Все эти срочные приготовления партии гоминьдан в Маньчжурии не будут достаточно понятны, если не сказать хотя бы вкратце о той военно-политической обстановке, которая сложилась осенью 1945 года. Квантунская армия была отправлена в лагеря военнопленных, но в Маньчжурию сразу же, еще до полного окончания боевых действий против японцев, двинулись с юга новые войсковые колонны. Из Шаньдуня по приморским дорогам, а из Особого района, из Яньани — по степным шли на север полки Компартии Китая. Им наперерез американцы срочно, на кораблях и самолетах, перебрасывали с юга Китая гоминьдановские армии. Они стремились отбросить войска коммунистов, чтобы самим продвинуться в глубину Маньчжурии. Понятно, что наши части дальше Чанчуня их не пропустили. Тогда гоминьдановское политическое и военное руководство решило перебрасывать войска в Маньчжурию тайно, по горным тропам, и вместе с тем формировать подпольные армии со штабами в городах Харбин, Цицикар и Боли.
Конец ноября — декабрь 1945 года ознаменовались активизацией этих сил, маскировавшихся под хунхузов, потому что вооруженное подполье было в значительной степени сформировано. Апогея достигла и пропагандистская кампания. Если в первые месяцы листовки и прочая литература гоминьдана, не упоминая советские войска, старалась внушить местному населению, что разгром Японии совершился лишь усилиями Китая, Америки и Англии, то в последующем эта пропаганда стала прямо призывать к вооруженной борьбе с советскими частями, к уничтожению наших военнослужащих. Только в районе Харбина гоминьдановские террористы в декабре убили из-за угла десятерых наших военнослужащих.
Силы бандитов были столь внушительны, что для их ликвидации пришлось кроме курсантов артиллерийской школы привлечь некоторые строевые подразделения из состава [312] 59-й стрелковой дивизии и 52-й минометной бригады, Только так удалось нам восстановить порядок и нормальную жизнь в городе и окрестностях.
Несмотря на вооруженные бандитские вылазки и попытки саботажа со стороны некоторых кругов крупной харбинской торговой и промышленной буржуазии, экономика города довольно быстро набирала силы, городское хозяйство, городской бюджет стали крепкими.
В августе сорок пятого Харбин внешне выглядел достаточно привлекательным. Старая русская архитектура в сочетании с китайской, пестрота многоязыких вывесок и реклам, еще более пестрые одежды уличной толпы — все это было красивым фасадом, за которым скрывалась разруха. Обычай японских колонизаторов эксплуатировать захваченные территории хищнически, на износ, развалил городское хозяйство. Когда вместо прояпонской городской управы была создана новая, один из ее членов выступил со статьей, в которой так охарактеризовал положение: «Картина городского хозяйства была более чем безотрадной. Городская жизнь находилась в стадии полного развала и хаоса. Не только денежная наличность была расхищена, но городская касса оказалась обремененной громадной задолженностью, материальные и вещевые склады были полностью опустошены. Общественные здания, не ремонтировавшиеся много лет, развалились и растаскивались. Скверы и сады были вырублены. Трамвайные и автобусные парки превратились в кладбища разбитых машин. Водопровод вследствие невежества японских инженеров был проложен выше точки замерзания почвы. Пожарные средства, больницы, школы находились в состоянии полного развала»{98}.
В первые дни, когда новая городская управа только становилась на ноги, ее функции ограничивались содействием советскому командованию в разных мероприятиях, направленных на восстановление городского хозяйства. Но затем круг деятельности управы быстро расширился до руководства всей гражданской жизнью Харбина. Мы совместно провели совещания с представителями китайских и русских торгово-промышленных кругов, и особо — с руководителями харбинских банков. Была реорганизована Торгово-промышленная палата. Эти и многие другие дела, проведенные нами вместе с городской управой, скоро дали хорошие результаты.
