Утром 17 декабря выпал первый снежок. День был солнечный, артиллерия произвела короткий мощный артналет по опорному пункту на горе Булин, и японцы сразу же начали отходить. Видимо, опасались, что кольцо окружения уплотнится. Они прорвались без особого напряжения, но тяжелую технику оставили. Когда мы с разведчиками и связистами Чжу Веня вышли на высоту, то среди траншей, воронок, разрушенных блиндажей, путаницы колючей проволоки увидели брошенные орудия — горные пушки, несколько противотанковых, а также минометы и множество ружейных гранатометов — тогда еще новое и, как многим тогда казалось, весьма перспективное оружие.

С вершины горы Булин открылся вид на реку Янцзы. Просматривалась она лишь частями, но вполне достаточно, чтобы взять под обстрел японские боевые и транспортные суда. Разведчики дружно закричали, указывая мне на видневшуюся [242] на северо-востоке часть реки. Там показался пароход под японским флагом. Связисты уже проверили и подключили к проводу телефонный аппарат, я по карте быстро подготовил исходные данные для стрельбы и подал команду. Сун перевел ее телефонисту, тот передал на огневую позицию, и минуты две спустя пристрелочный снаряд дал недолет — разрыв произошел на берегу Янцзы, столб земли загородил на какой-то миг пароход и показавшуюся следом за ним баржу. Прибавил несколько делений прицела. Следующий разрыв вспучил воду правее цели. Доворачиваю орудие влево на нужный угол, столб воды встал за пароходом — как бы фоном. Можно ополовинить вилку. Выпустил еще несколько снарядов и перешел на поражение всей трехорудийной батареей 14-го артполка. Пароход закрылся густым дымом и в дыму исчез — то ли потонул, то ли ушел к берегу. А баржа рванула сильно, обломки полетели к небесам. Наверное, везла боеприпасы.

С этого часа так у нас и пошло. Разведчики зорко следили за наблюдаемыми отрезками Янцзы и, чуть там покажется пароход, буксир, боевая канонерка или большая парусная джонка, сразу докладывали мне. Прикрепленная к нам батарея 150-мм гаубиц открывала огонь, команды я подавал, пользуясь специальной карточкой, которую составил. Там по каждому участку реки было записано несколько установок прицела, угломера, уровня — так что от момента, когда цель попадала в объектив стереотрубы или бинокля, и до команды «Огонь!» проходили считанные секунды. К исходу 17 декабря все мы — и здесь, на наблюдательном пункте, и там, далеко позади, на батарее, — так сработались, что наш огневой заслон весьма плотно перекрыл Янцзы. Даже сонно-истеричный мистер Сун, кажется, начал чувствовать ценность переводческой работы на переднем крае.

На горе Булин расположились наблюдательные пункты командиров 10-й и 16-й пехотных дивизий. Вскоре прибыл на носилках Ло Шакай и с ним дюжина штабных офицеров и взвод охраны. Посмотрели на стрельбу по Янцзы и, как я потом узнал, сразу же отправили пышно-торжественную телеграмму прямо в Чунцин, в ставку Чан Кайши. Что написали, не знаю, но Чан Кайши прислал ответную телеграмму, все друг друга поздравляли, поздравляли и меня. Сун, закатывая глазки, шептал: «Понимаете, мистер Казаков, сам генералиссимус Цзян, сам!..» Сун называл Чан Кайши по-пекински — Цзяном. Видимо, это звучало более торжественно. [243]

17 декабря соединения 86-й армии продолжали наступать по направлению к Янцзы, продвинулись еще километров на 5–6, но главным образом в полосе 16-й дивизии. А ее левый сосед — 10-я дивизия все более отставала флангом. Китайская артиллерия по-прежнему полностью господствовала на поле боя. Но, как и накануне, у нее скоро кончились снаряды. Это произошло задолго до сумерек, и опять пехота залегла — не сдвинешь. Наступательный порыв выдохся.

Два дня боя позволили мне составить некоторое представление о противнике. Японская пехота, начисто лишенная поддержки своей артиллерии, дралась упорно, защищая каждый окоп. Ее ружейно-пулеметный огонь наносил китайской пехоте большие потери. Пленных мы пока что не видели.

Японская артиллерия до сих пор никак себя не проявила. Но спешить с выводами не следовало. Численное и качественное (в тяжелых калибрах) превосходство китайской артиллерии стало подавляющим после результативной артподготовки первого дня наступления.

Ночь на 18 декабря опять была бессонной. Опережая 10-ю дивизию флангом, 16-я дивизия выходила к городку Хучун. Здесь кончалась заранее подготовленная оборона 116-й японской дивизии. Значит, еще один хороший рывок, и 86-я армия выполнит поставленную задачу — прорвет вражескую оборону на всю ее глубину и выйдет на южный берег Янцзы.

