Сегодня, когда мы с командующим армией генералом И. И. Федюнинским ехали из штаба на мой артиллерийский наблюдательный пункт, он заметил, что не худо было бы сократить первый огневой налет до десяти минут. Только по первой траншее. Сказал вроде бы между делом, но я уже достаточно знаю командарма. Сейчас, после долгого и обстоятельного разговора об артподготовке, он опять вернулся к первому огневому налету. Вообще-то говоря, артподготовка запланирована у нас в трех вариантах. В конце пятнадцатиминутного огневого налета штурмовые роты должны атаковать первую траншею противника. Удастся ее захватить — мы изменим график артподготовки, не удастся — продолжим ее в полном объеме, с ложными переносами огня. Есть и третий вариант — на тот случай, если удастся захватить вражескую первую траншею на отдельных участках. [157]

Иван Иванович Федюнинский решил сократить первый огневой налет до десяти минут. Это рискованно, огневые средства фашистов могут остаться неподавленными. Но, с другой стороны, наша пехотная атака после короткого огневого налета, когда над второй траншеей еще бушует артогонь, а над первой лишь оседает черный снег да пыль, может оказаться неожиданной и привести к успеху. Ну а нам, артиллеристам, надо в таких обстоятельствах работать очень точно, прямо скажем, ювелирно, чтобы не поразить свою пехоту. Этим мне и пришлось заняться после разговора с командармом и его приказа сократить огневой налет.

В десятых числах января 1945 года, дня за три-четыре до начала Восточно-Прусской операции, к нам во 2-ю ударную армию приехал командующий фронтом маршал К. К. Рокоссовский. Он почти не изменился внешне с той норы, с июня сорок первого года, когда мне довелось огнем своих пушек поддерживать контратаки его танкистов и мотострелков, так же, как и бойцов другого тогдашнего комкора — И. И. Федюнинского. И вот командарм Иван Иванович Федюнинский три с половиной года спустя докладывает командующему фронтом Константину Константиновичу Рокоссовскому о том, как его армия готовится к прорыву в Восточную Пруссию. А я слушаю и думаю: «Вот совпадение! Нарочно не придумаешь. Вместе начинали войну на Юго-Западном фронте, вместе кончим в Германии». А что кончим войну, и скоро, в том уже ни у кого не было сомнений.

После командарма пришлось докладывать мне об артиллерии, командующему бронетанковыми войсками армии — о танках (в нашей полосе вводился в бой 8-й гвардейский танковый корпус) и некоторым другим специалистам. Маршал Рокоссовский слушал нас, сидя среди командиров, в заднем ряду. Когда последний из докладчиков закончил, командарм Федюнинский спросил:

— Вопросы есть?

Вижу — поднял руку Николай Григорьевич Лященко, командир 90-й стрелковой дивизии:

— Есть вопрос!

Неторопливо, но и без лишних слов он изложил свой вопрос. Его дивизия воюет вместе с 46-м танковым полком уже давно, еще с Синявинских высот под Ленинградом. И на этом плацдарме Лященко совместно с танкистами уже облазил весь передний край, договорились, как и куда пустить танки, каждый командир стрелкового батальона знает, с каким [158] командиром танковой роты пойдет в атаку, и вдруг вчера приказ...

— Ваш приказ, товарищ командующий! — повторил Лященко. — 46-й танковый мы передаем соседям, а нам дают танковый полк, только что прибывший с Урала.

— Прекрасный полк! — заметил Федюнинский. — Весь как с иголочки. Танки Т-34 новые, с сильной 85-мм пушкой.

— Так точно! — подтвердил Лященко. — Новые, с сильной пушкой, с боевой молодежью. Но я прошу, товарищ командующий: оставьте нам 46-й полк, мы с танкистами вообще друг друга с полуслова понимаем, все обговорили. А с новыми надо еще знакомиться. А времени уже нет.

Рокоссовский спокойно так сказал:

— Иван Иванович, уступите комдиву, дело говорит.

Федюнинский распорядился, и, как рассказывал мне потом Николай Григорьевич Лященко, 46-й танковый полк завернули к нему прямо с марша.

Подготовка к наступлению заканчивалась. Времени нам дали вполне достаточно, чтобы все сделать без спешки и основательно. Артиллерия была полностью выведена в позиционный район, каждая батарея заняла предназначенную ей огневую позицию, получила уже подготовленные и проверенные пристрелкой данные для стрельбы по целям. Теперь в эти данные ежедневно вносились только поправки на изменения в погоде — в температуре воздуха, в давлении атмосферы, в направлении и силе ветра. Так корректировались прицел и угломер каждого из сотен орудий. Только пушки, предназначенные для стрельбы прямой наводкой, стояли пока еще далеко от своих позиций. Для того чтобы не насторожить заранее противника, эти орудия их расчеты выдвинут к переднему краю в ночь перед наступлением. Надо будет прокатить орудия на руках с километр, а то и более. Это нелегкая работа, но она обеспечит скрытность наших приготовлений до последнего часа.

