Новосельцев во всех отношениях выглядел значительно проще Старцева. Судьба к нему была не столь благосклонно и он, бывший капитан первого ранга, командир боевого корабля, в эмиграции едва устроился боцманом на речном пароходе и, несмотря на отчаянные усилия, за многие годы не добился ничего лучшего. По-прежнему он считал себя капитаном первого ранга и соответственно этому старался держаться, но постепенно к нему приходили черты корабельного боцмана с грубым языком, ограниченным кругозором, примитивным мышлением. Новосельцев опустился и внешне, и морально, стал до удивления прямолинейным и злым.

— Я тоже рад видеть вас, Федор Аркадьевич, в полном здравии, — ответил Шафров, при этом подумав, что, видимо, тесную связь имеют эти господа с бельгийской службой, если так быстро пожаловали в дом, — Проходите, будьте гостями.

— Господа, вы пришли вовремя, — попытался Марутаев преодолеть назревавшую неловкость и как-то смягчить натянутость. — У нас сегодня семейный праздник — День рождения сына Вадима. Не соблаговолите ли разделить с нами это торжество?

— О, как говорится, с корабля на бал, — живо отозвался Новосельцев и с видимым удовольствием окинул взглядом накрытый стол. — Мне приятно поздравить вас, Александр Александрович, и молодых родителей с семейным праздником.

— Поздравляю вас, господа, — присоединился к нему Старцев.

Он подошел к Марине, свысока посмотрел на нее, будто оценивая, достойна ли жена Марутаева его снисхождения и, отметив, что она обладает той храброй прелестью, которая так свойственна женщине в расцвете лет и красоты, сказал восхищенно:

— Поверьте, что мне представляет особое удовольствие поздравить с праздником вас, прелестная Марина Александровна.

— Благодарю вас, господин генерал, — ответила Марина с достоинством и обратилась к Шафрову и Людмиле Павловне. — Папа, мама, приглашайте гостей к столу.

— Милости просим, — любезно пропела Людмила Павловна.

— Прошу, господа, — предложил Шафров.

К столу подошли, как подходят противники к огневому рубежу — настороженно, выжидательно. Кому-то из них надлежало произнести первый тост, но никто не решался этого сделать. Хозяева были насторожены, это сдерживало их от первого слова. К тому же Шафров, соблюдая воинскую субординацию, не мог позволить себе сказать тост раньше старших его по званию — генерала и капитана первого ранга. В свою очередь, у Старцева и Новосельцева, намеревавшихся потребовать от Шафрова объяснение о цели визита в советское посольство, семейное торжество Марутаевых, оказанное внимание поколебали решимость, и они сидели в неловком молчании. Отказаться от своего намерения генерал и капитан не могли, но и приступить к его осуществлению не решались. А приступать все-таки было надо.

— Разрешите мне, — умышленно начал Старцев с того, что не имело прямого отношения к визиту Шафрова в советское посольство, но могло достаточно четко определить их позиции в отношении России, дать повод подойти к главному.

— Просим, Семен Сергеевич, — поддержал его Новосельцев.

— Господа, — произнес Старцев чуть торжественно хорошо поставленным звучным голосом человека, привыкшего к выступлениям перед публикой, — С вашего разрешения, я позволю себе предложить осушить бокалы за молодое поколение русской эмиграции, которое, по-моему глубокому убеждению, достойно своих прославленных отцов и дедов. Я искренне молю Бога, чтобы он послал им счастье вернуться на Родину освободителями нашего многострадального народа от большевиков. Пью за их счастье в свободной России. Ура!

— Ура! Ура! — подхватил Новосельцев.

Шафров скользнул недовольным взглядом по Старцеву, расценив его тост как вызов, но ничего не ответил, опустил бокал на стол. То же самое сделали Марутаев и Марина.

— Господа, что это значит? — спросил Новосельцев.

— Александр Александрович, вам не нравится мой тост?

В голосе Старцева Шафров уловил угрожающие нотки, подумал, что ни семейное торжество, ни вынужденное внимание, которые были оказаны нежданным гостями, не предотвратили, а только несколько отсрочили принципиальный разговор. Однако это его не испугало, а придало силы, и он ответил:

— Простите за откровение, господа, но с некоторых пор я стал иначе думать о судьбе русской эмиграции.

