Полковник Ц. включил аварийное переговорное устройство и воспроизвёл записанные на плёнку слова командора Сэтэна.

– Не слышу ликования!

– Извините, сэр. Они требуют доказательств и говорят, что больше ни разу в своей жизни не поднимутся в кабину военного самолёта.

– На что же они будут жить, эти бандиты? Они же ни черта больше не умеют, кроме как швырять дерьмо на позиции, занятые дерьмом!.. Передай им, что я пленил это необыкновенное существо и теперь вправе распорядиться его судьбой так, как пожелаю!

– Сэр, они вам не верят. И говорят, что скорее подохнут с голоду, нежели послушаются пустых увещеваний.

– Но я даю слово!

– Они отвечают, что их более не интересуют никакие слова.

Командор Сэтэн вдруг понял, что бессилен повлиять на пилотов, в верности которых ранее нисколько не сомневался. Это вызвало прилив ярости.

– В таком случае сообщи этим ничтожествам: все они уволены! Все, все до единого! С этой самой минуты! И, учитывая, что объявлен сигнал тревоги, иначе говоря, военное положение, я им не выплачу более ни цента! Более того, я велю посадить всех немедленно в тюрьму! Немедленно – как нарушителей контракта и присяги! Тебе же, полковник, я делаю первое и последнее предупреждение и велю тотчас отправиться в отдел резерва и отобрать нужных людей для одного экипажа!

– Осмелюсь доложить, сэр: нужных людей в резерве не имеется. Есть эти искусственники, обожающие кожаные пальто, чёрные шляпы и перчатки, но им никак нельзя доверить такую ответственную технику. Я почти уверен, что они изменят боевой курс, чтобы продать атомный боезапас.

От негодования Сэтэн долго не мог найти подходящих слов: он грязно ругался и сыпал междометиями.

– И нет иного выхода?

– Иного выхода нет.

– Это твоё последнее слово, полковник?

– Да, сэр, это моё последнее слово. В таком деле неуместны шутки и скоропалительность. Я в состоянии подобрать экипажи, но для этого нужно задействовать нашу особую агентуру в Германии или России… Но лучшие люди и там, сэр, отказываются сотрудничать с нами, хотя мы предлагаем самые высокие ставки. Они считают связь с нами предосудительной.

– И с тобой всё ясно, полковник! Ты тоже уволен! И ты тоже пойдёшь в камеру! Но не шибко задирай нос: задание выполнят мои старые ветераны!..

Сэтэн откинулся на спинку кресла и протёр платком вспотевшее лицо: насчёт ветеранов он, конечно, присочинил, но разве мог он показать подчинённым, что его возможности тоже не безграничны? Нет, подчинённые обязаны были, как и прежде, считать, что командор Сэтэн ни в чём не ведает ограничений.

Нужно было срочно переменить стратегию. Но проворная обычно мысль, споткнувшись о неудачу, на этот раз заклинивалась, отказывалась повиноваться. Сэтэну никак не удавалось сфокусировать сознание на ситуации. Будто какая-то течь обнаружилась – существенное ускользало, беспокоило менее существенное: как он сумеет объяснить своим влиятельным друзьям исчезновение всего состава Магистрата? Беспокоило и то, что обыкновенные люди всё хуже срабатывались с искусственными. Те и эти почти открыто ненавидели друг друга. На базе всё чаще происходили стычки. И некоторые – со смертельными исходами.

Зазвонил телефон связи со «штабом миротворческих действий», осуществлявшим операции с помощью военной силы.

– Наконец-то, шеф, вы подняли трубку! Докладываю положение в Стране Голубых Туманов: химическая команда оттеснена от ракетного корабля, наш доблестный десантный батальон непрерывно атакует позиции неприятеля, но пока без особенного успеха.

– Любой ценой отбить ракетный корабль! Вы слышите: любой ценой! И немедленно! Потерь не считать!..

«И этот – сволочь! Придётся расстрелять: указывать мне, когда я должен поднимать трубку? Армейский осёл!..»

Отряд Арбузика едва-едва удерживал позиции перед ракетным кораблём: атака следовала за атакой, но выручало то, что фабреоиды были слабыми солдатами. Стоило прибавить огня и подстрелить трёх-четырёх из них, как остальные тут же бросались наутёк. Требовались большие усилия командиров, чтобы остановить бегущие толпы, построить их и вновь вдохновить на атаку, стращая и подкупая одновременно.

