В семь утра китайская пехота поднялась из окопов и дружно кинулась в атаку. Ружейно-пулеметный огонь противника был слабым. Китайцы густыми цепями, несколько скучиваясь по мере продвижения, взбирались на пологие холмы, прыгали в японские траншеи, выбирались из них и уходили еще дальше, за гребень.
Первая фаза боя заканчивалась. Ясно, что сильная и нацеленная артподготовка застигла японцев врасплох. Конечно, они ждали каких-то активных действий, готовились их отразить, как обычно. Привыкли, что китайская артиллерия конными упряжками выезжает на холмы и ведет боевую работу по принципу: вижу — стреляю, не вижу — не стреляю. А этот внезапный и мощный, в две сотни орудийно-минометных стволов, первый огневой налет, накрывший сразу и все опорные пункты на холмах, и батареи в глубине, и перекрестки дорог, и линии связи, оказался для противника неожиданным и, следовательно, сильнодействующим. Возникла паника. Это мы наблюдали в сильные оптические приборы.
А вокруг себя я видел радостные лица, штабные артиллеристы поздравляли друг друга и принимали поздравления по полевому телефону. Что-то слишком рано! Наступала вторая фаза боя — куда более сложная. Пехота пробилась в глубину обороны противника, ее заранее запланированное взаимодействие с артиллерией закончилось, теперь успех зависел от умелой импровизации пехотных и артиллерийских командиров, от того, насколько хорошо сумеют они без подсказки сверху помочь один другому. Вот эта-то сторона дела меня и настораживала.
Несмотря на первоначальный успех, на быстрый и почти без потерь прорыв переднего края противника, дальнейшее продвижение 10-й и 16-й пехотных дивизий происходило медленно. С разрешения Ло Шакая я выдвинулся вперед, на наблюдательный пункт командира 2-го легкого артполка Чжан Веня. Он возглавлял всю группу поддержки пехоты — [239] 36 орудий и 32 миномета, и с его НП хорошо просматривались боевые порядки атакующих батальонов. Боевыми эти порядки можно было назвать лишь с натяжкой. Как только японский пулемет или просто небольшая группа стрелков открывали прицельный огонь, китайская пехота начинала скучиваться. Это скучивание под огнем — один из главных признаков слабообученной пехоты. В спокойной обстановке каждый солдат понимает, что, атакуя, нельзя жаться друг к другу, что оружие противника поражает толпу гораздо быстрей и сильней, чем правильную, с хорошими интервалами цепь. Однако держать такую цепь способны лишь хорошо обученные и дисциплинированные бойцы. Здесь, на склонах холмов Чжэнсиньшань и Пайфаньшань, ничего похожего я не видел. Сбившись в толпу, пехотинцы 10-й дивизии пытались продвинуться к горевшей мандариновой рощице, но невидимая нам сила — огонь японцев — отбрасывал толпу, она разбегалась, внизу офицеры ее собирали и опять вели вверх по холму. Примерно ту же картину наблюдали мы и справа и слева.
Артиллерия поддержки пехоты очень плохо поддерживала эту пехоту. Сам Чжан Вень производил впечатление человека деятельного, бодрого, распорядительного, однако в данный момент, на четвертом часу боя, он лишь номинально являлся начальником артгруппы. Как только пехота продвинулась на три-четыре километра и артиллерия двинулась вслед, чтобы поддержать ее огнем и маневром, Чжан Вень стал терять связь с дивизионами и батареями. Одни ушли вперед, другие отстали, третьи двинулись не туда, куда он приказал, четвертые посылали вестовых с донесениями, что не могут найти пехотных начальников, которым были переподчинены. Неразбериху тактическую усугубляла нехватка телефонного провода. Резерва технических средств связи не имели ни начальник артиллерии района, ни командиры полков, дивизионов и батарей. Все это привело к тому, что Чжан Вень, который во время артподготовки управлял почти 70 артиллерийскими орудиями и минометами, теперь, в очень сложной и ответственной фазе боя, поддерживал связь с тремя-четырьмя батареями, располагавшими в совокупности 12–16 стволами. Практически он потерял управление своей группой, не мог сосредоточить огонь, где требовалось, и пехота на какое-то время оказалась предоставленной самой себе. Хорошо еще, что японская артиллерия по-прежнему молчала. Около одиннадцати утра она попыталась проявить активность. Отдельные орудия и минометы время от времени открывали огонь, но группа артиллерии [240] дальнего действия — тяжелые и легкие гаубицы 14-го и 2-го артполков — быстро подавляла эти попытки.