К 1 января все имевшиеся в городе предприятия давали [313] максимум продукции. Кроме того, за четыре месяца вновь открылись более 200 гастрономических магазинов и лавок, около 100 торговавших зерновой продукцией, 25 меховых и кожевенных, 50 портновских заведений, 15 кондитерских, 20 пекарен, 9 гостиниц и так далее. А всего было открыто более 350 новых промышленных и около 1500 торговых предприятий, включая сюда и мелкие кустарные.
Если при японцах ежемесячный выход бобового масла на заводах Шуанхэшен, Юантиуйсян и других составлял в среднем 4–5 тонн, то с сентября до января 1946 он увеличился до 7–8 тонн в месяц. В три раза увеличила выпуск сигарет табачная фабрика Лопатто. Начали работать законсервированные японцами сахарный завод и мельница Чэнтайи, перерабатывавшая до 400 тонн зерна ежемесячно.
После ликвидации пригородных хунхузских банд возрос приток продовольствия из окружающих деревень. Товарооборот харбинских рынков увеличился вдвое, а цены на продовольствие снизились на 25–40 процентов. По официальным данным, вклады в банки выросли на 26 миллионов гоби (юаней).
Все это сказалось на материальном положении трудового населения. Заработки по разным категориям выросли от 150 до 300 процентов, в том числе кузнеца — вдвое, наборщика типографии — вдвое, рабочего текстильной фабрики и шофера — почти втрое.
В первый период, в августе — сентябре, комендатура бесплатно распределила среди городских бедняков много продовольствия, в том числе 2000 тонн риса, более 1000 тонн гаоляна, около 500 тонн чумизы, около 400 тонн кукурузы, десятки тонн сахара, масла, соли, чая, сотни тысяч пачек сигарет.
С помощью советских воинов-ремонтников были восстановлены городские механические мастерские, пущено несколько трамвайных и автобусных линий, вдвое увеличен ежедневный пробег трамваев.
Всеми этими, столь далекими от привычных нам, делами пришлось заниматься составу военной комендатуры. А кроме того, обеспечивали помещениями, ремонтом, топливом и старые и вновь открывавшиеся школы, больницы, театры и кинотеатры. Приятно и радостно было наблюдать, как оживал этот прежде запущенный и, образно говоря, больной город.
В конце декабря из столицы гоминьдановского Китая прибыла в Харбин правительственная делегация, в ее составе и новый мэр города. Мы передали ему гражданскую [314] власть в Харбине. 1 января 1946 года был подписан официальный «Акт передачи гражданской власти в гор. Харбине командованием Красной Армии представителю национального правительства Китая» на русском и китайском языках. А несколько дней спустя бывший городской голова Чжан Тинго, встретив меня случайно, сказал:
— Ну вот, господин генерал, цены на рынке подпрыгнули вверх ух как! Я купец и промышленник, я должен радоваться, если цены растут. Но я старый харбинец, Константин Петрович, и, хотя отставлен от дел, все-таки думаю о согражданах. Я скорблю, когда цены растут.
— А что произошло, господин Чжан?
— А ничего особенного. Мы вошли в орбиту Центрального китайского правительства, его монета — бумажка, и потому наше твердое гоби тоже должно стать бумажкой. Рынок ждет девальвации гоби, цены растут...
Так закончилось мое знакомство со «свободным рынком».
Теперь — о знакомстве с харбинскими... тюрьмами.
Как только мы вступили в Харбин, немедленно были освобождены из шести его тюрем политические заключенные, в их числе и китайские коммунисты, и гоминьдановцы, и члены других партий, профсоюзов, религиозных объединений, запрещенных в свое время японскими оккупантами. Коммунисты (их осталось только 19 человек) восстановили городскую партийную организацию, пошли на заводы и фабрики, чтобы наладить связь с рабочим классом. Некоторое время обе группы — китайских коммунистов и гоминьдановцев — работали в городе без видимых инцидентов. Однако в ночь на 10 октября ко мне в комендатуру пришел китайский товарищ и сообщил, что местная полиция арестовала десятерых коммунистов. Я уже имел информацию от нашей патрульной службы об активности гоминьдановский полиции в китайской части Харбина — Фудзедяне.