Маленький Ованес любил слушать отца, и эти тихие часы у родного очага оставили в его памяти неизгладимый след.
Народная поэзия в жизни старой армянской деревни занимала важное место. В долгие зимние вечера крестьяне любили шумные беседы, рассказы стариков о прошлом, сказки и предания, песни странствующего народного певца-ашуга, которого всегда принимали как самого желанного, дорогого гостя. Вот как описывает один из русских путешественников, посетивший страну в сороковых годах прошлого века, несложное убранство крестьянского жилища в Армении, «ода», где обычно происходили эти веселые беседы: хижина «была перегорожена на два отделения: в первом — по обеим сторонам камина сделаны на земляном полу широкие нары; во втором — такие же нары с поперечными перегородками для приходящих; отсюда влево — обширное подземелье на подпорках, где к стенам прислонены ясли на двадцать лошадей. Для ночлега отвели мне первое гостиное отделение с камином; однако я слышал ясно за полуперегородкою жвачку, вздохи, стоны и чиханье буйволов».
«Ода» — зимнее помещение в старинных крестьянских домах, непосредственно примыкающее к хлеву, от которого оно отгорожено невысокой перегородкой. В таком своеобразном жилище, на длинных тахтах, стоящих вдоль стен и застланных коврами, покрывалами из шерсти, а у бедняков — из соломы, — старики ближе к камину, а молодые несколько подальше от него, — деревенские жители слушали рассказчика или странствующего певца. Редко кто из присутствующих оставался в роли пассивного слушателя. Обычно они воодушевляли рассказчика дружным веселым шумом, остротами, возгласами одобрения.
В деревне Дсех дети не учились. Предоставленные самим себе они свободное время проводили в играх. «Не было ни школы, ни уроков, ни воспитания», — писал Туманян. Возможно, долго длилось бы это беспечное и вольное существование деревенской детворы, если б не случай. Однажды, как рассказывает Туманян в автобиографии, в то время, когда он играл у дома, а мать сидела и пряла, проходил по улице какой-то человек, похожий на странника: с длинными волосами и черной бородой, в тяжелых башмаках, постукивая своим железным посохом.
— Догони этого лудильщика, позови, — сказала мать, — дадим ему кастрюли наши лудить.
Оставив игру, Ованес побежал за незнакомцем и позвал его. Он оказался вовсе не лудильщиком, а дьячком, дальним родственником, которого звали Саак. В беседе он завел разговор о своих познаниях.
— Тирацу джан[7],— сказала мать, — как хорошо было бы, если б ты остался в нашем селе, учил бы грамоте ребят.
Саак охотно согласился, крестьяне поддержали, и в деревне Дсех возникла школа, куда и поступил маленький Ованес.
«В небольшой комнате была собрана группа детишек, — рассказывает Туманян о своей первой школе, — мальчики и девочки расселись на высоких и длинных скамейках, — вот и вся наша школа, где началась моя учеба. Наш варжапет[8] Саак руководил нами «железным посохом». Свой железный посох, похожий на ружейный шомпол, он часто гнул на спинах детей, немилосердно таскал их за уши и ударами огромной дубовой палки сдирал кожу с рук «щенков».
Туманян рисует ряд жестоких сцен, ежедневно происходивших в школе дьячка Саака, который безнаказанно применял своя варварские приемы воспитания.
Обыкновенно он подзывал ученика к себе поближе и начинал спрашивать заданный урок. Когда ученик ошибался, что, надо полагать, случалось нередко, то он настолько терялся от ужаса предстоящего наказания, что больше нельзя было понять его бессвязную речь, и он говорил одни нелепости. Тогда, побагровев от ярости, загибая рукава чухи, вставал варжапет со своего места и начиналась расправа… Несчастная жертва, извиваясь, стонала и выла от боли, тщетно молила о пощаде. Побледневшие от ужаса дети смотрели на эту сцену, как говорит Туманян, «подобно продрогшим от холода птичкам, рассевшимся в ряд на длинных, высоких скамейках».
