Кстати, весьма поучителен факт неизменной популярности автобиографий как прогрессивного жанра нашей литературы. Вероятно, эта популярность основана на неотъемлемой черте нашей культуры — богатой традиции «рассказывания историй», восходящей к творчеству Ирвинга и Твена, идущей еще дальше, в глубь веков, к фольклорной культуре. Кроме того, жанр автобиографий дает читателю непосредственно, «из первых рук» представление об описываемых событиях, сообщая произведению дух истинного реализма, противостоящий лживому идеализму массовой буржуазной культуры.
Нарисованная картина, при всей ее фрагментарности, свидетельствует о жизнеспособности прогрессивной литературы, но также и о немалой раздробленности сил прогрессивных литераторов. Художественное качество этой литературы нынче гораздо выше, чем 15 или даже 10 лет назад, она стала более зрелой, обогатилась опытом и знанием, добытыми нашими предшественниками, теми, кто шел впереди нас. Наши лучшие молодые писатели, выходя из определенной местной среды, поднимаются до осмысления проблем своего региона и — шире — своей этнической группы, а в последнее время устанавливают связи и с другими этническими объединениями.
Но среди нерешенных наших проблем — отсутствие прогрессивного общенационального журнала, освещающего вопросы культуры, такого, какие у нас существовали начиная с 1910-х до 1940-х годов и даже в 1950-х. Кроме того, нам недостает сплоченной писательской организации работников культуры, четкой политической программы и регулярных мероприятий типа конференций и фестивалей, привычных сегодня для социалистических стран и даже для многих стран Западной Европы.
На протяжении всей своей истории американцы ставили во главу угла не чтение и образование, но Действие. Затруднения, порождаемые экономическим кризисом, стимулируют развитие многих из перечисленных выше тенденций, общественных движений и групп, теснее сплавляют их, сплачивают союзы и массовые организации, политическая программа которых затрагивает и вопросы культуры, способствуя борьбе за наше общее будущее в мирном мире.
Перевод с английского И. Дорониной
Изгнание совести
В. Симонов
В других американских семьях перед обедом молятся. Складывают ладони у подбородка и молча застывают над тарелкой.
Здесь играли музыку. Отец, седой, красивый своей мудрой старостью патриарх, играл на скрипке то, что играл, наверное, всю жизнь — скачущий, прозрачный мотив. В нем было что-то от шарманки: неторопливый, размеренный бег мелодии по кругу.
Под такую музыку в салунах танцуют «сквэрданс» — народный танец американской глубинки. Здесь, в городе Альбукерке, он еще не пал ниц перед рок-музыкой. Альбукерк — это в приграничном штате Нью-Мексико. В краю еще не вытоптанных традиций.
Потом сели за праздничный стол, к пирогам с почками, с яблоками.
Сегодня, 28 марта — юбилей отца. Джону Рэндоллу исполнилось восемьдесят лет.
Только почему невесело за этим семейным столом, вокруг которого в кои-то веки сошелся вместе весь клан Рэндоллов?
Стол небольшой, круглый. Все сидят рядом, локоть к локтю. Но что-то недоброе уже витает над этим местом семейных трапез, что-то уже отсекает Маргарет от домашнего очага, возводит невидимую стенку между ней и гнездом Рэндоллов, городом Альбукерком, самой Америкой.
Власти щедро одарили старика отца к юбилею — в этот же день суд в Эль-Пасо, штат Техас, окончательно отказал его дочери в американском гражданстве» Маргарет Рэндолл, американку, рожденную от американцев на земле Америки, известную поэтессу и публициста, автора 40 книг, профессора университета штата Нью-Мексико, исследователя латиноамериканской культуры, талантливого фотожурналиста, хотят изгнать из ее собственной страны.
Где-то в недрах госдепартамента люди в мышиных костюмах без устали множат обращения к другим государствам — главным образом социалистическим — с призывом не чинить препятствий объединению семей. Семья… Хельсинки… Заключительный акт… Кто-то на перекрестках Нью-Йорка приколачивает таблички к уличным фонарям: тупик имени такого, садик имени сякого. Увековечивают неких «восточных диссидентов».
