Приземлился в поле — жухлом, выжженном дотла солнцем и огнем, пропахшем горьким тротиловым дымом. Оглянулся, отстегнул лямки парашюта и, вжимаясь ящерицей в каждую впадину, пополз к ближайшей воронке. Метрах в трехстах виднелся скелет моей «семерки», охваченный пламенем. Окликнул стрелка, никто не отозвался.

«Нашли!» — кто-то загудел басом сзади. Я резко поднялся и сразу присел: в ноге почувствовал поющую боль. Ко мне подошли четверо наших пехотинцев, ободряюще бросили: «Сейчас, браток, поможем». В мгновение ока они располосовали дырявый парашют, как по команде накрутили на ноги портянки, по-ребячьи попрыгали.

— Вот теперь можно и до Берлина топать, — подмигнул мне бровастый сержант с нашивками за ранения.

Через минут двадцать я сидел в блиндаже командира стрелкового полка. По его рассказу, штурмовики соорудили неплохой натюрморт фашистским танкам. Командир угостил меня стопкой спирта, открыл банку американской тушенки. А вечером я уже был в своем полку.

…Стрелки на стратегических картах переменили свои направления: уже не немцы нз Орла и Белгорода наступали на Курск, а наоборот, наша армия безудержно гнала гитлеровцев к Орлу и Белгороду. Ничего не помогло врагу: ни «тигры» и «фердинанды», ни пропаганда, ни «победный сезон» — лето.

5 августа столица нашей Родины — Москва отсалютовала освободителям Белгорода и Орла двадцатью залпами из 120 орудий, засвидетельствовав этим крупнейшее поражение фашистских армий, последовавшее после Сталинградской битвы.

Приказ Верховного Главнокомандующего, залпы орудий, услышанные по радио, обращение ЦК Компартии Украины, Президиума Верховного Совета и Совета Министров республики со словами: «Выходи на решающий бой, народ Украины! В борьбе мы не одни. Плечом к плечу с нами идут русские, белорусы, грузины, армяне — сыны всех народов Советского Союза…» вдохнули в нас новые силы, зовя на новые боевые дела.

Итак, путь на Харьков открыт. Наши поиска, нанося сокрушительные удары по противнику, преодолевали его яростное сопротивление. Гитлеровцы, откатываясь все дальше и дальше, ожесточенно оборонялись на промежуточных рубежах, предпринимали безуспешные попытки сдержать наступление частей Красной Армии. Мы нанесли ощутимые удары северо-западнее Харькова по опорным пунктам врага, расправились с железнодорожным узлом Люботин, где скопилось немалое количество техники и живой силы фашистов. Здесь впервые произошло «знакомство» с новыми истребителями — «Фокке-Вульф-190».

Суббота 14 августа. Ласковое солнце, перешагнув полуденную линию, клонилось к закату. К вечеру командование собрало лучших летчиков полка, способных произвести посадку в сумерках, и приказало тремя шестерками ИЛов нанести удар по танковой колонне, двигающейся по шоссе Валки — Харьков. В штурмовую группу попал и я. Вел ее сам командир полка майор Лавриненко под прикрытием двенадцати ЯКов, возглавляемых подполковником В. А. Меркушевым.

В правом пеленге идут «ильюшины». Время от времени я посматриваю по сторонам и вниз. Серая пелена лежит на освобожденной земле Харьковщины. Видны редкие засеянные участки, посевы не обработаны. Развалины, развалины, развалины. По проселочным дорогам бредут толпы людей. Маршрут знакомый. Однажды мглистым июльским рассветом мы с Виктором Кудрявцевым получили задание дойти до Харькова в сопровождении истребителей и, встретив штабные машины, любой ценой их уничтожить. По данным разведки, по шоссе могли ехать представители фашистской ставки, даже сам Гитлер. На удивление, дорога оказалась пустынной. Наш поиск позже станет притчей во языцех у полковых острословов. На каждом шагу они подначивали: «Ну, покажите нам мешок, в котором привезли Гитлера!»

