— Мы не можем согласиться е таким решением. Вы представьте не только Урха, но и тех, кто будет с ним работать. Это просто уму непостижимое решение! Что это за предложение, разве можно жить под охраной? В таких условиях даже животные и птицы не могут жить!

— Некоторые из вас склонны усомниться в уме Урха. Но не забывайте, товарищи, что он современник Омара Хайяма, который многих людей учит уму-разуму и теперь, на исходе 20-го века, и который будет многие века уважаем народом.

Кто-то крикнул с места:

— Урх — не Хайям!

— Может быть, — спокойно парировал Чары Нурмурадов. — Хотя это и не исключено. Но, как бы то ни было, все же он человек. И поэтому держать его под стражей нам совесть не позволит. Стража ведь бывает двух видов: первый вид — почетный, второй вид—для преступников. А потом, как объяснить Урху, что мы можем приставить к нему почетный караул? Это не выйдет! Окружить стражей свободного человека мы не можем. Какую бы жертву не пришлось принести, жизнь его должна проходить в естественных условиях. Мы его должны не стражей держать, а прийти к нему с открытой человеческой душой, добротой и вниманием. Товарищи, наше предложение заключается в этом, и только в этом!..

После долгих споров все согласились с мнением Александра Павловича и на основании этого составили подробную программу.

После собрания Чары Нурмурадов с Александром Павловым, сев в машину, поехали подыскивать в конце города желаемый дом.

Местные власти оказали ученым большую помощь, переведя Урха в отобранное ими помещение.

Пока Урх лежал в больнице, не приходя в себя, у него сильно отросли волосы и борода. Он должен был вот-вот проснуться, и как только Урха перевели в уединенный дом, профессор Нурмурадов решил привести в порядок его волосы и бороду.

Не доверяя ни одному парикмахеру, профессор решил взяться за это сам. Он сначала коротко подстриг Урху усы, потом волосы на голове. Когда профессор, щелкая ножницами, начал подстригать бороду, он заметил, как под тяжелыми веками задвигалось глазное яблоко.

Профессор, бросив ножницы в отвисший карман халата и скрестив руки на груди, смотрел в лицо Урха, не отрывая взгляда. Словно всходящее солнце, глаза Урха потихоньку открывались. Веки, покрытые густыми, черными ресницами, словно стрелы, поднимались выше и выше. Наконец из-под век показались сияющие лучистые глаза. Забыв обо всем на свете, профессор, не сдержавшись, громко воскликнул:

— Здравствуй, дорогой! Тебе лучше, да! Ты успокойся! Скоро ты совсем выздоровеешь! — в эти волнующие мгновения профессор позабыл о том, что Урх может его совершенно не понимать, он повторял те же обычные слова, которыми все время успокаивал больных в клинике. Странно дрожа, он сжал крупные пальцы Урха. Открыв глаза и моргнув два-три раза, Урх уставился на него, делая глотательные движения, затем задвигал пальцами, которые крепко сжимал Нурмурадов.

— А, может быть, ты голодный?! Я тебя сейчас накормлю,—произнес Нурмурадов.

Профессор побежал в соседнюю комнату. Оттуда раздался его взволнованный и радостный голос.

Через несколько минут Нурмурадов ворвался я Урху, держа в руке банку с медом и чайной ложкой. Только затея с кормлением Урха не получилась. Тот, крепко закрыв глаза, снова сладко уснул.

Сон Урха становился с каждым днем короче. Проснувшись, он не засыпал сразу, а с полчаса бодрствовал.

Академия наук прикрепила к больнице специального переводчика-языковеда Арслана Байлиева. Ему поручили, чтобы он близко познакомился с Урхом и, разговаривая с ним, изучил его язык.

Задача была сложной.

Ученый языковед хотел сразу приступить к своей работе. Он от радости был на седьмом небе, что это дело поручили именно ему. Но все же профессор был против, чтобы ученый языковед сразу приступил к деятельности, Он сказал ему:

— Урх сейчас совершенно глухонемой. Он теперь так же плохо видит, потому что центральные мозговые нервы слуха и зрения полностью не восстановились. Эти два дня даже не думай с ним разговаривать.

Но Арслан Байлиев, сказав: «Ну что же, потом приду», не уходил, стал готовиться к свиданию с Урхом.