В третьем часу пополудни командиры дивизионов и батарей один за другим стали докладывать, что снарядов осталось очень мало. Да нам на наблюдательном пункте Чжан Веня это было и слышно и видно. Артиллерийский огонь, который примерно в полдень, после восстановления связи с большинством батарей и пехотными начальниками, приобрел некоторую стройность, опять разладился. Стрельба угасала по всему фронту прорыва 86-й армии.
В пять часов последним усилием пехотинцы 10-й дивизии вышли на гребень холмов Чжэнсиньшань и Пайфаньшань, а полки 16-й дивизии окружили японский опорный пункт на горе Булин. Это был, так сказать, последний всплеск боя 16 декабря. С передовой в тыл протянулись длинные вереницы легкораненых солдат и санитаров с тяжелоранеными на носилках. Навстречу им брели к передовой такие же вереницы носильщиков со снарядными и патронными ящиками и мешками с продовольствием. Походных кухонь не было. Котлы солдаты тоже таскали в походе на себе, а пищу готовили на кострах.
Сумерки сгустились, на поле боя там и сям оранжевыми движущимися пятнами вспыхивали костры, потянуло аппетитным дымком. Наверное, и сто, и триста, и более лет назад вот так же после боя собирались к медным котлам китайские солдаты. А я подумал, что в течение дня мы не видели ни одного японского военного самолета, что в боевых порядках 86-й армии, да и то близ штаба, стоит единственная зенитная батарея — три малокалиберные 20-мм автоматические пушки. Если японцы перебросят сюда авиацию до того, как 86-я армия завершит прорыв, ей придется очень трудно.
Меня вызвал к телефону начальник артиллерии Ло Шакай. Переговорили. Сказал ему, что в штаб не вернусь — нет времени. Постараюсь вместе с Чжан Венем подготовить утреннюю атаку на гору Булин. Возьмем ее — сможем обстреливать и старое и новое русла Янцзы и мост у Датуна. Генерал Ло с моими доводами согласился. Сообщил, что общее продвижение 86-й армии за день составило 6–8 километров, что взяты трофеи, в их числе орудия и минометы. Правый сосед — 50-я армия атаковала японцев неудачно. Отброшена на исходные позиции. Левая, 21-я армия провела артподготовку, но пехотной атаки не было. Командарма что-то остановило, а что именно — это выясняет сейчас сам «наместник» генерал Гу Чжутун. Скверная новость, [241] но в духе здешних военных обычаев. А японцы, воспользовавшись пассивностью 50-й и 21-й армий, несомненно, за ночь перебросят оттуда войска в нашу полосу.
Ночь на 17 декабря прошла в хлопотах. Противотанковая и легкая артиллерия выдвигалась к горе Булин, тяжелая артиллерия и тяжелые минометы также сменили позиции, чтобы в завтрашнем бою вести огонь не на предельных дистанциях. Командир 16-й дивизии дал мне хорошего коня, и, видя верхоконного советского «генерала» (китайцы отказывались называть меня моим настоящим званием), офицеры и солдаты удивлялись. Генерал мог объезжать войска только на носилках или в автомобиле.
В ту же ночь 86-я армия частью сил предприняла несколько успешных атак и захватила ряд японских опорных пунктов — взводных и ротных. Признаюсь, эти ночные атаки были для меня неожиданностью — настолько я привык к сугубой пассивности гоминьдановского командования. Позже я понял, что, оценивая ту или иную армию, надо всегда быть чрезвычайно аккуратным в своих оценках. Да, гоминьдановская армия, какой видел я ее в 1939–1940 годах, была во многих отношениях очень слаба. Но ее двухлетнее противоборство с хорошо тактически и технически оснащенной японской армией не прошло даром. Китайцы приспособились к ведению ночных боевых действий, в ходе которых японцы не могли использовать многие свои преимущества — авиацию, танки и просто свою техническую и огневую организованность. Таким образом, ночной бой стал своеобразной козырной картой китайской пехотной тактики.