Один из разведчиков забыл перед походом снять с каблуков железные подковки. Теперь ему пришлось передвигаться по камням почти ползком. При ударах подковками о камни высекались далеко видимые в темноте крупные искры.

Проходившая по ущелью дорога была минирована. Пришлось ползти рядом с ней, по узкому и скользкому каменному хребту. Здесь их в первый раз услышали немцы. Откуда-то слева вкось взвилась ракета. Она горела тридцать секунд. Лежали они эти долгие секунды на открытом месте, прижавшись к камням, сами неподвижные, как камни. Лишь только она тихо скатилась вниз по склону и бойцы метнулись в сторону, — вторая ракета взлетела как раз над тем местом, где они только что были. Третья и четвёртая ракеты ушла уже дальше.

Поперёк дороги возвышалась скала. Взошла луна, и при её свете на вершине скалы был снизу ясно виден чёткий силуэт немецкого часового. Вскинуть автомат и снять его было делом одной секунды. Но выдержка — прежде всего. Разведчики бесшумно прошли внизу, в тени скалы.

Перед ними встали скалы. По их уступам проходила вторая линия немецких позиций. Впереди — наблюдательные посты и пулемётные точки, а сзади, в каменной выемке, — большие блиндажи, в которых по ночам укрывался гарнизон.

Разведчики проползли по чёрным от двойных теней расщелинам. Теперь они были в десяти метрах от блиндажей, был слышен разговор, виден огонёк папиросы ходившего у блиндажей часового. Часовой ходил взад и вперёд, нервно затягивался папироской, время от времени направляя луч электрического фонаря на скалы.

Разведчики лежали ничком, полоса света несколько раз пробегала по камню всего в полуметре от глаз. Постепенно в блиндажах стихали голоса. Ещё несколько минут, и можно было приниматься за дело. Но стараясь повернуть невыносимо затекшую руку, кто-то шевельнулся. Дуло автомата еле слышно скользнуло по камню. Часовой резко повернулся. «Кто идёт?» — спросил он громко. Потом, испугавшись собственного голоса, ещё два раза тихо повторил ту же фразу и поднял фонарь, направляя его на разведчиков.

Но прежде чем луч дополз до них, лейтенант дал короткую очередь из автомата, часовой упал. Из-под скалы поднялись семь теней и бросились ко входам в оба блиндажа. Одна за другой вниз, в чёрные дыры блиндажей, полетели гранаты. При свете их вспышек были видны летящие доски и камни. В одном из блиндажей что-то загорелось, наружу выскакивали и падали на землю кричащие люди. Разведчики спокойно из темноты били по ним короткими автоматными очередями. Наступила секунда тишины, больше никто не выскакивал.

Подойдя к молчащим блиндажам, разведчики бросили туда ещё несколько гранат. С соседних сопок начали беспорядочно стрелять наспех повернутые немецкие пулемёты. Через несколько минут к ним присоединились миномёты.

Ещё минутой позже откуда-то из тыла заухала артиллерия. Пора было уходить.

Проще всего было уходить низом, лощиной, по тому же пути, по которому шли сюда. Но лейтенант решил иначе. Он повёл своих людей другой дорогой, верхом. Они ползли всё выше и выше по каменистым кручам, переваливая через хребет, и видели сверху, как внизу, в лощине, на их предполагаемом пути отступления одна за другой бесцельно рвались немецкие мины. Немцы, очевидно, решили, что мы заняли сопку с блиндажами. Сопка была засыпана минами и снарядами. На ней не оставалось живого места. Все, кто ещё уцелел там после налёта разведчиков, сейчас погибали от собственных мин и снарядов. Ещё долго, в редкие интервалы между взрывами, оттуда были слышны крики раненых и умирающих немцев. А разведчики шли всё дальше и дальше.

Уже начинало светать. Теперь на целый десяток километров на немецких позициях никто не спал. Пулемётчики стреляли на каждый шорох, на каждый звук, а времени до рассвета оставалось всё меньше, приходилось, сокращая путь, итти по ущельям напрямик, под выстрелами. Первым был ранен старшина Волошенюк. Он ничего не сказал товарищам и, стиснув зубы, продолжал итти вперёд, с трудом волоча раненую ногу.