Тем не менее сил для отпора практически уже не осталось: все боеприпасы были использованы, лучшие солдаты ранены или убиты.

А до двенадцати часов оставалось ещё более сорока минут. И эти минуты ползли, как черепаха.

Был ранен в плечо Арбузик, в руку Бебешка, но оба оставались на поле боя.

Капитан Сакс показал себя бесстрашным и опытным командиром. Главное – он не терял присутствия духа и всё время улыбался.

– Ну что, капитан, продержимся до обеда?

«До обеда» – означало: до выхода из корабля Болдуина и зеленохвостых.

– Конечно, продержимся, – говорил капитан Сакс. – Только с патронами туговато: на пять автоматов осталось четыре десятка патронов. Оглушительный залп – и рукопашная, иного выхода нет.

– Вот я и предлагаю: как только последует новая атака, подпустить поближе и дать рукопашный бой.

– Превосходный план, Арбузик, только ведь в нашем отряде уже нет людей, способных к такому бою. Рукопашная требует, во-первых, личного мужества, а во-вторых, большой выучки.

– Что удалось найти у раненых или убитых фабреоидов после последней атаки?

– Раненых и убитых не было: противник бежал столь же резво, как и накатился на нас. Ничего не бросили, ничего не оставили. Я даже подозреваю, что это была ложная атака – с целью истощить наши последние боеприпасы.

В эту минуту раздался оглушительный разбойный свист. Показались густые цепи фабреоидов. Солдаты передвигались боком, пригнувшись, и на каждом была каска и бронежилет. Время от времени они постреливали. Конечно, это был беспорядочный и неприцельный огонь, тем не менее окопы осыпа́л град пуль.

– Психическая атака, – сказал Арбузик. – Таким гамузом они ещё не появлялись перед нашими окопами. Что-то у них там случилось.

– Да, – сказал Бебешка, наблюдая в трофейный бинокль, – на этот раз они, кажется, полны решимости прорвать нашу оборону.

– Этого допустить нельзя, – сказал Арбузик. – Теперь наша судьба повисла на волоске.

– Где Чих, куда он запропастился?

– Не задавай слишком сложных вопросов. У меня от тревоги дёргается щека и глаз: я беспокоюсь, не попал ли наш Чих в какую-либо переделку? Самолёт – не было ли это ловушкой?

– Арбузик, пора давать команду, нервы не выдерживают, – перебил капитан Сакс.

– В таком деле нервы должны выдерживать, иначе это не нервы, а вермишель, – сказал Арбузик. И следом зычно скомандовал: – Внимание! Приготовиться к контратаке! Стрелять только по приказу!

Фабреоиды приближались. Уже явственно виделись их разгорячённые и испуганные лица. Наступавших было множество, они были прекрасно вооружены и, может быть, верили, что на этот раз сомнут Арбузика и его команду.

– Озадачены, что мы не стреляем, – докладывал между тем Бебешка. – Каждую цепь сопровождают три унтер-офицера с толстыми палками. И я вижу, палки не остаются без дела. Вот, перетянули по спине одного, который, очевидно, объясняет, что у него от волнения развязались на ботинках шнурки: вояка так и норовит залечь в воронку… Ещё одному только что саданули под зад ногой… С таким воинством я бы справился самостоятельно, будь у меня пулемёт…

Вражеские солдаты были уже в пятидесяти метрах…

В сорока…

В тридцати…

Некоторые из рабочих и ловцов жемчуга, закрыв лицо руками, опустились на дно окопа. Этих уже не трогали: они были бесполезны…

Десять метров…

– Вперёд! В рукопашную, ребята! О-гонь!

Арбузик выскочил из окопа, на ходу стреляя из автомата. Рядом с двумя пистолетами в руках бежал капитан Сакс.

Арбузик не учёл инерции движения подгоняемой солдатской массы. Да, передние, натолкнувшись на сопротивление, остановились, не выдержали напора и обратились в бегство, увидев в руках ловцов жемчуга длинные ножи, которые использовались обыкновенно для разгона акул, но задние напирали, не пропуская отступающих, и таким образом орава атакующих продвинулась до окопов.