лодку вы украли?

— Нет, мы получили ее в подарок от епископа Кюрасао.

— Хорошо! Вы останетесь в заключении, пока губернатор не решит, что с вами делать. За преступление, которое вы совершили, выпустив своих товарищей на территории Колумбии, я приговариваю вашего капитана к трем месяцам заключения, а остальных — к одному месяцу. Ведите себя хорошо, если не хотите заработать вдобавок и телесные наказания. У наших полицейских тяжелые руки. Хотите что-то сказать?

— Нет. Я хочу только забрать свои вещи и снаряжение из лодки.

— Все, кроме пары брюк, рубашки, фуфайки и пары ботинок на каждого из вас, конфисковано. Ничего не поделаешь, таков закон.

Мы возвращаемся во двор. Несчастные заключенные молят судью: «Доктор, доктор!» Он проходит мимо них, важный и высокомерный, и даже не останавливается.

В час дня прибывают на грузовике остальные, сопровождаемые семью или восемью вооруженными мужчинами. Они спускаются вместе с чемоданами, совершенно обессиленные. Вместе с ними мы входим в зал.

— Какую чудовищную ошибку мы совершили и заставили совершить вас, — говорит бретонец. — Нас нельзя простить, Бабочка. Если хочешь убить меня, сделай это, я не буду защищаться. Мы не мужчины, а педерасты. Мы сделали это, потому что боялись моря. Но оказалось, что все опасности моря по сравнению с Колумбией просто детские игрушки. Вас поймали из-за безветрия?

— Да, бретонец. Я никого не убью, все мы ошиблись. Я не должен был уступать вашим уговорам.

— Ты слишком добр к нам, Пэпи.

— Нет, я справедлив.

Я рассказываю им о допросе. Губернатор, возможно, освободит нас.

— Ну, конечно. Как говорится: блажен, кто верует. По-моему, власти этого проклятого штата неспособны сами принять какое-либо решение относительно нас. Только на самом высоком уровне смогут решить нашу судьбу: оставить нас в Колумбии, выдать Франции или посадить в лодку и дать нам возможность отплыть. Будет бесчеловечно, если они примут самое суровое решение, — ведь на их земле мы никакого преступления не совершили.

Прошла целая неделя. Никаких перемен, если не считать разговоров о переводе нас под усиленным конвоем в Санта-Марту, важный город, который находится на расстоянии двух километров от Рио-Хаши. Полицейские с лицами пиратов не изменили к нам отношения. Вчера я чуть не заработал от одного из них по шее за то, что воспользовался его мылом в душевой. Мы находимся все в том же, кишащем комарами зале, который стал немного чище оттого, что Матурет и бретонец каждый день драют полы. Я начинаю отчаиваться и терять веру. Колумбийцы — эта помесь индейцев и негров и помесь индейцев и испанцев — заставляют меня окончательно потерять в них веру.

Один из заключенных одалживает мне старую газету, выходящую в Санта-Марте. На первой полосе — шесть наших физиономий, а под ними — фотография начальника полиции в широкополой шляпе и с сигаретой в зубах, с доброй дюжиной вооруженных полицейских. Я догадываюсь, что рассказ о нашем аресте непомерно раздут. Можно подумать, что, благодаря нашему аресту, Колумбия спаслась от страшной опасности. Но, как бы там ни было, наши лица куда привлекательнее, чем эти полицейские морды. Преступники выглядят вполне честными людьми, а вот полицейские… о, простите! Что делать? Я уже знаю несколько слов по-испански: бежать — фугарсе; заключенный — презо, наручники — эспозас, мужчина — хомбре; женщина — мухер.

Я сдружился с одним из заключенных, которого водят в наручниках. Мы с ним раскуриваем одну сигару — длинную, тонкую и очень крепкую. Он — контрабандист и его основной маршрут: Венесуэла — остров Аруба. Его обвиняют в убийстве полицейского из береговой охраны, и теперь он сидит в ожидании суда. Иногда он ведет себя тихо и спокойно, но чаще в нем чувствуется какое-то нервное напряжение. Я приметил, что он успокаивается только после того, как жует принесенные его друзьями листья. Однажды он дает пол-листа и мне, и я сразу соображаю, в чем дело. Язык, небо и губы теряют всякую чувствительность. Это, несомненно, листья кокаина. Этот человек, с волосатой грудью и руками, обладает необыкновенной физической силой. На подошве его ног такая толстая и грубая кожа, что он позволяет себе ходить босиком и часто вынимает осколки стекла и гвозди, которым не удалось проникнуть сквозь кожу.

