Но больше, чем птиц, Николай любил собак. Он редко докосил до школы бутерброды, которые брал с собой. Бездомные Шарики и Жучки, виляя хвостами, сопровождали его в пути, им-то и доставались обеды.

Года за два до войны Николай у кого-то раздобыл щенка. Ему сказали, что родители щенка хорошей породы, очень красивы, легко поддаются дрессировке и, мол, отпрыск вырастет под стать предкам. Николай назвал его звучным и грозным именем — Барс. Песик плохо ел, часто болел, его одолевали блохи, но заботливый хозяин мыл, чесал его, ухаживал за ним с трогательной нежностью.

Щенок подрастал, и Николай все больше и больше обнаруживал в Барсе признаки обыкновенной дворняжки. То ли, даря щенка, Николая разыграли, то ли тот, кто дал щенка, сам был введен в заблуждение, но, как бы там ни было, Барс вырастал обыкновенным, совсем непородистым и далеко не красивым псом.

Николай к надоедливым и подчас грубым подковыркам относился терпимо, даже философски. Когда я однажды сказал, что Барс похож на чеховскую Каштанку, намекая на дворняжье происхождение, он не обиделся:

— Ну и что? Разве Каштанка становится хуже оттого, что она не благородных кровей? Преданность хозяину — вот что ценно в собаке. Ты посмотри ему в глаза, какие они умные и доверчивые.

Барс был рыжеватой масти, концы свисавших ушей и середина лба были у него белыми, хвост бубликом. Николай утверждал, что по хвосту точно узнает настроение Барса: если машет им широко, то сыт и весел, а когда лихорадочно помахивает кончиком —..стало быть, нашкодил и подлизывается; опущенный и неподвижный — значит, обижен или голодный. Не знаю, насколько наблюдения были верны, но я верил другу.

Николай ходил с Барсом на рыбалку, ловлю птиц, Учил его «служить», приносить различные предметы, брать след. Нельзя сказать, что псу легко давалась «грамота», но Барс усердно выполнял команды. Бывало, Николай не упускал случая, чтобы показать товарищам пса и очень огорчался, если тот не исполнял его приказов или же делал что-то неправильно.

— Молод еще, но задатки в нем большие, — оправдываясь, говорил Николай, нежно поглаживая рыжеватую спину четвероногого питомца, повизгивающего от удовольствия.

Захватчики принесли в город бесправие, террор, голод. Многие горожане, в том числе и семья Николая, питались плохо, иногда по нескольку дней не видели, хлеба, запасы картошки и свеклы были мизерными, кукурузу берегли про черный день. Николай сам безропотно переносил голод, но с болью смотрел на истощенного Барса. Тайком от родителей подкармливал его тем, что доставалось самому.

Возвращаясь от Павла Максимова с Барсом, Николай проходил мимо бывшей школы медсестер, которую немцы превратили в казарму: в учебных классах разместились солдаты, в спортивном зале — конюшня. Во дворе стояла походная кухня, а около нее рубил дрова бородатый мужчина в фуфайке. Небольшая котельная парового отопления, находившаяся в подвале, подогревалась дровами и книгами из библиотеки. Хромоногий кочегар, грязный и всегда сонный, жил там же, в котельной, питался солдатскими объедками и безжалостно ломал заборы во всей округе для котельной и солдатской кухни.

Барс, визжа и заискивающе помахивая хвостом, норовил приблизиться к кухне, куда его манили соблазнителньые запахи. Николай уступил домогательствам четвероногого друга и по недавно протоптанной дорожке пошел через двор школы. Барс бежал впереди и вдруг недалеко от кухни остановился, робко гавкнул и у самой дорожки начал разгребать снег. Схватив что-то зубами, он хотел извлечь находку из-под снега. Николай сошел с дорожки и увидел торчащую кость. Пытался поднять, но не тут-то было: кость крепко примерзла к земле. Он резко дернул ее, и в руках оказалась задняя нога крупного животного.

Немцы, отбирая у населения коров, свиней и прочую живность, забивали их около своих походных кухонь, а кости тут же недалеко выбрасывали.

Мякоть с найденной ноги срезана небрежно, и Барсу было чем поживиться.

Дома Николай порубил кости, сложил в старую кастрюлю и сварил — Барс неделю был сыт до отвала.

