Unbekannt
Я летал. Это было приятно, вернее, было бы приятно, если бы не странная система управления полётом. Для того, чтобы повернуть направо или налево, мне нужно было потянуть за трубку, торчащую из моей груди, соответственно правую или левую, а это было более чем болезненно. Но само ощущение полёта…
С высоты я заметил двух путников, бредущих по римской дороге, но состояние её ожидало желать лучшего. Я приземлился и пошёл следом за путниками, которые не обращали на меня никакого внимания. На них была дорогая одежда глубокого синего цвета из тончайшей шерсти, золотые украшения и маленькие береты. В руках они держали посохи из полисандрового дерева.
Тем временем путники приблизились к группе крестьян, пытающихся вытащить огромную свинью из глубокой лужи рядом с дорогой. Крестьяне были покрыты коркой грязи, тяжело дышали и ругались на где-то понятном мне языке. Свинья блаженствовала. Попытки вытянуть её из лужи она воспринимала явно как дружеские почёсывания и подставляла крестьянам то один, то другой бок, доброжелательно при этом похрюкивая.
Путники подошли к крестьянам и один из них сказал: "Придите чада, послушайте мене. Аз научу вас. Вси человецы раждаются вольны и равни достоинством и правы. Одарени суть разумом и совестию." Крестьяне поклонились и отвествовали:"Не разумем, панове". Тогда один из путников сказал другому:"Вот видишь, брат мой Кирилл, я же говорил, что употребление греческих лексических конструкций в славянских языках может привести только к смущению нативных их носителей".Крестьяне стояли, открыв рот и явно не понимая ни одного слов, они даже забыли про свинью, которую подобное невнимание явно возмутило. Она с визгом встала и снова плюхнулась в лужу, обдав всех присутствующих дурнопахнущей жижей из лужи.
Другой путник, отряхивая свою робу от брызг, возражал:"Как же ты не понимаешь, Брат мой Мефодий, что язык книги и не должен быть понятен каждому встречному, любому выучившему буквы. Символ веры всегда загадочен, верующий должен только слегка догадываться, о чём это в его религии идёт речь, но более или менее точно знать может только священник, и чем выше сан - тем большее знание. "- на что другой отвечал — "Что-то от твоих слов латинской ересью попахивает, брат мой Кирилл!"
Брат Кирилл вновь повернулся к крестьянам и к свинье и сказал:"Сын благоразумный послушлив отцу." Затем он простёр руку с сторону свиньи:"Праведник милует и души скотов своих". Эта сентенция проповедника явно понравилась свинье, она хрюкнула, перевернулась на спину и подставила крестьянам своё необъятное брюшко. Кирилл продолжал:"Правде научитеся вси живущие на земли. Лучше имя доброе, неже богатьство много!"
Тут из-за куста бузины вывалились Цезарь с Клеопатрой. Цезарь тут же выпалил:"Отнюдь. Здравие и крепость лучше есть всякого злата. Чти отца твоего и матерь свою. Всяко слово гнило да не исходит из уст ваших." Здесь диктатор остановился, потряс головой и сказал:"Тьфу, что это со мной? Воистину, не отвечай безумному по безумию его, да не подобен ему будеши. Аз абсолве те эт те."
Речь Цезаря имела огромный успех, пожалуй больше чем его выступление в сенате на процессе Катилины. Крестьяне сели в лужу рядом со свиньёй, которая радостно тихонько хрюкнула, приветствую компанию. Братья с отвисшими челюстями стояли как вкопанные, выронив котомки их рук. Наконец брат Мефодий пришёл в себя, поднял котомку и бросился к Клеопатре. Цезарь только сейчас заметил, что все его потрясённые слушатели почему-то смотрели не на него, а на царицу египетскую.
Клеопатра была, как обычно, одета во что-то полупрозрачно-облачное. Брат Мефодий, потупив глаза и покраснев как помидор, с которым Европа познакомится ещё через пятьсот лет, протянул царице шаль из тончайшего шёлка вызывающей цыганской расцветки."Дево, покройся", - промямлил он. Клеопатра ответствовала:"Чадо, не отвращай очесь от просящего. Иже даёт убогим, не оскудеет!" - торжественно прорецитировала она и повернувшись к Цезарю ликующе спросила:"Ну, не лепо ли аз бяшу?"
Произнося эти слова она буквально двумя движениями руки соорудила из шали сногсшибательный тюрбан, который светился как красный фонарь на Риппербане и ещё больше подчёркивал привлекательную наготу Клеопатры, так что даже Цезарь вновь заинтересованно смотрел на неё, не говоря уже о свинье, которая добровольно наполовину высунулась из лужи.
Тем временем Клеопатра подошла к брату Мефодию, который стыдливо прикрывал глаза ладошкой, но так, чтобы всё-таки видеть прекрасную фараоншу, и глядя на него сверху вниз, хотя она была на добрых два локтя ниже его, спросила:"Ну, ты, смерд синюшный, как смеешь ты стоять предо мною, перед басилиссой египетской, падай немедленно ниц!" Мефодий тут же последовал приказу, за ним лёг, слегка поколебавшись, Кирилл, затем пали, как подкошенные, крестьяне. Последней сползла обратно в лужу свинья.
