Крка радовался своему лекторскому успеху, но он ясно представлял очередную трудность, перед ним возникшую: у него не было физических возможностей докричаться до последнего ряда, да и никто бы не смог этого сделать. Нужна была помощь техники, т. е. усилители, микрофоны, громкоговорители и пр. И всё это хозяйство необходимо было подключить к электричеству, а значит требовался электрогенератор. Всё это было выше сил нормальной вороны. Чтобы хоть как-то быть услышанным мерцами, Крка решил летать над слушателями и читать лекцию в полёте. Идея представилась ему плодотворной, но когда он решил её реализовать, вдруг выяснилось, что примерно через каждые двадцать рядов сидели мерцы, которые «ретранслировали» слова Крки. Они громко повторяли то, что сказал Крка, причём с тем же тембром и с теми же интонациями, так что отличить от произнесённого самим Кркой не было никакой возможности. От неожиданности он чуть не упал на мерцев. Конечно, какой-нибудь занудливый академик вроде Петрова или Днепрцова тут же попытаемся организовать исследования, а понимают ли мерцы хоть толику того, что они повторяют. Или: зачем им эти знания? Люди из других, близких и не очень науке организаций захотели бы узнать кое-что о социальной организации мерцев, об их целях и задачах и когда они собираются напасть на Землю. Крку все эти глупые проблемы не интересовали и после того, как он оправился от первоначального шока, чтение лекций было продолжено.
Время от времени Крка возвращался в лагерь, постепенно всё реже и реже. Поэтому он не сразу узнал о решении прекратить экспедицию. Он так и не понял, почему академики так страдают от отсутствия мерцев, у него их было больше чем достаточно. Но он знал, что дела академические его не касаются и что он на них никакого влияния не имеет. Раз академики решили, значит так надо.
По случаю прекращения экспедиции и отлёта в лагере царило нездоровое оживление. Все бегали от палатки к палатке, хватали неизвестно зачем разные вещи и тащили их в неизвестном направлении, где и бросали. Отыскать унесённое потом не представлялось возможности. Крке такое оживление нравилось, ибо оно соответствовало его вороньему духу, кроме того, под сурдинку Крка утащил к себе в пещеру «Набор первой ветеринарной помощи» и ещё много полезных и нужных для жизни вещей, а кроме того, достаточное количество вещей для жизни непосредственно ненужных, но красивых, ибо жизнь, как известно, необходимо украшать, без этого она может некоторых испугать, уж очень рожей неказиста…
Дело в том, что Крка решил не возвращаться с экспедицией домой. По крайней мере, с этой экспедицией. Он точно знал, что через нескольку лет, а то и раньше, прилетит другая экспедиция — не пропадать же лягушачьим лапкам! Эти несколько лет он может пожить анахоретом, разобраться в себе, найти, наконец, смысл жизни, понять, почему жена его оставила и выяснить, почему вороны считаются умнее ворон, хотя на самом деле всё обстоит совершенно наоборот, по крайней мере, по его мнению. Кроме того, у него была теперь миссия — просвещение ещё неохваченных масс мерцев. Жизнь на Печенеге обещала быть наполненной до последней секунды и Крка совершенно не жалел, что прилетел на эту планету.
Существовала ещё одна проблема, которую Крке предстояло решить, и проблема эта была эмоционально достаточно тяжела: ему предстояло проститься с академиком Шварцманном. Не то чтобы Крка уж очень привязался к нему душевно или между ними существовало какое-то особое родство душ или мгновенное понимание друг друга — нет, ничего подобного не было, академик по сию пору, похоже, несмотря на свои академические дипломы и медали, а также написание учебника по зоопсихологии, считал, что Крка стоит где-то посередине между воробьём и волнистым попугайчиком. Все попытки вороны доказать, что «он животный другой» наталкивались на тупое академическое неприятие: «такого не может быть, в учебниках это описано по-другому». Впрочем, Крка говорил себе, что здесь он не совсем прав, что он малость передёргивал: тупое неприятие не имело ничего общего с академией, поскольку он встречал его и у других людей, которые академическими званиями не обременены не были. Эти люди могли смотреть на Солнце и отрицать его существование: действительно, ведь в глазах становится темно!
По этой причине Крка давно оставил попытки объяснить или доказать что-нибудь академику Шварцманну как, впрочем, и другим академикам тоже. Вместе с тем, он не мог отрицать, что академик много чего для него сделал, помог, так сказать, в трудную минуту. Поэтому Крка считал академика Шварцманна своим другом, пусть и не очень умным, но всё-таки другом. Сия причина предполагала правильное полное прощание, как это и принято среди друзей.
Конечно, будь Шварцманн вороной, дело обстояло бы проще — подарил что-нибудь блестящее, слетал совместно на другой берег реки на свалку поискать что-то интересное, спел хором прощальную песню и, считай, простился. С людьми же всё было по-другому: летать они не умели, пели так ужасно, что перья из хвоста начинали выпадать. Хотя, конечно, блестящие предметы они тоже любили: вон как академик прикипел к Крковой серебряной деньрожденной ложечке. Но здесь возникала другая проблема — найти на Печенеге подобную деньрожденную ложечку не представлялось возможным. Всё, что Крка в последнее время обнаружил на планете блестящего, принадлежало экспедиции, то есть, опять-таки академику, а дарить человеку то, что ему и так принадлежит, было ниже достоинства Крки.