Было уже почти светло, до берега оставалось совсем немного, когда пулемётной очередью откуда-то сверху был убит наповал старшина Козловский и второй раз ранен в ногу Волошенюк. Теперь он уже не мог итти, товарищи бросились к нему на помощь, но новой очередью были ещё ранены двое — в грудь Харабин и сразу в руку, ногу и лицо сам лейтенант.

Разведчики залегли, лейтенант подполз к Козловскому и перевернул его лицом вверх. Он был мёртв, ему уже ничем нельзя было помочь. Огонь затих. Закрыв тело Козловского камнями и ветками, разведчики, поддерживая обессилевшего Волошенюка, поползли дальше.

Итти в обход было поздно, оставалось прорываться прямо вдоль берега. На их счастье был отлив. Во время отлива здесь, на побережье, обнажаются отмели и мелкие островки сливаются с берегом. Поддерживая истекавших кровью товарищей, прячась за каменистыми островками, разведчики по колено в воде пробирались по морскому дну вдоль берега, шли медленно, падая, срываясь со скользких, обросших морской травой камней.

Было уже утро, когда они дошли до наших позиций. Трое здоровых поддерживали троих раненых. Один остался лежать там, в скалах Финляндии, скрестив на груди неподвижные руки. Далеко за линией фронта всё ещё не утихала артиллерийская канонада. Ещё били немецкие орудия и миномёты по каменистой сопке, будто бы занятой неуловимыми русскими и ставшей могилой для нескольких десятков немецких солдат.

Эта была операция одной ночи, короткая и внезапная. Но любой из этих людей, вот сейчас сидящих рядом со мной за одним столом, бывал и не в таких переделках.

Они делали пятнадцатисуточные переходы, не разжигая костров, не кипятя воды, не варя горячей пищи. Они шли по ночам через болота по колено в воде и лежали в трясине целыми днями, прячась и выжидая. Когда кончались запасы пищи, они всё-таки шли до конца, питаясь полусырым мясом случайно застреленного оленя.

За сто километров в тылу врага и почти на глазах у него, зазубрив кинжалы, они перепиливали ими, как ножовкой, телеграфные и телефонные провода, валили столбы на землю и камнями перебивали кабель. Они не только умели проходить незамеченными где угодно и когда угодно, но и ухитрялись с боем брать пленных солдат и офицеров и по секретным тропам проводить их к себе домой на допрос.

Закончив операцию, взбудоражив врага, они в смертельной опасности терпеливо ждали в потайных бухтах, когда погода позволит кораблю подойти и снять их. Из них вырабатывались такие люди, каждый из которых стоит десяти, — несгибаемые, бесстрашные, не щадящие своей жизни и беспощадные к врагу.

Теперь эти люди сидят здесь, у себя за столом, отмечая окончание вчерашнего похода и готовясь к завтрашнему. А там, за чертой фронта, над немецкими позициями, одна за другой беспрестанно взлетают осветительные ракеты — с левого фланга до правого. Погасает одна — загорается другая. Разведчики приучили немцев бояться ночи. Лучше зажжённые фары, электрические фонари, ракеты, лучи которых могут привлечь авиацию, чем молчаливая смерть от руки советского разведчика, чем темнота непроглядной северной ночи, в которой ни один немецкий солдат не знает здесь ни сна, ни покоя.

Он мал ростом, причёсан на косой пробор, на груди у него свисает из кармашка гимнастёрки цепочка из-под часов с брелоком. На погонах три поперечных полоски — знаки сержанта. Маленькие сапожки, едва охватывающие икры ног. На поясе две гранаты в холщёвых мешочках и полевая сумка с целым набором самых разнообразных предметов — от тульской бритвы до крохотного походного домино.

Его гражданская профессия не часто встречается в армии: часовщик. Работал в артели «Точное время» в маленьком сибирском городке. Звать его Михаил Афанасьевич Ментюков, ему 27 лет.

Мы, не спеша, свёртываем самокрутки, и Ментюков рассказывает:

— Вот меня часто спрашивают, не был ли я охотником. Не был! Рыбку, правда, удил, да и то раза четыре за лето — не больше. Сядешь в воскресенье на берегу, закинешь удочку, а сам больше бутерброды ешь, чем смотришь на поплавок. Или со знакомыми разговариваешь.