В 1917–1922 годах, пытаясь захватить советское Забайкалье, [304] Приамурье и Приморье, японская военщина сделала ставку уже на русских белобандитов, самым крупным из которых был атаман Семенов. Выброшенные Красной Армией с нашей территории вместе с белогвардейцами, японские генералы продолжали с далеко идущими целями поддерживать Семенова и семеновцев, формируя из них специальные части и полицейские отряды, набирая курсантов в разведывательные школы. Средств на это не жалели.

Еще одной японской марионеткой стал в тридцатых годах Пу И — «император» созданной японцами Маньчжурской империи. Никчемная личность, которой помыкали японские майоры, он должен был для Китая, для Азии и всего мира олицетворять практическое начало создания прояпонской Восточно-Азиатской сферы взаимного процветания. Империя Маньчжоу-Го имела разветвленный административный, полицейский, жандармский аппараты, крупную армию — пехотные и кавалерийские дивизии, смешанные бригады, авиационные, артиллерийские, саперные отряды. По образцу Маньчжоу-Го японцы создали «автономные правительства» из предателей китайского народа и в Северном, и в Центральном, и в Южном Китае. Кстати сказать, в ходе Маньчжурской наступательной операции советским войскам довелось растрепать и разогнать не только маньчжурскую армию Пу И, но и войска другой японской марионетки — князя Внутренней Монголии Девана.

Этот Деван, владения которого простирались вдоль границ Монгольской Народной Республики, своими конными полками активно участвовал во многих пограничных провокациях, в том числе в известном агрессивном акте японской Квантунской армии на реке Халхин-Гол. Деваном интересовались, с ним поддерживали тесный контакт не только японские империалисты, но и немецкие фашисты. В середине 30-х годов один видный нацист, представлявший в Маньчжурии крупную металлургическую компанию из Рейнской области, вдруг переменил интересы с экспорта металлургических изделий на импорт шерсти, которую поставляли на рынок подданные Девана. Князь Деван оценил эти широкие закупки и предложил нацисту должность своего главного советника. Так, готовясь исподволь к войне против Советского Союза, фашистская Германия и империалистическая Япония вступала иногда друг с другом в невидимые конфликты в борьбе за агентуру и потенциальных союзников.

Далее я расскажу о некоторых других группах и группировках, с которыми нам пришлось иметь дело в Маньчжурии. Пока же замечу, что все перечисленные антисоветские [305] элементы восприняли разгром Квантунской армии как внезапно обрушившуюся горную лавину. Податься им было некуда, они ушли в подполье. Притихли, затаились. Потом начали нащупывать старые связи и приобретать новые — главным образом с гоминьдановский правительством Чан Кайши. Все они, при японцах зачастую взаимно враждовавшие, теперь сплотились на платформе общей ненависти к Советскому Союзу, приступили к формированию подпольных вооруженных сил в Маньчжурии. Центром подполья, объединившего членов партии гоминьдан с бандитами-хунхузами, с городским уголовным дном и вояками из разогнанной армии Пу И, стал в конце 1945 — начале 1946 года Харбин.

Социальный состав населения города отражал особенности его истории. Начало бурному развитию Харбина положила Китайско-Восточная железная дорога, построенная Россией в конце прошлого — начале нынешнего века. КВЖД пересекла Маньчжурию с запада на восток, а южная ее ветвь протянулась через Чаньчунь до Порт-Артура. В целом это составило до 2500 км. На перекрестье дорог быстро рос, превращаясь в крупнейший торговый центр, город Харбин. В нем обосновались множество больших и малых компаний, фирм, банков, посреднических контор, оптовых магазинов, складов, баз. Их обслуживанием были заняты десятки тысяч харбинцев.

Харбинскую промышленность представляли мукомольные, сахарные, консервные, маслобойные заводы и фабрики, а также лесопилки, несколько кирпичных и цементных заводов и один по производству фанеры. Однако крупных предприятий с большим числом рабочих было мало. Зато кустарных и полукустарных мастерских с 5–20 рабочими насчитывалось более тысячи. Поэтому мелкобуржуазный слой Харбина — мелкие торговцы и предприниматели — был очень многочисленным.

