…Поезд медленно двинулся. Толпа провожающих беспокойно устремилась вслед. Высунувшись из окна вагона, я долго не выпускал из поля зрения плачущую мать и махавших мне руками отца и племянника… [45]
Глава II.
Эсминец «Незаможник» открывает огонь
У морзаводской стенки
В последний день июня я прибыл в Севастополь и сразу же с вокзала направился в штаб флота. Шел знакомыми улицами и не узнавал их. Веселый чистый город, днем всегда запруженный народом, теперь поражал безлюдьем. Лишь патрули, морские и сухопутные, встречались дорогой. Облик Севастополя искажал и камуфляж: чтобы ввести авиацию противника в заблуждение, многие дома были выкрашены в серый, под асфальт, цвет или в зеленые разводы - под парковые насаждения. Город походил на военный лагерь.
С невеселыми мыслями я переступил порог кабинета начальника отдела кадров флота капитана 1-го ранга Г. А. Коновалова. Как мне показалось, он почему-то слишком пристально изучал мои документы, затем перевел на меня сумрачный взгляд и сказал:
- К сожалению, на лидере «Москва» вам не придется служить. - И, помолчав, добавил: - На нем уже никому не придется служить. Лидер геройски погиб три дня назад под Констанцей. Производили вместе с лидером «Харьков» набеговые боевые действия и…
Он умолк, спрятал мои документы в стол.
- Жду вас завтра к девяти ноль-ноль. К тому времени найдем вам корабль.
Я снова оказался на севастопольских улицах, совершенно не зная, куда себя девать и как распорядиться свободным временем. Невольно внимательнее приглядываюсь к военному быту города. На многих домах приметил указатели: «В убежище». У подвалов и входов в бомбоубежища дежурят пожилые люди, а кто помоложе - орудуют кирками и лопатами у подвалов и погребов, роют щели. Высоко в небе непрерывно барражируют наши [46] истребители, неся патрульную службу. Видно было, что Севастополь готовится к воздушной осаде и уже в первые дни войны многое сумел сделать.
Я поспешил во флотскую гостиницу в надежде встретить кого-либо из знакомых моряков-севастопольцев, чтобы подробней узнать обстановку на море.
В гостинице народа было меньше обычного, большинство таких, как я, ожидающих назначения на корабли. Но удалось встретить и кое-кого из знакомых. Все они еще находились под впечатлением первого авианалета на Севастополь. Моряки не без гордости говорили, что хоть налет был массированный, флотские и береговые зенитчики оказались на высоте, достойно встретили противника. О том, как развертываются боевые действия флота, пока никто толком не знал. Но с той же гордостью повторяли сводку Совинформбюро об атаке двух лидеров «Москва» и «Харьков» на основную морскую базу противника - порт Констанца. Рассказывали и кое-какие подробности: лидер «Москва», выполнив боевую задачу, уходил с огневой позиции, обстреливаемый тяжелой артиллерией противника, и при отходе подорвался на мине. Взрыв был настолько сильным, что переломил лидер надвое. Но и в этот критический для всего экипажа момент орудия тонущего лидера продолжали вести огонь по вражеским самолетам.
Экипаж лидера «Харьков», на виду которого погибал корабль, ничем не мог помочь товарищам, поскольку при малейшей задержке в прибрежном районе был бы тут же расстрелян береговыми батареями и подвержен ударам авиации противника. Сам «Харьков» уже имел серьезные повреждения в котельном отделении. Спасли его котельные машинисты Петр Гребенников и Петр Кайров, которые в асбестовых костюмах влезли в неостывшие топки котлов, заглушили лопнувшие водогрейные трубки, благодаря чему «Харьков» снова мог дать ход.
Были первые победы и первые неудачи, первые герои и первые погибшие. Что ждет черноморцев впереди? Какая война предстоит: долгая, упорная, или нам удастся в течение нескольких недель сломить коварного врага? Я долго не мог уснуть, ворочался, взбивал подушку, а то выходил на балкон.