С тех пор они не раз проходили через двор школы, и Барсу иногда удавалось отыскать какую-нибудь снедь.

Как-то Николай сказал мне, что задумал поджечь школу медсестер и, мол, сделать это можно без риска: ночью охраны нет, подойти незаметно легко.

Одноэтажное длинное здание из серого камня, с большими венецианскими окнами, построенное еще бельгийскими акционерами, стояло особняком. Левее, с тыльной стороны, начиналось старое кладбище. Во дворе недалеко от входа дымилась кухня. Справа, ближе к пристроенному спортзалу, возвышалась копна сена и рядом стояло около десяти крытых брезентом повозок.

— Чтобы в метель не выходить во двор за сеном, немцы вот такую же копну занесли в раздевалку спортзала. Там же рядом библиотека, где еще осталось немного книг. Если поджечь сено в раздевалке, огонь быстро перекинется в библиотеку и конюшню, загорятся брички, сено во дворе.

Его тон мне показался слишком самоуверенным. По плану Николая получалось, что всякая случайность исключалась и события непременно будут развиваться только так, как он наметил. Это мне не понравилось.

— Чтобы незаметнее подобраться, надену белую накидку или халат..

— Да, да, — рассеянно проговорил я и еще раз посмотрел на солдатское общежитие. — Мне не нравится, что ты очень самоуверен. Так ли все будет, как ты предполагаешь? Наверное, надо продумать и другие варианты.

Николай неожиданно рассмеялся, хлопнул в ладоши и остановился. Я, недоумевая, пожал плечами.

— Так и знал, — говорил он, не переставая хохотать. — Думаю, обязательно скажешь, что, мол, самонадеян, легкомыслен и все такое. Ведь я нарочно говорил так, а ты клюнул… Ха-ха-ха…

Я смутился. Унявшись, Николай сказал:

— Поджигать думаю так: сперва оболью сено бензином, потом брошу банку с зажженным мазутом и — хода!

— Но ведь окна застеклены?

— Это ерунда. Густо намажу солидолом тряпку, приложу к стеклу, стукну кулаком — и стекло беззвучно разобьется.

Оказалось, Николай все предусмотрел.

Он проводил меня до самого дома:

— После операции буду ночевать у тебя. У нас в колонии немцев много, а у вас тут благодать.

Во второй половине следующего дня Николай пришел ко мне бледный.

— Что случилось? — испугался я.

— Немец застрелил Барса. У самых моих ног… Голос Николая срывался, и только большим усилием воли он удерживал себя, чтобы не заплакать.

Откровенно говоря, по виду друга я ждал более страшного известия. Я не стал докучать расспросами, и мы долго бродили молча, хотя меня подмывало узнать, как же это случилось? Николай постепенно успокоился, тихо заговорил:

— В городе много пьяных немцев, рождественские праздники отмечают. Шел я мимо хлебозавода, Барс все время бежал рядом, а потом отстал. Вдруг залаял, я обернулся: недалеко здоровенный ефрейтор стоял около дерева и на виду у людей бесстыдничал. Барс лаял на него. Немец вытащил пистолет… — Николай осекся, тяжело вздохнул, зло бросил: — Сегодня же подожгу казарму!

Я возразил: запальчивость, мол, плохой союзник в рискованном деле.

— Если хочешь сегодня, то давай вдвоем. Пойдем к Стебелю и потолкуем. Хорошо? — закончил я.

— Вдвоем там нечего делать. Одному и удирать легче.

Через два дня Николай пришел ко мне под вечер. Ветер, бросаясь колючим снегом и угрожающе завывая, носился по городу.

— Ну и погодка, — проворчал я, сметая веником снег с фуфайки друга. — Говорят, что в такую погоду черти женятся.

— Я у людей на свадьбах не бывал, а у чертей и подавно, — улыбаясь проговорил Николай и уже серьезно спросил: — Это куда спрятать?

Он протянул что-то завернутое в серую тряпку. Я вопросительно посмотрел на сверток.

— Белая накидка. Бутылка с бензином. Банка с солидолом.

Спрятав в кладовке сверток, мы вошли в комнату. В кухне брат водил пальцем по книге и вслух читал стихи Некрасова. Мачеха напряженно слушала, стараясь постичь содержание стиха, так безжалостно искажаемого горе-чтецом.