За ночь, находясь на той же горе Булин, оперативная группа генерала Ло Шакая подготовила артиллерию для выполнения этой задачи. Сам Ло, прибывший к нам, чтобы, как он сам выразился, «бросить взгляд», остался на горе. Несомненно, он почувствовал вкус к боевой работе. Даже для меня, вращавшегося в их среде всего три с половиной месяца, поведение Ло было необычным.

Понимаю, что многим из читателей, особенно боевым командирам, трудно представить ту псевдовоенную жизнь, которую вели на войне гоминьдановский генералитет и старшее офицерство. Но это никого не шокировало, и генерал, выбиравшийся из тылов на передовую, наоборот, представлялся человеком не своего круга, не разбиравшимся в истинно воинском церемониале.

Третий день наступления, 8 декабря, начался для нас тяжело. Едва артиллерия открыла огонь по японским позициям вокруг города Хучун и на холмах Сяныпань, с севера послышался низкий наплывающий гул. Из пелены [244] облаков один за другим выныривали бомбардировщики о красно-белыми кружками на крыльях. Они прошлись чередой над передним краем 16-й дивизии, и земля там встала дыбом. Другая группа японских бомбардировщиков атаковала позиции артиллерии, наблюдательные пункты, тыловые дороги. Третья группа ушла куда-то дальше на юг, в глубину 3-го военного района.

Китайская пехота оказалась беззащитной. Отражать атаки с воздуха она могла лишь ружейным огнем да пулеметами, наспех приспособленными для стрельбы по самолетам.

Весь день японские бомбардировщики висели над полем боя, одна группа сменяла другую, пехота 86-й армии несла большие потери. Главное, резко упал боевой дух. Ни слева, ни справа уже никто не наступал. Да и в самой 86-й армии одна лишь 16-я пехотная дивизия продолжала атаки и ко второй половине дня захватила город Хучун и овладела холмами Сяньшань.

Ни в этот день, ни в последующие активные действия вражеской авиации не были поддержаны контратаками наземных войск. Этих войск — имею в виду резервы — просто не было под руками японского командования. Оно, видимо, и решило, пока подойдут резервы, атаковать китайцев с воздуха и упорно обороняться теми остатками пехотных батальонов, которые, отойдя из Хучуна и с Сяньшанских холмов, оказались близ берега Янцзы.

19 декабря в боях за южный берег Янцзы наступил критический момент. Создалось некое, очень неустойчивое, равновесие. Обе стороны могли и успех одержать и, наоборот, потерпеть неудачу в зависимости от того, кто первым проявит силу характера, пойдет до конца и бросит на эту заколебавшуюся чашу весов все, что имеет. К сожалению, должен констатировать, что в противоборстве характеров, оперативной решимости и оперативного риска одержало верх японское командование.

В тот день я впервые услышал странную фразу. Не поверил. Может, Сун, переводя ее, ошибся? Переспросил. Мистер Сун повторил то, что сказал мне один из штабных офицеров: «Мы очень сильно разгневали японцев!» Потом я слышал ее часто, она бытовала во фронтовом лексиконе гоминьдановской армии. За ней стояло логическое продолжение: «Нам нельзя гневить японцев». И это не только фраза. Наступательных действий, собственной боевой активности опасались решительно все, сверху донизу. Потом, в ходе второй мировой войны, мне довелось быть свидетелем разных видов боязливости. Была на определенном этапе [245] танкобоязнь и боязнь окружений, и мы ее преодолели, потом эти виды боязни поразили немецко-фашистскую армию, и в эфире артиллерийских радиостанций сколько раз мы слышали суетливые выкрики: «Рус панцер! Рус панцер!» И видели на дорогах следы панического бегства от угрозы окружения. Тот же процесс, та же боязнь поразили всю французскую армию в 1940 году, когда дивизии, корпуса и армии сдавались не потому, что исчерпали возможности вооруженной борьбы, а потому, что сдавала в первую очередь их воля к борьбе, их психология. Даже в победном 1944 году, в декабре, то есть уже на исходе войны, 1-я американская армия в Арденнах задала приличные «лататы» от немецких танков. Все это вещи и явления, с которыми, хочешь того или не хочешь, приходится считаться и с которыми можно и должно вести успешную борьбу. Но как и с чем бороться (а главное — кому?), если вся многомиллионная армия, в данном случае армия гоминьдана, верит, что можно побить противника тихо, изнурением, стараясь «не разгневать» его?