Однако главная трудность наступит в третьем периоде боя. Огневой вал запланирован на глубину до двух километров. А дальше в работу артиллериста вторгаются обстоятельства в большей или меньшей мере неожиданные. Оживают некоторые из вражеских батарей, оживают неподавленные пулеметные точки, противник бросает в контратаку резервы — пехоту и танки. Откуда и какими силами он предпримет свои контрдействия — это тоже можно предположить, однако предположение есть предположение, не более того. Оно сбывается далеко не всегда. При хорошей видимости, наблюдая за полем боя и получая целеуказания от пехоты, опытный артиллерист быстро реагирует на все изменения боевой обстановки и сосредоточивает огонь батареи, дивизиона, а то и сотен орудий там, где нужно, уничтожая или рассеивая противника. Но если туман, снегопад или [161] дождь ограничивают видимость, маневрировать артогнем становится трудно, а подчас и невозможно.

Вот примерно те мысли, которые одолевали меня в предутренние часы 14 января 1945 года. Звоню в 90-ю стрелковую дивизию генералу Лященко, на правый фланг армии.

— Как дела, Николай Григорьевич?

— Скучные! — ответил он. — Думаю.

— О чем?

— О том, как не заблудиться в тумане.

— И что придумал?

— Приказал каждой роте тянуть за собой в атаку телефонный провод. И командирам полков ориентир, и раненым, чтобы в тыл их выводить.

Потом позвонил мне генерал Федюнинский:

— Что нового, Константин Петрович?

— Видимость нулевая, Иван Иванович.

Командарм помолчал. Та же забота всех нас одолевает. И артиллеристам трудно будет, и пехоте, и танкистам. Танков НПП (непосредственной поддержки пехоты) у нас много, а как танкистам, особенно механикам-водителям, вести машины, когда в двух шагах ничего не видно? А впереди и рвы, и траншеи, и минные поля? Как разглядеть сделанные саперами проходы?

— Звонил маршал Рокоссовский, — сказал генерал Федюнинский. — Говорит, авиация работать не сможет, вся надежда на артиллерию. Справьтесь, говорит, у артиллеристов, могут ли сработать надежно.

Докладываю Ивану Ивановичу свои соображения. Хорошо бы отложить артподготовку, пока не спадет туман. Но и в тумане главные огневые средства противника мы подавим надежно — топографическая привязка целей проверена трижды.

Это было в четыре утра. Запомнил я время на всю жизнь потому, что почувствовал, какую ответственность беру на себя, заверяя командующего фронтом, что артиллерия сработает надежно. Сказал, положил телефонную трубку, а червячок сомнений все сосет, и, чем ближе к рассвету, тем беспокойней. Ну от этого на войне никуда не уйдешь — даже при благоприятных обстоятельствах и хорошей погоде.

Подошел офицер-оператор капитан Мокринский, доложил:

— Принесли обращение Военного совета фронта. Разрешите собрать товарищей накоротке?

— Соберите. Кроме дежурных. [162]

Это обращение Военного совета фронта к бойцам, командирам и политработникам — последний штрих той огромной и разносторонней партийно-политической работы, которая была проведена в войсках перед этим наступлением. Сейчас его читают и в окопах, в 300 метрах от первой траншеи противника, и на огневых позициях артиллерии, и в 10–11 километрах от передовой, в лесу у деревни Бобы, где стоят наготове и 46-й, и 93-й тяжелый, и другие танковые и самоходно-артиллерийские полки. Обращение зовет: «...в этот решающий час наш великий советский народ, наша Родина, наша родная партия... призывают вас с честью выполнить свой воинский долг, воплотить всю силу своей ненависти к врагу в единое желание разгромить немецких захватчиков... Товарищи! Перед нами Восточная Пруссия — плацдарм милитаризма и фашизма. Перед нами граница фашистской Германии. Перешагнем ее, опрокинем фашиста в волны Балтики. Вперед, за Родину!»

Сегодня утром член Военного совета генерал Н. И. Шабалин сказал мне, что за последние дни несколько сот человек подали заявления о приеме в партию. Особо похвалил партполитработу в армейских артиллерийских частях — в 230-м гвардейском минометном полку и 81-й пушечной бригаде. Там Николай Иванович знает почти каждого коммуниста. Другие части и соединения то входили в состав армии, то выбывали из него, а эти идут со 2-й ударной от города Ленинграда, от блокадных дней и ночей. В них очень много ленинградцев.