После длительных и тяжёлых раздумий Крка принял решение: он подарит академику самую красивую местную раковину, произнесёт на прощание короткую речь и споёт «Малую прощальную воронью ораторию» соло. Ещё немного подумав, он решил, что речи не будет, он скажет просто что-то на прощание. Крка был птицей дела: если он что-нибудь решил, это нужно исполнять. Раковина была найдена в течение недели, поиск подходящей фразы неожиданно потребовал три недели, а «Малую прощальную воронью ораторию» он исполнял в совершенстве с детства.
До отлёта экспедиции оставалось три дня. Академик Шварцманн сидел под навесиком. Возле него на столе стоял красивый бокал и две фляги вина. В одной фляге содержалась несравненная «Ахмета», в другой — привет из Чемитоквадже от дедушки Григора. Академик никак не мог решить, правильным ли было решение сворачивать экспедицию и возвращаться на Землю. Он всё время находил новые аргументы, то «за», то «против». И всё-таки аргументов «за» было больше. Слегка успокоенный Шварцманн потянулся к фляге с «Ахметой». В этот момент быстрая тень промелькнула над навесиком и через секунду на него приземлился Крка.
«Чего тебе, Васька?» - спросил академик невесело. «Не видишь, что ли, я занят.» Крка сделал два осторожных шага в сторону Шварцманна и положил перед ним раковину. «Ну,ну!» - сказал академик - «Посмотрим, что это ты там притащил». Он поднял раковину и осмотрел её со всех сторон. «Красота то какая!» - восхитился Шварцманн, «и где ты такие только находишь?» - похвалил он птицу. Вдруг его кольнула странная мысль. «Ты решил остаться. Ты не летишь. Это прощальный подарок. Я прав?» - спросил академик. Крка склонил голову набок и произнёс предельно чисто фразу, смысл которой ему был не очень понятен, но людьми она ценилась высоко ещё со времён какого-то Соломона: «Хаколь овер. Вэ гам зе явор».
Академик Шварцманн потрясённо сел на стульчик. Некоторое время он сидел в оцепенении, будучи не в состоянии что-либо сказать или сделать. Затем он налил себе стакан «Привета из Чемитоквадже», выпил, не почувствовав вкуса (ещё никогда вино дедушки Григора не пили с таким удовольствием), и наконец сказал: «Я понял, лети. Может, ещё и встретимся». Крка взмахнул крыльями и взлетел. В полёте он исполнял «Малую прощальную воронью ораторию». Прощание прошло на удивление достойно.
Через месяц Крка на приличном расстоянии наблюдал отлёт экспедиции. Корабль забрал всех землян с планеты и теперь Крка был единственным её представителем на Печенеге. Он немного подумал и решил называть себя впредь «Чрезвычайным и полномочным послом Земли на планете Печенега, его превосходительством вороной Крка».
Удивительным образом Крка не чувствовал одиночества. Он уже привык к расставанию с Кркрой, привык жить отдельно от других ворон, с людьми особо близких отношений у него никогда не было. Для академика Шварцманна он остался лишь игрушкой, чем-то вроде плюшевой собачки на диване, остальные же академики вообще никаких живых существ помимо себя на любой планете не замечали. Сотрудники экспедиции были поглощены написанием своих диссертаций и им не хватало времени не решение этологических проблем, а представители меньшинств неустанно боролись за права меньшинств, и ещё одно меньшинство, пусть даже животное, им было не нужно. Так что тосковать Крке оставалось не о ком и не о чём, равно как и о нём никто не вспоминал. Зато он ощущал на своих крыльях груз ответственности за мерцев.
Стояла прекрасная поздняя осень. Лёгкий морозец и глубокое синее небо. Костя, несколько обросший жирком на зиму и утепливший шубу, лениво гонял красивый кленовый листик по красно-чёрному пережжённому кирпичу, которым была выложена дорожка к дому. Он славно пообедал, выспался и теперь вышел на улицу в поисках развлечений. Пока что он был в одиночестве, все остальные приличные коты ещё спали. Костю это не смущало, он любил иногда почертоваться в одиночестве, вспомнить кое-что из детства, что он не стал бы делать при других котах.
Костя представил себе кленовый листик большой жирной мышью с рыбьим хвостом. В охотничьем азарте он присел, дрожа от возбуждения, затем прыгнул, сделав сальто через голову вперёд с поворотом вокруг оси налево на 180 градусов. Возможно, гимнасты знали, как такой прыжок называется, сие было однако Косте неведомо, о чём он не очень и горевал. Мышь была поймана, но рыбий хвост, к сожалению, отпал. Это было горе, но ещё не беда. Костя ещё раз напрягся и представил себе кленовый листик большой жирной мышью с рыбьим хвостом. Он был готов уже к убийственному прыжку, как вдруг услышал знакомые шаги. Людмила возвращалась домой, сегодня необычайно рано. Костя вышел ей навстречу, чтобы потереться об её ноги и восстановить вчерашнюю метку.