Клеопатра торжественно, как на параде, продолжала: "Эй, вы, синюшники, кто вы такие и чего вы тут в глуши шляетесь?" Здесь следует заметить, ибо не все это знают, Клеопатра страшно ненавидела синий цвет. Он был для неё ну прямо как красный для быка. Всем известно, что Восток помешан на синем цвете, они там красят всё что можно и нельзя в синий. Так вот этот синий Клеопатре приелся. Она спала на синих простынях под синим одеялом на синей подушке в синей спальне на синей кровати. Завтракала в синей зале за синим столом и прислуживали ей всё рабы в синих набедренных повязках.
Особенно тяжёлые переживания были у неё связаны с ранним детством, когда нянька-негритянка, одетая во всё синее, силой запихивала в неё пшённую кашу, которую Клеопатра не переносила до глубины кишок, да ещё без масла, поскольку Клеопатра была девочкой пухлой и главный евнух считал, что нельзя перенапрягать её обмен веществ излишними жирами. Когда она жаловалась служителям культа, те отбрёхивались (Клеопатра не могла найти более приличного слова для описания вранья священников), что синий — традиционный цвет счастья на Востоке. Царице оставалось только выть от злости. С тех пор она ненавидела пшённую кашу, нянек-негритянок и евнухов в голубом. Само собой разумеется, что встретив людей в синем Клеопатра сразу пришла в боевое настроение.
"Итак, что вы здесь делаете?" - повторила вопрос Клеопатра. "Сядьте, в животе правды нет. А вы лежите!" - повелела она крестьянам, которые было начали тоже вставать. Одна свинья спокойно спала себе в луже и двигаться вообще не собиралась.
"Мы братья Кирилл и Мефодий, посланные нашим парфирородным бисилевсом обращать поганых славян в христианство на их собственном языке, для чего нами была переведена вся библия на славянский язык."
"Библия?" - спросил Цезарь."Это Септуагинта, что ли? Читал, впечатления не произвела." Клеопатра только махнула рукой:"Что-то вы не производите счастливого впечатления, каковое должен производить каждый подданный, успешно выполнивший распоряжение своего господина. Халтурили, небось?"
Братья переглянулись и сказали:"Мы поведаем тебе всю правду, о порфирородная. Всё дело в том, и об этом не знает никто, мы сообщает вам под имперским секретом, что мы вовсе не братья. Мы служили вместе в Управлении Вселенского Патриарха, в котором, на нашу беду, как-то проводился конкурс на самого лучшего служащего и мы оба, на наше горе, стали победителями конкурса, а Его Святейшество Вселенский Патриарх случайно запомнил наши имена и почему-то предположил, что мы суть братья. У нас сложилось впечатление, что Его Святейшество Вселенский Патриарх прекрасно понял характер наших отношений, но посчитал, что для нас же лучше будет, ежели наша любовь определится как братская...
Через год наш порфирородный басилевс порешил, что славные византийские войска уже слишком давно убивают язычников-славян. Пора обратить их в христианство и убивать христиан-славян. Тут, на удивление, выяснилось, что славяне не понимают греческого и обращать их в истинную веру придётся на их собственном языке. Сразу же Управление Вселенского Патриарха стало искать великомучеников для реализации этой задачи и тут Патриарх, как на грех, вспомнил наши имена и потребовал братьев к себе. Никто, конечно, не посмел ему сказать, что мы вовсе не братья.
Когда мы прибыли на аудиенцию к Святейшему, он выдал нам финансовые документы, разрешающие любые наши траты и договор, обязывающий нас перевести всю библию на славянский язык и обратить славян и христианство православного толка. Мы даже не посмели сказать, что никакого славянского языка мы не знаем. Затем мы занялись изучением вопроса и вдруг выяснилось, что этих славянских языков как частика в бочке, так что на какой из них следовало сделать перевод не знал никто. После долгих раздумий мы решили сделать свой собственный общеславянский язык, для чего привлекли к работе нескольких работников Управления Святейшего Патриарха, говорящих, будто бы, на некоторых из них.
Как только мы стали составлять словарь этого нового языка, который мы назвали «церковнославянский», сразу же стало понятно, что с переводом ничего не получится, поскольку грамматика всех славянских языков была страшно примитивной и отставала от греческой минимум на тысячу лет, поэтому о прямом переводе не могло быть и речи. Пришлось нам создавать язык с греческой грамматикой и практически, если смотреть издалека, славянской лексикой, поскольку для многих слов так же не было славянских аналогов и мы изобретали эти слова. Язык получился более или менее приличный, правда, говорить на нём не мог никто, включая нас самих."
Впрочем, как потом оказалось, это не суть важно, понимают ли прозелиты язык библии или нет. Мы узнали, что наши братья из Ирландии, которые, правда, подвержены папской католической ереси, сумели крестить германов, всучив им святую книгу вообще на латыни, в которой никто ни бум-бум. Наши прозелитствующие, по крайней мере, понимают в своей библии хоть пятое на десятое.