Командир полка, боясь, что темнота нас застанет в воздухе, решил повести группу напрямую — через Мерефу, железнодорожный узел, окольцованный мощной зенитной артиллерией. И, естественно, этот тактический просчет командира обошелся нам дорого. На подходе к станции штурмовиков встретил шквальный огонь зениток. Машины рассыпались в разные стороны, как бильярдные шары. А зенитки все интенсивнее наращивали огонь, бились в спешной судорожной лихорадке, небо то и дело перечеркивалось трассами и вспышками. Штурмовики буквально висели на разрывах. Из-за облаков желто-зелеными акулами выскользнули с двух сторон «мессеры». Вижу, дело плохо!

Один ИЛ уже тянул за собой дымный след, второй напоролся на скрещенные трассы истребителей, третий, клюнув носом, камнем пошел вниз, расшвыривая по сторонам оранжевые клочья.

На верхнем этаже истребители прикрытия и часть «мессершмиттов» устроили гонку но кругу. Трагически сложилась судьба нашего командира полка. В этом воздушном бою машину Лавриненко подожгли. Остался жив, но потом больше не командовал. Второй раз, уже будучи инспектором дивизии по технике пилотировании, нарвался на своем ПО-2 на звено «лапотников» (так мы называли пикирующие бомбардировщики Ю-87 за их неубирающиеся шасси), которые забросали майора бомбами. Самолет разнесло, а Лавриненко сильно контузило. Летать после лечения он уже не мог.

…Подбит ведущий третьей группы старший лейтенант Шаповалов. Рассыпалось хвостовое оперение на машине Николая Бойченко. Он кое-как пристроился к Шаповалову и они вместе потянули к линии фронта. Четверка «мессеров», заметив легкую добычу, решила доклевать поврежденные ИЛы, но им преградил путь Александр Овчинников. Он обрушил на стервятников такой огонь, что те заметно растерялись. Опомнившись, один «мессершмитт» зашел в хвост Овчинникову и сразу наскочил на огонь Александра Смирнова. Другого фашиста меткой очередью припечатал его стрелок — младший сержант Богудинов. «Тощий», кренясь на крыло, закувыркался к земле.

В этой кутерьме гитлеровские летчики отсекли несколько самолетов от основной группы и погнали прямо на свои зенитные позиции. Сумерки сгущались, и теперь еще отчетливее виднелись их сверкающие щупальцы. Облачка разрывов лопались все ближе и ближе. Глянув влево, я засек приближающуюся к кабине трассу. Работал рулями, чтобы от нее отвернуться скольжением, отчетливо услышал, как воздух расщепился от скрежета металла. Сгоряча не понял: меня полоснула зенитка или Николая Пушкина. Переворотом ушел на бреющий и, прижавшись к земле, через минуты две сделал горку. Только теперь определил визуально: лечу не в сторону своего аэродрома, а в сторону Харькова. Но там же немцы!..

Новый взрыв потряс машину. Мотор стал давать перебои. Стрелка указателя оборотов то прыгала влево, То в такт вырывающемуся изнутри глубокому вздоху подскакивала вверх. Штурмовик с каждой секундой «тяжелел», и управлять им становилось все труднее и труднее. Высота неумолимо падала. Уже отчетливо вырисовывались подковообразные позиции зениток, пулеметные гнезда. У дороги сновали немцы. Надо тянуть подальше от них, ближе к оврагу. В кабину хлестало гарью, горячим воздухом. Перед глазам» плавал едкий сизый дым…

— Пулемет к бою! Держись крепче! — крикнул я стрелку. Мне удалось немного выровнять самолет. Замелькали воронки, борозды, петли окопов. Зверская сила потянула от сидения, в глазах засверкали, замельтешили разноцветные круги, кровь из ноздрей потекла на подбородок. Я провалился в темноту. И нет конца этому падению.

Сознание вернулось, вложившись в считанные секунды: плен. Словно в тумане, около мотоцикла увидел сухопарого обер-лейтенанта с молнией на петлицах. Он ткнул в мою сторону руку и выдавил вопрос:

— Вы штурмовик?

Глотнув соленую слюну, я отрицательно покачал головой. Рука гитлеровца выразительно легла на кобуру парабеллума.

«Только бы, гад, скорее кончал», — мысленно подгоняя решение офицера, я с трудом поднялся, ища руками опору. Сделав шаг, упал. Снова провалился в какую-то бездну.

…В углу простонали двери. Луч солнца воровато проник в щель и зажег в темноватой комнате бледный пыльный след. Ко мне возвращалось сознание. Но почему перед глазами стоит такая непроглядная темнота, подступившая к самым зрачкам?