«Хочу, чтоб он шел с нами, хочу, чтоб толмачил речь, которой я не разумею. Хочу — и все тут. Пусть идет с нами!» — говорит она Яну. Перевес ее очевиден, а братец и без того в смущенье. Ладно, можно и пощадить. Авось сгодится на что. Есть вещи, неподвластные человеческому разуму. Два врага, один из которых — князь, а другой — плебей, отныне сделались неразлучны. И стало так, что в страданиях своих находили они друг у друга поддержку и утешение, и все у них было общее, и любили они друг друга так же страстно, как прежде ненавидели.

Ян привязал Кристиана за локоть к левой руке слуги и велел им идти между двумя повозками. Шагали они неподалеку от Миколаша, уже восседавшего на коне. Голова у него обвязана, и ему вовсе не до путников, поспешающих в клубах пара от дыхания животных, поскольку за ними движется конская упряжка. Когда же он соблаговолил оглянуться, то увидел, что оба едва живы. Поврежденная оруженосцева рука вспухла и онемела. Несчастный, впившись зубами в рукавицу, нес ее, как гончая — добычу. Кристиан брел, спотыкаясь; смертельная бледность его лица сменялась багровым румянцем. Казалось, он вот-вот упадет и не поднимется больше.

И тут произошло невиданное. Миколаш кивком велел им сесть в повозку.

Значит, не такой уж он бесчувственный, и ежели однажды душа его не будет низвергнута в преисподнюю, то, наверное, потому, что зачтется ему этот добрый поступок.

Странное дело, Александра полюбила чужеземца едва ли не с первого взгляда, но ей и в голову не пришло, что путь для него мог быть непосилен. Она на своей кобылке скакала где-то впереди — о, притворщица прикидывалась, будто немец ей безразличен!

Стая разбойников двигалась на восток, в чащу, к дремучим и бескрайним лесам. Королевский капитан наверняка замерзнет, ежели вздумает преследовать их. Он не стронется с места и окоченеет от холода, ибо солдатское рвение всецело зависит от поварского котла. В бездорожье Шерпинского леса увязнет маркитантская повозка; девки закутаются в платки и ударятся в слезы; где-то падет лошадь; где-то, словно нарочно, развалится колесо; барабанщик, клюя носом, будет стукаться головой о свой барабан, у солдат откроются раны на ногах, волк подкрадется поближе, и между копьями рассядутся вороны. Они уже чистят клювы, уже кружат над головой.

На следующий день капитан остановился, разглядывая Козликовы следы, уводящие вглубь этих омутов смерти. Мгновенье он колебался; войско его состояло не из новобранцев, отнюдь, это была пехота, обученная штурмовать крепости, пехота, умеющая брать городские укрепления, однако в поле она чрезвычайно неповоротлива. Тем горше ей придется в лесах, в краю снежных сугробов, там, где мороз искрится вместо лагерного костра, где бегают рыси вместо хрюшек, где вы поймаете в силки пустельгу, но никак не гуся.

В отряде, что во главе с капитаном Пиво вступил в лесную тропу, служил молоденький рыцарь по имени Совичка. Откуда он взялся? Право, не знаю. Может, старший брат ставил палки в колеса, может, отравили ему жизнь в каком-нибудь монастыре, а может, сам он сотворил что непотребное или — кто знает? — решил, будто бедный и незнатный рыцарь в полку и на войне может дослужиться до известных чипов.

Парень этот доверия не внушал, советы его немногого стоили, однако же Пиво склонял слух к его речам.

«Да чего тебе медлить, капитан, чего бояться войти в этот валежник? — сказал Совичка пузану. — Медленно пойдем, говоришь? Да ведь кусты не расступятся и перед разбойниками? Не видишь разве, что у них — повозки? Разбей своих солдат на сотни, сам стереги большак, а мы их окружим. Не пройдет и трех дней, как выкурим из лесу».

Пиво ему ответил, что легкомыслие еще никогда не подсказывало более скверных решений.

«Вот узнаешь, каков Козлик, узнаешь, несчастный, — посулил он Совичке, вновь взбираясь в седло. — Да если бы я послал против него сотню всадников — ни один не воротится назад. А всадники — королевские, и я за них в ответе. Нет, не пошлю! Чтоб он нападал на них, а когда забудутся сном, перебил часовых, ослабших от голода и стужи, навязывал короткие бои, а сам выскользнул бы из рук?»

