Этот кошмар, четырнадцать лет давивший Харбин, как и всю Маньчжурию, стал спадать только в середине августа сорок пятого года. Причем, как говорил мне тот же харбинец, превращение произошло в одну ночь. Вечером прошел слух, что Квантунская армия разбита под Муданьцзяном и бежит на Харбин и Чаньчунь. «А утром, — рассказывал харбинец, — мой сосед по дому, инженер-японец из автосборочной мастерской, вдруг низко мне поклонился и все улыбается, улыбается. Иду на службу по улице, японские офицеры будто облиняли за ночь. Уступают дорогу, шмыгают мимо. Ага, думаю, значит, вам конец! Значит, Красная Армия близко!»

Ну, а когда наши войска вступили в Харбин, ликованию его жителей, казалось, не будет конца и края. Все надели красные банты — от малолетнего китайского мальчугана до православного священника, от юной барышни до старика китайца с косичкой, закрученной на затылке. Колонна деповских рабочих несла кумачовый транспарант с надписью: «Мы с вами, вы с нами!» Они пели: «Вы с нами, вы с нами, вы в наших колоннах...» Как залетела к ним наша старая революционная песня? «А мы все ваши песни знаем, — ответил мне гимназист и, покраснев, поправился: — Наши песни! Мы слушали хабаровское радио. Тайно». Харбинцы осыпали советских солдат цветами, в церквях провозглашали славу русскому воинству и русскому оружию. [308]

А когда на общегородском митинге Афанасий Павлантьевич Белобородов поздравил харбинцев с освобождением, площадь просто взорвалась, и здравицы в честь Советской Страны, Коммунистической партии, Красной Армии не смолкали, наверное, с полчаса.

Спустя несколько дней состоялся Парад Победы. Мне довелось им командовать, а принимал парад генерал-полковник Белобородов. Нам подобрали великолепных строевых коней — рыжих тракенов с белыми челками и белыми чулочками, все прошло отлично. Харбинцы собственными глазами увидели могучую военную технику — танки, самоходную артиллерию, гвардейские минометы и все другое. Примерно за час до парада, проезжая улицей, где стояла колонна легкой артиллерии, я обратил внимание на старика, грудь его украшали Георгиевские кресты и медали. Он поцеловал ствол пушки и перекрестил улыбавшихся артиллеристов, подошел к другой пушке, проделал то же самое. Так он шел вдоль колонны, и слезы текли по морщинистому загорелому лицу. Я спросил, где он заслужил боевые награды.

— Оборонял Порт-Артур, — сказал он. — Вы слышали про батарею Электрического утеса? Я был фейерверкером{97} второго орудия.

Позже Маршал Советского Союза Александр Михайлович Василевский рассказал нам о подобной встрече в Порт-Артуре. Он посетил русское военное кладбище, где захоронены солдаты и офицеры, павшие в русско-японской войне 1904–1905 годов. Ему навстречу вышел из часовни подтянутый, с военной выправкой человек. Доложил, что он бывший полковник генерального штаба, смотритель кладбища. Он рассказал маршалу о каждой могиле. Называл фамилии, имена и отчества каждого солдата, офицера, генерала, объяснял, кто и как погиб, присовокупляя их краткие биографии.

— А как вы сюда попали? — спросил Александр Михайлович.

— Я здесь воевал, — ответил он. — А когда война кончилась, я остался с ними. Нехорошо было бросать их на чужбине.

Он прибавил, что сорок лет ждал нас, надеялся, что придем и отомстим за поражение той войны, и рад, что дождался.

— Теперь умру спокойно, — заключил он... [309]

Памятники советским воинам, павшим в боях за освобождение Маньчжурии от японских оккупантов, за возвращение этой богатейшей провинции ее истинному хозяину — китайскому народу, были установлены в Порт-Артуре, Харбине, Мукдене и ряде других городов. Это были красивые и величественные сооружения. Не знаю, остались ли они там сейчас, но мы сделали все, чтобы должным образом почтить память наших павших товарищей.