А вот вам американская семья Рэндоллов. Ее бестрепетно рубят пограничным шлагбаумом на две части. Дочь гонят прочь от престарелых родителей — пусть помирают в одиночестве. Надо проучить.
За мысли оставляют без отчизны. За творчество — без родного дома.
И что-то не слышу я стука молотков местных правозащитников, приколачивающих к уличному фонарю табличку: «Авеню Маргарет Рэндолл». Все тихо в казенной Америке. Торжественно молчит она, до предела довольная собой.
Только бьются в этой тщеславной тишине, мечутся загнанные звуки скрипки на том семейном юбилее в Альбукерке, что обернулся мигом разлуки. Старик Рэндолл играет теперь ленноновскую мелодию «Дайте миру шанс». Он помнит, как с этим гимном «цветочных детей» юная Маргарет вступала в жизнь…
«Я решила: если хочу стать поэтом, нужно поселиться именно там», — скажет через много лет Маргарет Рэндолл.
Там — это в нижнем Манхэттене, в шумных, не засыпающих ночью кварталах Гринвич-Виллидж, обители нью-йоркской богемы и тогдашних битников.
В конце пятидесятых Маргарет ютилась там в комнатушке, пристроенной к художественной галерее, где подрабатывала, грунтуя холсты, позируя живописцам, и писала стихи. Сначала это были подражания кумиру юного поколения Аллену Гинзбергу. Потом зазвучал собственный голос.
О политических симпатиях юной поэтессы знал весь город. ФБР не нужно было посылать к ней филеров — бери фотоаппарат и щелкай. Вот она на демонстрации солидарности с моряками корабля «Санта Мария», взбунтовавшимися против тирании в Португалии. Вот подписывает манифест артистического Нью-Йорка, осуждающий вторжение в залив Свиней. Опять демонстрация против строительства ядерных убежищ. И снова с мегафоном в руках там она, Маргарет Рэндолл: «Не верьте, люди! Ядерную войну в погребе не пересидишь!»
Романтические ветры юности заносят ее в Мексику.
Здесь нищета хуже, чем в Нью-Йорке. Отсюда пристройка к художественной галерее в Гринвич-Виллидж кажется дворцом. Маргарет работает акушеркой в бедняцких кварталах.
Борьба против социальной несправедливости становится для Маргарет призванием жизни. А оружием — печатное слово. Вместе с мексиканским поэтом Серхио Мондрагоном она редактирует знаменитый двуязычный литературный журнал «Эль-Корно Эмплумадо», тот, что стал духовным мостом между писателями-демократами Северной Америки и Мексики.
Журнал, конечно, не кормил — он сам существовал на пожертвования. Маргарет перебивалась уроками английского, переводила рисованные книжки — «комиксы», но на жизнь все равно не хватало. Статус иностранки обрекал на низкооплачиваемую работу. Трое детей подрастали, их рубашки ветшали, башмаки разваливались, а в семейном кошельке было больше счетов, чем монет.
Вот когда Маргарет решилась на этот шаг — приняла мексиканское гражданство. По законам это вовсе не обязывало ее отказываться от гражданства американского. Но американское консульство, что давно шпионило за «красной» поэтессой, почуяло: вот он, сладкий миг мщения! У Рэндолл отняли паспорт с лысым американским орлом, а с ним формально и родину. Началось линчевание мыслей.
А мысли Маргарет устремлялись в те латиноамериканские края, где зарождались новые отношения человека с обществом.
В 1967 году она едет на Кубу на писательскую конференцию.
«Куба перевернула всю мою жизнь, — скажет она потом репортеру «Вашингтон пост». — Перевернула целиком. Политически. В социальном плане. В личном».
«Перевернула? — усмехнулся агент ФБР, аккуратно вклеивая газетную вырезку в досье Рэндолл. — Ну, ну. Припомним». Фэбээровские папки пухли, выстраивались, как шеренга полицейских.