Смотрю на часы, потом — в стереотрубу. Ничего, никаких просветов. Сплошная белая муть. Зовут к телефону. Это генерал Федюнинский. Он сообщил, что командующий фронтом маршал Рокоссовский разрешил отложить артподготовку на час, до десяти утра.

К десяти ноль-ноль туман несколько поредел на взгорьях, артподготовка началась. Две тысячи стволов обрушили огонь и металл на всю глубину фашистской обороны — от первой траншеи, от опорных пунктов Дзержаново, Госьцеево и Глодово и далее на запад — через опорные пункты Швелице, Чарностув, Выгода, Баранец, Тшцинец и до господского двора Кшемень и деревень Крупы, Вуйты-Трояны, Буды-Дабина. Это уже 9–10 километров за передним краем.

На 11 минуте артподготовки, все еще в тумане, выскочили из окопов наши штурмовые роты. Еще три-четыре минуты, и бойцы, промчавшись по проходам через минное поле и проходам в колючей проволоке, пробитым артиллерией, [163] вскочили в первую вражескую траншею. Фашисты были захвачены врасплох. Штурмовые роты рванулись ко второй траншее, но здесь, в полосе наступления 108-го стрелкового корпуса, находилось сразу три опорных пункта: Дзержаново, Глодово и на безымянной высоте между ними. Огонь противника был сильным и плотным, взять эти пункты с ходу не удалось.

В полосе 98-го стрелкового корпуса продвижение было более значительным. Штурмовые роты захватили первую и вторую траншеи и повели бой за третью.

Таким образом, вскоре же после начала артиллерийской подготовки мы получили конкретное представление о том, как ее продолжить. В 108-м корпусе, где продвижение измерялось полукилометром, решили осуществить артподготовку по плану, а в нем 60 минут отводилось на разрушение оборонительных сооружений — траншей, окопов, огневых точек, узлов связи. В 98-м корпусе, штурмовые роты которого броском преодолели километр-полтора вражеской обороны, артподготовку вели только по более дальним целям. Огневой вал пришлось заранее отменить, так как он планировался на глубину, которую уже почти полностью прошли атакующие роты. Заменили вал последовательным сосредоточением огня по отдельным рубежам и целям.

Артподготовка в полосе 108-го корпуса продолжалась до 11 часов 45 минут, затем, вслед за огневым валом, пошли вперед танки, самоходно-артиллерийские установки и пехота 90-й и 46-й стрелковых дивизий. А южнее, вклинившись во вражескую оборону, уже вели бой за опорный пункт Тшцинец батальоны 142-й дивизии полковника Г. Л. Сонникова. Вторая дивизия 98-го корпуса упорно пробивалась с севера к Пултуску, взаимодействуя с правофланговыми дивизиями 65-й армии генерала П. И. Батова.

Среди докладов, поступавших к нам от артиллерийских командиров, оказался один весьма интересный. Это произошло в полосе 90-й дивизии. Батарея старшего лейтенанта Павлова сопровождала пехоту, как говорится, огнем и колесами. Стреляли почти в упор — со 100–150 метров, так как дальше разглядеть что-либо мешал туман. Перекатили пушки через первую немецкую траншею, и тут разведчик старшина Обухов указал командиру на дверь в подземное укрытие. Они вскочили в яму, рывком распахнули дверь, швырнули гранату, вскочили внутрь. В дыму разглядели лежащих на полу и на койках гитлеровских офицеров. Никто из них убит не был, только раненые и просто напуганные взрывом. Впоследствии на допросе они показали, что собрались [164] на совещание — высшее командование уведомило командира 61-го пехотного полка 7-й пехотной дивизии, что назавтра, 15 января, утром ожидается крупное русское наступление. Выходит, что точную дату наступления войск 2-го Белорусского фронта вражеская разведка определить не смогла.

На том же участке артиллерийский разведчик ефрейтор Зубрилов, продвигаясь вместе с пехотой, тоже в траншее, в блиндаже, пленил пытавшегося спрятаться унтер-офицера. Были и другие пленные, и они подтвердили, что оборону перед нами занимают 7-я пехотная и 5-я легкопехотная дивизии{57}.