В соответствии с директивой 2-го Белорусского фронта плотность артиллерии на участке прорыва армии должна была составить не менее 250 стволов (не считая 45-мм пушек и 50-мм минометов) на каждый километр. У нас она составила 273 ствола на километр, или 1910 стволов на весь семикилометровый участок прорыва.

Участок этот распределялся так: правофланговый 108-й корпус генерала В. С. Поленова — 4 км, по два километра на дивизии первого эшелона — 90-ю и 46-ю. Левофланговый 98-й корпус генерала Г. И. Анисимова получил участок 3 км. 142-я его дивизия прорывалась на фронте шириной два километра, [159] 381-я дивизия — один километр. Эта дивизия получила задачу оказать содействие нашему левому соседу — 65-й армии генерала П. И. Батова в овладении городом Пултуск. Кстати сказать, на участке прорыва 381-й дивизии плотность артиллерии была наивысшей из тех, что я знал за всю войну — 468 стволов{56}. Это объяснялось, во-первых, необходимостью хорошо обеспечить стык флангов с 65-й армией, а во-вторых, прикрыть наш будущий прорыв от возможных контратак фашистов со стороны Пултуска.

12 января 1945 года наступлением войск 1-го Украинского фронта началась грандиозная Висло-Одерская операция. День спустя наш северный сосед — 3-й Белорусский фронт нанес мощный удар по восточнопрусской группировке противника в общем направлении на Кенигсберг. С утра 14 января предстояло вступить в бой и войскам 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Накануне вечером опергруппа штаба артиллерии 2-й ударной армии выехала к передовой и заняла наблюдательный пункт на высоте 110,0. Здесь в последних приготовлениях провели мы эту, как всегда перед наступлением, тревожную ночь.

Прорыв в Восточную Пруссию

Ночь накануне наступления была для всех нас очень тревожной еще и потому, что плотный туман окутал землю. Вышел я из блиндажа — в двух шагах ничего не видно, а отойдешь с полсотни шагов — вовсе заблудишься. Дело уже к утру, а туман все стоит. И это у нас, на горе. А что делается там, в низких местах? Сели мы с начальником оперативного отдела Михаилом Киселевым на телефоны. Звоню в гаубичные бригады большой мощности, вопрос к ним один: как видимость?

— Нулевая! — ответил командир 112-й бригады полковник Кулешов.

— Плохо! — ответил командир 21-й бригады полковник Бондарев. — Этот туман надолго.

— Пугаешь, Тихон Иванович?

— Нет, верно говорю. Туман вязкий, может и до полудня продержаться.

Потом звоню в группу артиллерии дальнего действия, в ту, что будет подавлять вражеские батареи. И командир 81-й пушечной бригады полковник Гнидин, и командир [160] 138-го корпусного артполка подполковник Чумаков, и другие командиры отвечают примерно то же: «Нуль видимости. Молоко!»

Наблюдательные пункты практически ослепли. Если туман и после рассвета не рассеется, мы окажемся в трудном положении. Правда, большинство глубинных целей, в том числе артиллерийские и минометные батареи противника, образно говоря, взяты нами на прицел. Данные по ним подготовлены заранее и весьма точно. Наша авиационная разведка много раз фотографировала оборону противника, его огневые позиции и разного рода оборонительные сооружения. Их координаты нанесены на артиллерийские карты, неоднократно проверены засечками звуковых станций и прочих средств разведки. Искусством стрельбы на расстояниях в 5–10 и более километров по этим так называемым ненаблюдаемым целям наши артиллерийские командиры владеют хорошо. В ходе артподготовки они плотно накроют огнем и заставят замолчать вражескую артиллерию — в этом я, как командующий артиллерией армии, уверен, и тут ни ночь, ни туман нам не помеха. Потом настудит второй период артиллерийской боевой работы — час Ч, час пехотной атаки. Бойцы поднимутся из окопов, а впереди них, от рубежа к рубежу, сметая оставшиеся очаги сопротивления, грохочущей стеной разрывов покатится двойной огневой вал. Здесь плохая видимость, тот же туман, может стать помехой. Надо наблюдать за своей атакующей пехотой. На каком-то участке она будет продвигаться быстрей, на другом медленней и далеко отстанет от огневого вала. А как увидишь это с наблюдательного пункта, если вокруг такое «молоко»?