Он начал в соседней комнате приводить в порядок принесенные им из музея истории картины и экспонаты, связанные с древним миром. Он стал также лепить из пластилина фигуры коня, быка и верблюда.

Врачи и посетители больницы были очень удивлены выполненными Арсланом фигурами зверей, которые были так похожи на настоящих, люди у него спрашивали, что за необходимость такая, чтобы лепить их, на все вопросы Байлиев отвечал:

— Не торопитесь, скоро вы сами поймете, зачем и что к чему.

— От него никогда не дождетесь конкретного ответа! Хотя он знает тридцать два языка, он похож не на языковеда, — сказал ворчливо Нурмурадов, — а на шутника, который развлекает других.

Не обращая никакого внимания на окружающих, Арслан Байлиев стоял тут же и разминал в руке пластилин.

— Ты что, и диссертацию защищал молча? — спросил опять профессор, улыбаясь.

Байлиев промолчал.

Он спрятал в сжатом кулаке размягченный пластилин, затем, энергично шагая, подошел к профессору, сунул руку в нагрудный карман белого халата Нурмурадова, что-то положив туда, и вышел на улицу.

— Всякие люди бывают! — сказала одна из медсестер, с удивлением посмотрела вслед Арслану Байлиеву и закрыла за ним дверь, которую он забыл за собой захлопнуть.

Профессор почувствовал, что его карман отяжелел, потрогал его и вытащил двумя пальцами фигуру змеи, вылепленную из пластилина.

— Вот злодей!—промолвил профессор. — Здорово придумал! Эту фигурку змеи он сделал не к добру. Этим он хотел сказать, чтобы мы занимались своими медикаментами. Пошли-ка, товарищи, займемся своими делами.

Профессор сидел в кабинете и работал, время от

времени вспоминал находчивость Арслана Байлиева, качал головой, улыбался:

— Молодец, переводчик!

Через несколько дней Нурмурадов полностью убедился в том, что глаза Урха видят, а уши слышат.

Когда над больницей пролетел самолет, Урх, торопливо накрывшись с ног до головы одеялом, некоторое время лежал не двигаясь. О том, что он услышал звук, не могло быть сомнений.

Случайно залетевшая в комнату бабочка кружилась поблизости. Урх беспомощно зашевелил руками, стараясь поймать ее. Значит, он видит. Только он не разговаривал. Когда к Урху подходил кто-нибудь посторонний, кроме профессора, у него сразу пропадало настроение и он становился мрачным. Кусая губы, недружелюбно смотрел. Он не взлюбил также белый халат Нурмурадова, это он показал ему с самого начала своим сердитым видом, продолжая лежать неподвижно. Поэтому профессор теперь всегда носил синий халат.

Арслан Байлиев очень расстроился, видя, что Урх недружелюбно расположен к нему. От переживаний он две ночи провел без сна. Веки опухли, губы потрескались, вынес из своей комнаты почти две чашки с окурками от выкуренных торопливо сигарет. На третий день, рано утром, он ушел куда-то. После полудня вернулся с оседланной лошадью племенной породы.

— Товарищ Байлиев, около больницы скотину держать запрещается, — сказал профессор, весьма холодно встретив его.

— Если вы даете ручательство, что я пройду пешком к Урху, и что он при этом меня примет, то я мигом отведу Ласточку к ее хозяину.

Нурмурадов проворчал:

— Я за себя ручаться не могу, а за других тем более.

— Тогда не говорите, что Ласточка лишняя. У меня на сей счет свои планы.

— Ну да, ладно. В таком случае идите и привяжите ее вон там, — сказал профессор, указывая на пустынный уголок двора.

Хорошо профессору, он спокойно ходит к Урху, кормит его, осматривает, оказывает всякие знаки внимания, поэтому Урх встречает его всегда теплым ласковым взглядом. А тут приходится пускаться на всякие хитрости..

Арслан Байлиев, не теряя времени даром, украдкой от профессора прогуливался с Ласточкой напротив окон Урха, затем, вскочив в седло, пускался вскачь, то туда, то сюда. Когда Ласточка, крепко упираясь копытами в землю, громко ржала, он слезал с седла, потихоньку подходил к двери Урха и слушал. Он простаивал по не-сколь ко часов в таком положении. Наконец, когда ему надоедало, уходил. Хотя все было безрезультатно, он все равно продолжал прогуливаться с Ласточкой против окон.