Ночной Севастополь был погружен в непроглядную густую тьму. На улицах - тревожная, настороженная тишина, изредка нарушаемая шагами патруля или звуком [47] пронесшейся автомашины с затемненными фарами. Как непохож теперь притаившийся Севастополь на тот мирный, довоенный. Каким он бывал оживленным по вечерам, когда на кораблях производилось массовое увольнение в город! Улицы радушно встречали моряков. Особенно людно бывало на Приморском бульваре. И именно сюда упала первая мина, сброшенная на парашюте с вражеского самолета… А прежде, бывало, с Приморского или Краснофлотского бульвара окинешь взглядом панораму севастопольских бухт, залитые огнями корабли и невольно залюбуешься и красотой города и боевыми кораблями.
Вглядываясь в мертвую, без единого блика, морскую гладь, я старался представить себе последние минуты лидера «Москва». Темные ночные воды, тонущий экипаж, вой пикирующих «юнкерсов» и яростная, шквальная стрельба зенитной артиллерии кораблей… А ведь всего на три дня я опоздал. Испытывал укоры совести, как будто был виноват в том, что не разделил с экипажем его участи. Впрочем, потеря была тяжела для всего флота, не только для меня одного…
Далеко за полночь я забылся тревожным чутким сном. И показалось: не успел закрыть глаза, как меня разбудил пронзительный гудок морского завода. Еще не проснувшись, понял: воздушная тревога! Да, так и есть, заводской гудок подхватили сирены, десятки голубоватых снопов света обшаривали небо, нарастала зенитная стрельба. Снова вышел на балкон. Стрельба усиливалась, вокруг содрогались воздух, стены, здания, слышался звон разбитых стекол. Но вот несколько мечущихся по небу прожекторных лучей скрестились и в точке их пересечения оказался вражеский самолет. С большого расстояния он выглядел совсем крошечным, как бы не настоящим, и совсем не опасным. Он то резко снижался, то пытался забрать влево, вправо, а рядом появились белые облачка - зенитчики пытались достать его. Но, видимо, это было не так просто. Впрочем, и фашист решил не рисковать. Не выдержав заградительного огня, он начал удаляться. Стрельба внезапно прекратилась, погасли прожекторы и вновь наступила прежняя тишина. Но это был не последний авианалет в ту ночь: еще трижды меня будила стрельба севастопольских зенитчиков.
Утром у Коновалова все оказалось готово, красные глаза его выдавали бессонную ночь. Я бегло просмотрел документы и сразу понял, что ни сегодня, ни завтра [48] в море не выйду. Эсминец «Незаможник», на который я назначался помощником командира, ремонтировался на морзаводе. Видя мое разочарование, Коновалов укоризненно покачал головой:
- Командование флота принимает все меры, чтобы срочно ввести в строй корабли, которые стоят на ремонте или достраиваются. Задача первостепенная!
Направляясь к морзаводу, я думал о предстоящей службе. Надеялся на то, что на первых порах во многом должен помочь опыт ввода в строй «Грома» - следует вникнуть в организацию работ, одновременно проводить боевую подготовку экипажа, изучить корабль и людей.
Прежде чем попасть к причальной стенке морзавода, подвергаюсь проверке документов. За проходной меня догнал старший лейтенант и, услышав, что я спрашиваю, как пройти к «Незаможнику», заговорил. Его открытое смуглое лицо показалось мне знакомым, как будто виделись мы совсем недавно.
- Служить на «Незаможник»? - спросил он. - Тогда нам по пути…
- С сегодняшнего дня назначен помощником командира.
- А я - штурманом. И тоже с сегодняшнего дня. Кстати, мы ехали одним поездом из Ленинграда.
Так вот где я приметил старшего лейтенанта. Мы пожали друг другу руки, он назвался: Загольский Николай Герасимович. Представился и я. Дорогой успеваю кое-что узнать о штурмане. Оказалось, он уже плавал на «Незаможнике». В 1934 году, будучи призванным во флот, год служил краснофлотцем-рулевым на эсминце, пока не поступил в военно-морское училище. Теперь, после СКУКСа, вновь вернулся на корабль.
- А на другом корабле не хотелось бы служить? - спросил я.
Загольский даже приостановился, посмотрел с удивлением.