— Давай убежим, — говорю я однажды вечером контрабандисту. Я прошу его достать французско-испанский словарь. Парень понимает меня и показывает, что хотел бы бежать, но наручники! Это американские наручники с особым замком. Замочная скважина в них предназначена для плоского ключа. Бретонец делает плоскую зацепку на конце куска проволоки и после многочисленных попыток мне удается научиться открывать замок в любой момент. Ночью контрабандиста держат в калабозо (карцере) с очень прочными решетками. В наших камерах решетки намного тоньше и промежуток между ними наверняка можно расширить. Остается только подпилить один из прутьев решетки Антонио (так зовут контрабандиста).

— Где возьмем пилу?

— Нужны деньги.

— Сколько?

— Сто пезо.

— Сколько это долларов?

— Десять.

Я даю ему десять долларов, и он достает две ножовки. С помощью рисунка я объясняю ему, что после «работы» он должен смешивать железные опилки с рисом, который нам дают, и аккуратно зачищать концы подпиленного прута. В последнюю минуту перед его возвращением в карцер, я открываю один из его наручников. В случае проверки ему останется только опереться о них, и они сами захлопнутся. Он пилит решетку три ночи и говорит мне, что работы осталось на одну минуту. Он уверен, что ему удастся согнуть решетку руками. Потом он придет за мной.

Часто идут дожди. Он сказал, что придет в «день первого дождя». Сегодня как раз идет проливной дождь. Моим друзьям известен наш план, но никто из них не хочет к нам присоединиться: им кажется, что место, к которому я стремлюсь, слишком далеко. Я хочу достичь крайней точки полуострова, на границе с Венесуэлой. На карте эта область называется «Гуахира». Это ничейная территория — она не принадлежит ни Колумбии, ни Венесуэле.

Колумбиец говорит, что это земля индейцев, и там нет полиции. Несколько контрабандистов работают на этой территории. Это довольно опасно, так как индейцы-гуахирос не позволяют чужеземцам проникать в их владения. Берег заселен индейцами-рыбаками, которые торгуют — при посредничестве более цивилизованных индейцев — с деревней Кастилет и небольшим поселком Ля-Вела. Антонио не хочет идти туда. Он сам или его друзья убили нескольких индейцев во время драки. Это случилось, когда контрабандисты с лодками, груженными товаром, просили убежища у индейцев. И все-таки Антонио обещает проводить меня как можно ближе к району Гуахира; дальше я пойду один. Мне трудно его понять — он часто пользуется словами, которых я не нахожу в словаре. Итак, сегодня ночью идет проливной дождь. Я стою у окна. Одна из балок подоконника лежит на полу. Она послужит нам рычагом при раздвижении прутьев. Две ночи назад мы попробовали это сделать и убедились, что прутья легко подаются.

— Готово.

Через решетки видна физиономия Антонио. Матурет, бретонец и я давим на решетку, и один из прутьев не только сгибается, но и ломается. Меня выталкивают наружу, провожая дружескими шлепками по заду. Это рукопожатия моих друзей. Мы во дворе. Дождь с пугающим шумом колотит по жестяной крыше. Антонио берет меня за руку и тащит к стене. Перепрыгнуть через нее — плевое дело: высота стены не более двух метров. Все же я ухитряюсь порезать руку осколком стекла, но ничего. В путь. Этому черту Антонио удается различать дорогу в то время, когда невозможно ничего разглядеть на расстоянии даже трех метров. Мы пересекаем деревню и выходим на тропинку между лесом и берегом. Поздно ночью мы видим свет. Нам приходится сделать крюк, но заросли, на наше счастье, оказываются не слишком густыми, и вскоре мы снова попадаем на тропинку. Так мы и идем под дождем до самого рассвета. Еще во дворе тюрьмы Антонио дает мне кокаиновый лист, и я жую его. Я совершенно не чувствую усталости. Мы продолжаем идти. Время от времени Антонио растягивается на земле и прикладывается к ней ухом.