И не удивительно, что были случаи, когда некоторые из учеников, будучи не в силах переносить этот «педагогический террор», становились «качахами», то есть беглецами. Они покидали родной дом, уходили из деревни и скитались в окрестных горах. В ту пору такое жестокое отношение к детям не было исключением, — так учили в деревне всех. Никто из крестьян-родителей не выражал протеста. Общепринятым было уродливое представление о пользе физических наказаний при обучении детей чему-либо полезному. В такой же школе учился и другой армянский писатель, известный романист Раффи7. «Я до сих пор не забыл, — писал он в автобиографическом рассказе, — что говорила мать, вручая меня учителю: «Батюшка, слугой буду твоей святой десницы, сына к тебе привела, мясо тебе — кости мне, делай с ним, что хочешь, лишь бы ребенок чему-нибудь выучился…»
Побои невежественных варжапетов предполагались как самое верное средство воздействия на ребенка, как основной метод воспитания и обучения грамоте. Формула «мясо тебе — кости мне» давала «наставникам» неограниченные права в применении к детям физических истязаний.
К счастью Ованеса, ему мало доставалось от Саака, так как дьячок стеснялся отца Туманяна и побаивался его матери. В течение двух лет Ованес посещал сельскую школу, но мало чему научился в ней.
С детских лет Туманян был свидетелем тяжелых картин бесправия и угнетения крестьян. Вокруг царили нищета и горе. Еще ребенком он почувствовал несправедливость жизни старой деревни. Он впервые понял, что значит быть бедным, когда в деревне открыли школу. За ученье нужно было платить деньгами, и многие из его маленьких друзей не попали в школу. Не смог учиться и Несо, веселый рассказчик. Вспоминая детство, Туманян писал: «Впервые поняли мы тогда, что иные из нас зажиточны, а иные бедны. До сих пор еще слышится мне плач Несо, который, катаясь по земле у порога своего дома, ревел, что он тоже хочет в школу, и голос его отца, кричавшего: «Нету, нету, чтоб тебе провалиться. Откуда я возьму? Будь у меня три рубля, я купил бы хлеба, чтобы накормить вас и чтобы вы не сидели голодными! Нету!».
Несо и другие из друзей детства Туманяна, родители которых по бедности не были в состоянии платить за учебу, не попали в школу. Они собирались
у школьного здания, толпились у порога и с завистью смотрели на своих счастливых сверстников. Но их лишили и этого удовольствия. Учитель не разрешал стоять у дверей и отгонял их. До сих пор Туманян в среде своих друзей детства не замечал различия между имущими и неимущими. Они были почти всегда вместе. Играли, шутили и веселились, их связывала взаимная любовь и дружба. А теперь все как-то сразу изменилось. «Разлучили нас впервые, — писал Туманян, — и разлучили школа и учитель. Впервые мы поняли, что одни из нас — имущие, другие бедные». Это был один из самых драматических моментов детства Туманяна, и он спустя многие годы вспоминал своего друга, с которым так много играл, и который так хорошо умел рассказывать волшебные сказки: «Несо беден… Несо неуч… Несо забит тупостью тяжелой крестьянской жизни… Из него тоже вышел бы неплохой человек, может быть даже получше меня, если б он получил образование, воспитание и был обеспечен…»
Отец Туманяна — Тэр-Татевос. С фотогр. 1896 г.
Деревня Дсех (ныне Туманян).
В 1879 году отец отвез десятилетнего Ованеса в город Джалалоглы[9]. Тревожную ночь провела семья перед отъездом сына. Туманян вспоминал о том, как мать не могла сомкнуть очей и все плакала, как он сам всхлипывал в постели. Поутру собрались в путь. Шел снег. Отец посадил маленького Ованеса и его брата на лошадь, а сам пошел рядом пешком по грязной и занесенной снегом дороге. Ветер трепал его седую бороду… Поздней ночью доехали до Колагерана, а утром направились в Джалалоглы, который в те времена был административным центром Лори. Сюда стекалось много народу из соседних сел, и жизнь здесь была более оживленной. В городе стояли и войсковые части.