Первые дни своей деятельности в качестве военного коменданта Харбина вспоминаю, прямо скажу, без энтузиазма. Пришлось столкнуться с проблемами, о которых раньше имел самые общие представления. Городская экономика, торговля, выпуск промышленной продукции, безработица, цены свободного рынка, банковские операции и так далее и тому подобное. Голова шла кругом, и я попросил члена Военного совета армии генерала И. М. Смоликова выделить мне в помощь политработника, сведущего в этих вопросах. Иван Михайлович пообещал, и уже на следующий день в мой кабинет вошел полковник, улыбнулся с порога и, подавая руку, просто сказал:

— Михаил Золотаревский. Я вам помогу. Что в первую очередь?

Объяснил ему, что вчера нахлынули на меня иностранные консулы — сразу трое. Просят расследовать ограбления консульств и отдельных граждан, подданных иностранных государств, совершенные неизвестными лицами в те дни, когда полиция разбежалась, а наши части еще не вступили в город.

Полковник Золотаревский взял на себя это дело и все расставил по своим местам. Назначил и провел следствие, выяснил, что самое крупное ограбление было совершено бандой хунхузов, базировавшихся в районе пригородного поселка Санькэшу. Вообще он оказался отличным знатоком и административной службы, и промышленности, и сельского хозяйства, а кроме того, просто умным человеком, умевшим находить решения самых деликатных вопросов и контактировать с различными слоями харбинского населения.

Главным моим помощником по оперативным делам стал командир 60-й истребительно-противотанковой бригады П. П. Головко. В бригаде была отличная школа младших командиров. Ее курсанты и дали первую острастку хунхузам.

В комендатуре день за днем накапливались сведения о деятельности хунхузских банд. Видимо, их вожаки в тот [310] момент стремились овладеть оружием и боеприпасами капитулировавшей Квантунской армии. Как выяснилось, наши интенданты взяли на учет далеко не все японские военные склады. Это и пытались использовать бандиты. Одновременно некоторые бандитские группы нападали на склады, охраняемые нашими часовыми. Часть нападавших была уничтожена, большинство взято в плен. Сведения, от них полученные, позволили нам действовать более целеустремленно.

Ночью полковник Головко вывел к комендатуре четыре взвода курсантов. Броневики и грузовые машины уже ждали во дворе. Мы поставили задачу перед каждым взводом и некоторыми отделениями, и курсанты выехали в различных направлениях по дорогам, ведущим к окраинам и далее, к пригородным населенным пунктам. На рассвете полковник Головко доложил, что все намеченные объекты были окружены, банды ликвидированы, остатки — около полусотни хунхузов взяты в плен.

Этот рейд на довольно длительный срок сократил бандитизм в окрестностях и в самом Харбине. Но в конце ноября хунхузы опять активизировались. Это было связано уже с деятельностью гоминьдана — в ту пору правящей партии чанкайшистского Китая. Гоминьдановцы собирали в свои ряды в Маньчжурии всех, кто имел оружие.

Когда мы только еще вступили в Харбин и подбирали помещение для войск и разных, учреждений, в том числе комендатуры, к нам уже стали заявляться группы гоминьдановцев. От них мы узнали, что в городе функционирует Городской комитет гоминьдана, Управление уполномоченных гоминьдана, Подготовительный комитет, Военный совет Биньцзянского района и ряд других организаций. Их представители просили помощи у военных властей — помещений, типографского оборудования, финансовых субсидия. А когда мы начинали выяснять назначение и задачи каждой из упомянутых организаций, гсминьдановцы явно пытались «втереть очки». Пришлось нам самим этим заняться. С помощью китайских коммунистов, вышедших из японских и маньчжурских тюрем, мы кое-что узнали. Например, Подготовительный комитет был разветвленной организацией со структурой, напоминавшей штаб военного округа. Главной его задачей являлось формирование подпольной гоминьдановской армии в районе Харбина. Военный совет Биньцзянского района (Биньцзянской японцы назвали провинцию с центром в Харбине) оказался филиалом знакомой мне еще по 1939–1940 годам организации китайских [311] крайних националистов, а проще говоря, фашистов «Синие рубашки». Правда, они себя переименовали в «Военный совет» 17 августа, как только узнали о поражении японцев под Муданьцзяном. Хотели замаскироваться. Члены организации «синерубашечников» вошли в руководство всех прочих гоминьдановских комитетов и учреждений в Харбине. Одна из главных задач «синих рубашек» состояла в том, чтобы собрать на своих базах вне города солдат и офицеров разбитой маньчжурской армии Пу И, а также японских военнослужащих, тысячи которых все еще бродили по горной тайге.