— Папа, — попыталась остановить его Марина, но он предостерегающим жестом руки успокоил ее.

Старцев и Новосельцев многозначительно переглянулись.

— Это интересно, — отметил Новосельцев. Опрокинув в рот рюмку водки и, дробя зубами соленый огурец, спросил: — И что же вы думаете, любезный Александр Александрович?

— Надеюсь, господа, ваш визит к нам не случаен? — поинтересовался Шафров.

— Вы проницательны, — ответил Старцев.

— В таком случае мне надлежит быть откровенным?

— Безусловно, — посоветовал Новосельцев, наспех справившись с закуской и положив вилку на стол.

— Так вот, господа. Я только что вернулся из советского посольства.

— Это мы знаем, — бросил недобро Старцев.

— Нас интересует, зачем вы туда ходили? — перешел Новосельцев к тону допроса.

Отложив прибор и отодвинув от себя тарелку, он принял позу следователя.

— Это что? Допрос? — гневно спросила Марина, но Шафров вновь остановил ее.

— Успокойся, Марина, — сказал он. Лицо его побагровело, в глазах появился недобрый блеск. — Это объяснение. Не сегодня, так завтра оно должно было состояться, — Он перевел дыхание. Посмотрел на взбыченно сидевшего Новосельцева, надменного Старцева, продолжил напряженно, рассудительно: — Видите ли, господа, я уже давно не разделяю монархических взглядов о возвращении на Родину на белом коне победителя. — Скривил в усмешке бледные губы, — К сожалению или к счастью, но среди нас уже нет и не будет победителя. — Он бросал в лицо своим бывшим единомышленникам, ставшими ныне его противниками, сокровенные, тяжело выстраданные мысли, — После долгих и болезненных размышлений я пришел к выводу, что в Россию надо возвращаться со склоненной головой.

Новосельцев заерзал в кресле, но перебивать не стал, лишь недовольно хмыкнул. Старцев смотрел на Шафрова в картинном изумлении и тоже молчал, будто подталкивая, дескать «И что дальше, сударь?»

— Да, да, господа, — повторил убежденно Шафров, — Со склоненной головой. Как известно, повинную голову меч не сечет.

— Помилуй Бог! — воскликнул Новосельцев и откинулся на спинку стула, заскрипевшим под его грузным телом. — С каких это пор вы, Александр Александрович, стали так думать? Какой поворот мыслей! Разве не вы, сударь верой и правдой служили его высоко превосходительству адмиралу Колчаку? Если забыли, так я напомню. Ха-ха-ха! — зло засмеялся он. — Поздно вехи менять начали, полный ход назад отрабатывать. В нашем с вами положении на курсе рыскать опасно.

— Ну, и что из того, что я служил в армии Колчака? — вспылил Шафров. Напоминание об этом словно бичом обожгло его, он обозленно, вприщур посмотрел на Новосельцева, и ответил, усмиряя клокотавший в груди гнев, — Ошибка, которую я допустил в России, не может быть всю жизнь клеймом Каина на мне. Время многое изменило, в том числе и отношение Родины к таким эмигрантам, как я и мои дети. Советский народ великодушен. Он умеет прощать своих сыновей и дочерей, особенно, если они обращаются к нему с чистым сердцем.

— Александр Александрович, — с деланным удивлением заговорил Старцев. — Я потрясен образом вашего мышления. Поверьте, весьма прискорбно, что боевой офицер русского военно-морского флота, кавалер орденов его величества, царя России, спустил андреевский флаг с флагштока боевого корабля. Я потрясен, — повторил он театрально. — За Родину надо бороться. Ее надо отвоевать, освободить от большевиков.

Упреком в нарушении верности андреевскому флагу, требованием бороться за Родину с большевиками Старцев словно подлил масла в огонь разгоравшегося спора. Шафров энергично поднялся, бросил на стол салфетку, гневно спросил:

— Отвоевать Россию? Вы предлагаете вновь лить кровь русского народа? Так я вас понимаю?