Комендатура наша размещалась в здании бывшего японского жандармского управления. Застали мы тут полный кавардак. Полковник П. П. Головко, осматривая помещение, обнаружил большие стальные сейфы с финансовыми документами. Один сейф был буквально забит ценными бумагами — акциями Чуринской компании.

Чурин был богатейший русский купец. В свое время в Сибири и на Дальнем Востоке его универсальные магазины были во многих крупных городах. Еще до революции открыл он большую торговлю в Маньчжурии, в Центральном и Южном Китае. А когда эмигрировал в Харбин, его торговый дом [306] «Чурин и К°» открыл свои предприятия во многих странах Азии, в том числе в Японии и Индии. В общем преуспевал.

Откуда и как акции этой крупнейшей торговой компании попали в сейф японской жандармерии, никто точно не знал. Да, видимо, и никогда не узнает. Оккупанты умели хоронить концы грязных дел. Факты говорят следующее: Чурин вдруг умер. Похоронили. Завещания не нашли. Родственников, претендовавших на наследство, тоже не было. Но компания по-прежнему носила известный торговый знак Чурина, по-прежнему обороты были многомиллионными. А где оседали доходы, знал, может, один главный управляющий. Но он тоже умел молчать.

Ходили слухи, что Чурину «помогли умереть». Я вызвал к себе директора Чуринского универмага. Он кое-что разъяснил. Сказал, что Чурин еще при жизни попал японцам в лапы. Во всяком случае, харбинским универмагом он не руководил, и директор только догадывался, кто его истинный хозяин. Приходили чуринские «доверенные» лица, с ними директор и вел дела, перед ними отчитывался.

— Скажите, господин генерал, вы что-нибудь узнали? — спросил меня директор. — Может, вы знаете, кто наш хозяин? А то ведь мы, служащие, уже многие годы живем слухами. Натуральное торговое предприятие, а хозяин призрачный, а?

Проделка с Чуринской компанией — одно из многих преступлений командования японской Квантунской армии и жандармерии. Крупные преступления сопровождались массовой преступностью рядовых солдат и жандармов, младших и старших офицеров. Каждый из них мог безнаказанно ограбить, изнасиловать, убить. Начальство на все закрывало глава при одном жестком условии: любое преступление, в котором замешаны деньги, должно идти на пользу Квантунской армии. Отчисления в ее фонд были как индульгенция (прощение грехов) у средневековых монахов-иезуитов. Покупай индульгенцию! Больше заплатишь — больше простится тебе грехов.

Помимо наемных уголовников, исполнявших для жандармерии наиболее грязные дела, на харбинском «дне» жили и, можно сказать, процветали за счет жителей и всякие иные группы и группки. Официально разрешалась проституция. Поощрялась наркомания как неслышное, но мощное оружие, способное убить в порабощенном народе волю к сопротивлению. Особый клан образовали наехавшие из Японии профессиональные налетчики. По образцу американских коллег они терроризировали мелких торговцев и предпринимателей. [307]

Владельцы харчевен, мастерских, парикмахерских и тому подобные платили этой мафии регулярную дань. Вокруг четырех харбинских базаров кормилось мелкое жулье. И наконец отряды сельских бандитов-хунхузов время от времени «навещали» окраины части города, грабили и жителей, и фабрики-заводы, обчищали даже будки железнодорожных сторожей, унося все, что можно унести — вплоть до медных дверных ручек и костяных пуговиц.

Когда мы первый раз объезжали город, удивило, что окна нижних этажей повсюду забраны толстыми железными решетками. Ворота в арках похожи на крепостные. Еще светло, солнце над крышами, а улицы быстро пустеют. «В чем дело?» — спросил у встречного харбинца. «Японцы приучили, — ответил он. — Мы жили в постоянном страхе. И днем, и ночью, и дома, и на улице людей сопровождал страх. Соседи видели, как младшую мою дочь японцы затащили в полицейский участок. Я побежал выручать, меня встретили так, что очнулся в больнице. Побежала к ним жена, а ее, как и дочку, жандармский офицер отдал солдатам на потеху».