Пиво поворотил коня в сторону крепости Рогачек, где расположился его полк. Всадники последовали за ним, один только Совичка полагал, что у него есть все основания не поверить, и выехал на опушку леса.

Несчастный! О, лучше бы он этого не делал! Два Козликовых сына, два хулителя королевских законов, два погубителя королевского войска, сидели в засаде и приметили его.

Пиво уходит из этих мест, а они тем временем спускаются с холма. Это Иржи и Ян. Вот они уже снова в седле, и уже не таятся. Как — солдат, один-одинешенек, и осмелился пренебречь приказом командира и королевской службой? Полк отступает, а тот, кому дано встретить неприятеля, сдастся в плен? Ну и пусть идет ко всем чертям! Велика потеря — лишиться одного дурачка. Но умереть? Никогда больше не ощутить ни запаха лагерных дымков, ни приятности горячительного глотка? Быть пронзенным стрелой в то время, как дома прядут? Позволить лишить себя лучшего из миров лишь потому, что некогда вам довелось увидеть полк, марширующий под знаменами, только потому, что звенят подковы, потому что всадник упирает руки в боки, потому только, что девицы закрывали ладошкой глаза, едва заслышав ржание жеребца дрянного корнета?

Ах, пощадите, милостивые государи! Любви божеской ради — препоручаю себя вашему милосердию. Пощады! Пощады!

Прощай, Совичка, мой незадачливый приятель, подними-ка свой меч и хоть для виду обороняйся! Пиво остановился и окликнул воина по имени. А когда никто не отозвался, схватились наездники за оружие, и, озираясь на каждом шагу, пошли назад, пока не наткнулись на тело Совички. Он лежал с раскроенным надвое черепом.

Тут капитана охватила ярость, и вскричал он так громко, что разнеслось далеко по всей округе: «Отчего же я не послушался тебя, несчастный? Видать, бог указует нам, что месть не терпит промедления. Не дам роздыху ни солдатам, ни животине, ни оружию, покуда не поставлю мятежников, закованных в кандалы, пред ясные королевские очи. Стану преследовать их с таким упорством, как до сих пор никого не преследовал, и ежели, обороняясь в кровавых стычках, они будут все перебиты, я захвачу их детей».

В ответ на эту клятву из леса не раздалось ни звука. Может, Иржи с Яном уже улизнули, либо слушали капитана, показывая пальцем на его брюхо?

Солдаты, что были вместе с Пиво, подняли Совичкино тело и погребли его во дворе Рогачека. В тот же день крепость сгорела дотла.

Пламя пожара — венок от солдат. Над Совичкиной могилой сыплются искрами пальмовые листья и огненные розы. Еще роется впопыхах в награбленных драгоценностях бедненький капитанов солдат, еще закладывает кто-то за щеки кусок пищи, еще распихивают добро по узелкам, а крыша уже занимается, — спасайтесь, пока не рухнула!

Потом полк двинулся в поход, и Рогачек лег золой и пеплом. Я хочу умолчать о тяготах лесного пути. Мороз неистовствовал. Господи боже, вот это был переход! Пиво, разумеется, не мог обойтись без повозок, но вы попробуйте-ка, поездите по лесному бездорожью! Тут холм, тут отвесный склон; едва подтянете колесо и подсунете клин, как снова очутитесь под горой. Делать нечего — надо приладить вместо колес полозья.

Под вечер следующего дня добрались королевские солдаты до вырубки, и капитан приказал разбить лагерь.

О дальнейшем продвижении нечего было и думать, никто и не льстит себя надеждой выдержать подобные тяготы долго. Опустилась ночь, время разбойничье. У зоркого Козлика повсюду глаз, он начеку. Солдаты уже не досчитываются девятерых своих товарищей. Они обморозились, у них полно вшей, которые сопровождают полки неотступнее, чем веселость и доброе расположение духа. Под полотнищами повозок, да и под санями — давка. Засыпающие часовые по пояс проваливаются в снег. Беда! Этой минуты и поджидал коварнейший из разбойников. Его свора стояла наготове. Они тоже закоченели от стужи и тоже кормятся как попало. Однако можно ли сравнивать их с пузатым войском, что таскает свои окорока по укрепленным городам и занимается вымогательством именем короля? Неужто кто откажет им в похлебке в случае поражения? Пусть только корчмарь посмеет указать им на дверь, коли не заплатят положенного. Злодеи разбойники отняли у полка все эти блага и начисто лишили благородных развлечений.